Справа доносился приглушенный гул артиллерийской канонады - там Ольховка. Там и южнее, перед Мясным Бором, шли жестокие бои за Спасскую Полнеть, из нее противник угрожал коммуникациям 2-й ударной. А здесь пока было тихо. Неподалеку тарахтели неутомимые У-2, немцы их прозвали швейными машинками. Они заходили на вражеские окопы и бросали вниз небольшие бомбы. Урону крупного не производили, но пришельцев держали в постоянном страхе и нервной подвешенности.
- Земляк, - сказал Дружинину старший сержант Алексей Шилин, командир соседней пушки, он пришел Анатолия навестить и разжиться у него махорки на пару заверток, - в тылу у нас немецкие траншеи и блиндажи. А если кто прячется там? Обследовать потребно.
- Что ж, обследуй, - согласился Дружинин. - От нас Киреева возьми. Да пусть прихватит пару лимонок. Только вы, ребята, не трогайте барахло. Фонарики там, ручки, портсигары… Минируют их. Без рук останетесь, не клюйте на приманку.
Добрались до траншеи, Киреев остался снаружи, на всякий случай, а Шилин спустился в уцелевший блиндаж и осветил его. На нижних нарах лежал в луже крови немецкий офицер.
- Сюда, Киреев! - заорал старший сержант. - Нашел! Есть тут одна недобитая падаль. Бросили ее с перебитыми ногами.
Вошел Киреев, мельком взглянул на офицера и сказал:
- Смотри, лампа целая. Керосиновая и со стеклом. Богато живут, пришмандовки.
Он засветил лампу и подошел с ней к нарам, где стоял возле немца Алексей Шилин.
- Перевязывать его надо, однако, - задумчиво проговорил старший сержант. - Теперь он уже не вояка и все ж таки человек.
- Вяжи, - согласился Киреев. - Если очухается, "язык" твой будет, старшой. "Боевые заслуги" схлопочешь.
- Вместе нашли, вместях и заслуги делить, - отозвался Шилин и повернул офицера, чтобы заняться удобнее с ним.
Тот разлепил опухшие губы и забормотал в бреду по-немецки.
Шилин ворчал, перевязывая немца. А тот вдруг раскрыл глаза. Поначалу ничего не понял, а потом различил стоявшего рядом ивана, попытался отодвинуться, зашептал:
- Русс Иван капут… Москау капут… Хайль Гитлер!
Он попытался поднять руку в нацистском приветствии, но сумел лишь немного оторвать ее от беспомощного тела.
- Ну ты даешь, падла! - возмутился Шилин и перестал перевязывать. - Ему помощь, понимаешь ты, а он, кровосос дремучий, фюреру честь отдает! Ты мне, сука, русскому сержанту, козыряй! И пощады проси, курвец несчастный!
Крик Алексея придал Вильгельму Гаузе силы. Окровавленной рукой достал из-под себя парабеллум, но молча следивший за ним Киреев выбил пистолет.
Отогнув край ватного одеяла, что завешивало вход, вошел водитель тягача Гриша Володарский. Остановился в дверях, не опуская одеяла, и морозный воздух ворвался в блиндаж. Гауптман жадно задышал, судорожно раскрывая рот. Лицо его стало осмысленным, искривилось презрительной гримасой, он приподнялся на локте.
- Русские свиньи! - тихо, но внятно произнес Вильгельм Гаузе. - Капут! Всем вам капут! Хайль Гитлер!
- Поц ты проклятый, - сказал немцу Гриша Володарский. - Поц ты - и больше никто. Поцелуй меня в зад.
Последнюю фразу он произнес для Шилина и наводчика непонятно, и гауптман встрепенулся.
- А, - сказал он, усмехнувшись, - юде… Шаезе юде? Юде капут!
Гриша взвизгнул, метнулся по блиндажу, увидел на столе парабеллум, его положил туда Киреев, ткнул стволом в грудь офицера и нажал на спуск. Патрон был на месте, видно, гауптман стрелял из парабеллума в недавнем бою. Выстрел в упор отбросил офицера, он упал навзничь и сразу затих.
- Не дело, Гриша, - сказал, помолчав, Киреев. - Вреда от него уже нет, а пользу извлечь можно было.
- Извлечь! - скрипнул зубами Володарский. - А какую пользу он получил, расстреляв моих стариков? Что ему сделали они, какой вред от старых людей? Бить их надо, без пощады бить! И правых, и виноватых. Весь их поганый род под корень!
Шилин ничего не говорил. Он подошел к противоположным нарам и стал разбрасывать поношенные теплые вещи.
- Смотрите, братцы, - сказал он. - Прижал мороз голубчиков, в бабьи платки рядиться стали. Отбирают полушубки у мужиков.
Вдруг нары заскрипели, куча тряпья зашевелилась, и из-под нее выполз на свет молодой белобрысый солдат. Будто подтверждая последние слова старшего сержанта, был он укутан в женскую шерстяную шаль, поверх сапог - огромные соломенные боты. Глаза солдата прикрывали роговые очки, сквозь очки было видно, как испуганно глядел он на русских.
Солдат поднял руки и забормотал:
- Гитлер капут! Русский камрад гут! Гитлер никс гут!
- В плен захотел, собака! - закричал Гриша Володарский. - А пулю не хочешь?
- Остынь, - сказал Шилин. - Раздухарился ты сегодня.
- Застрелю пса! - сунул парабеллум в лицо солдату Володарский.
Киреев оттолкнул его и вырвал из рук парабеллум.
- Что это с тобой, Гришаня? - ласково спросил он. - Он ведь безоружный. И сам сдался… А ты с пистолетом, да и трое нас на одного. Нехорошо, брат Григорий.
Володарский, шатаясь, подошел к лавке, сел на нее, руки положил на стол и опустил на них голову.
- Как зовут? - спросил Шилин, он знал немного немецкий.
- Иозеф Гауптман. Берлин, Фридрихштрассе, шесть, - с готовностью ответил тот. - Был денщиком у господина капитана.
- Что ж ты его не перевязал, денщик хренов? - заметил Киреев. - И даже защитить не попытался. Я б на твоем месте так с пяток бы здесь уложил, не менее.
Иозеф Гауптман выпучился на него, не понимая.
- Вас ист дас? - сказал он.
- Вот именно вас, - пробормотал Киреев и пренебрежительно махнул. - Видел я вас на одном месте…
В блиндаже вдруг послышались странные звуки. Они огляделись и увидели, что это плачет Гриша Володарский.
- Ты чего это, дурила? - спросил Шилин и несильно тряхнул Гришу за плечо.
Водитель тягача поднял заплаканное лицо.
- Ребята, - всхлипывая, сказал Володарский, - это до чего же я озверел!.. Убил раненого человека. И пленного застрелить хотел! В какого волка они превратили меня! Что сказала бы на это моя бедная мама?
25
К началу февраля тяжелые бои на территории, которую 2-я ударная армия освободила от захватчиков, еще более ожесточились. Кавалерийский корпус Гусева, находившийся до того в резерве Мерецкова, и стрелковая дивизия полковника Рогинского, войдя в прорыв у Мясного Бора, стали стремительно продвигаться в северо-западном направлении, охватывая чудовскую группировку гитлеровцев. Конники Гусева шли на Ольховку и Финев Луг.
Противник в спешном порядке ставил на пути заслоны, но пока кавалеристы относительно легко их сбивали. За пять дней корпус продвинулся на сорок пять километров от Мясного Бора.
Сразу наметилась определенная закономерность в поведении обороняющихся немцев. Когда кавалерийский корпус, а также идущие на острие главного удара 327-я дивизия Антюфеева и 59-я стрелковая бригада продвигалась на север и северо-запад, все шло относительно нормально. Пришельцы оказывали сопротивление. Оно хотя и с трудом, но преодолевалось яростным и неудержимым авангардом 2-й ударной. Стоило же взять правее, попытаться приблизиться к Октябрьской железной дороге и вообще двигаться в этом направлении, как сопротивление гитлеровцев резко возрастало. Создавалось впечатление, что противник стремится выжать армию генерала Клыкова в малонаселенные пространства, покрытые гиблыми болотами, лишенные транспортных магистралей.
Вскоре наши соединения полностью овладели железной дорогой Новгород - Ленинград на участке Село Гора - станция Еглино. Но беда заключалась в том, что эта дорога вела в никуда… На юге был занятый врагом Новгород, на севере - блокированный Ленинград. До следующей дороги, лежащей западнее и ведущей из Питера в Сольцы, добраться не успели, да это ничего бы и не дало - концы ее опять-таки вели к врагу. Вот бы взять Любань и окружить немцев в Чудове! И бесформенный мешок, каким представлялась на карте освобожденная 2-й ударной русская земля, стал выбрасывать отросток на северо-восток, в сторону Любани.
Надо сказать, что никакой нарочитости в, том, что противник слабее сопротивлялся в стороне от Октябрьской дороги, не было. Попросту немцы не создали там сплошной линии обороны и, захваченные врасполох, постепенно отдавали, не без боя конечно, укрепленные пункты. В то же время, чем больше расширяла армия боевые действия, тем длиннее становилась линия ее фронта, появились дополнительные напряжения и трудности. Когда началось наступление, 2-я ударная армия действовала в полосе шириной двадцать - двадцать пять километров. А в момент наибольшего успеха линия фронта достигла двухсот километров. Конечно, командование фронта тут же принялось укреплять армию за счет соседей, но двести километров передовой линии - это не бык на палочке… И вот тогда обнаружились просчеты в управлении войсками.
Наступил февраль. В первый день месяца, на рассвете, выдвинутые вперед разъезды 87-й кавалерийской дивизии уткнулись в укрепленный пункт Ручьи. За Ручьями лежал Апраксин Бор, потом Вороний Остров, а там и рукой подать до Любани. Но конники опоздали. Воздушная разведка противника засекла движение дивизии полковника Трантина. Германское командование спешным порядком бросило сюда резервы, подтянуло артиллерию и танки, лихорадочно торопясь создать линию обороны, чтобы связать Кривино, Ручьи и Червинскую Луку.