"Пока я могу рассчитывать на успех только там, где решительно действует Вторая ударная армия Клыкова и армия Яковлева, - подумал командующий фронтом. - В направлении на Новгород наши атаки, увы, безуспешны. Но дивизия полковника Антюфеева уже заняла Красный Поселок. Это хорошо. Сегодня утром командармы Клыков и Яковлев ввели в бой резервы. Активность наступающих войск усилилась, но и противник наращивает сопротивление. И о чем, о каких успехах докладывать мне сейчас в Ставку?"
Мерецков вспомнил, как звонил недавно, после разговора со Сталиным, генерал-лейтенанту Клыкову.
- Николай Кузьмич, смелее вводите резервы.
- У меня осталась стрелковая бригада.
- Вводите и ее! Вводите все, что у вас есть. Надо изо всех сил давить немца на том участке, где у вас обозначилась возможность прорыва обороны противника.
Кирилл Афанасьевич вспомнил, что почти слово в слово повторил фразу, которую слышал от Верховного.
- Положение чрезвычайно сложное, - проговорил командарм. - В таком положении остаться без резервов…
Мерецков хорошо понимал Клыкова. Он знал, что отсутствие резервов всегда вызывает у военачальника неуверенность. Но Кирилл Афанасьевич хорошо помнил и содержание сталинского письма, которое привез ему в Малую Вишеру начальник артиллерии Воронов. "Единым и общим ударом, - горько усмехнулся генерал армии. - Это хорошо выглядит на бумаге. А на деле наскоки, не обеспеченные в достаточной мере поддержкой авиации и артиллерии, малоэффективны. Но чем я подкреплю усилия пехоты?"
Командующий встал из-за стола и хотел идти в аппаратную, но в комнату влетел возбужденный Мехлис.
- Плохо воюем, генерал, - сказал он Мерецкову. - Товарищ Сталин обеспокоен. Я ему докладывал, что…
- Я тоже, - перебил его Кирилл Афанасьевич.
- Что "тоже"? - не понял Мехлис.
- Тоже докладывал сложившуюся обстановку. Лев Захарович хмыкнул и недовольно повел носом.
- Пора уже сообщать Ставке о наших успехах, товарищ Мерецков. А их не видно. Необходимо срочно выехать в войска и накрутить командармам хвосты. Разучились бить фашистов. Кстати, как дела в Пятьдесят второй?
Мерецков протянул сообщение генерал-лейтенанта Яковлева.
"К 13.00, - сообщал командарм-52, - правое крыло армии в составе трех дивизий вышло на западный берег реки Волхов. Частями 46 и 305 сд овладели районами Заполья, Лелявино и лесом севернее. Армия отбивает контратаки на Теремец".
- Это уже не хрен собачий, - сказал Лев Захарович. - Это уже нечто. Надо включить населенные пункты в доклад Ставке.
- Все сделано, - отозвался Мерецков. - И вот еще. Я передал Клыкову, Второй ударной, две стрелковые дивизии из армии Галанина.
- Не жирно ли будет? - возразил Мехлис. - А с кем пойдет на Ленинград Галанин?
- Он стоит пока на месте. А Клыков пробивается вперед.
- Что скажут в Ставке? - заопасался Мехлис. Командующий фронтом поморщился: "До чего же надоела мелочная опека! На помочах водят, как сопливого мальчишку".
- Звонил Василевскому, возражений нет. Но пойдемте… Время докладывать в Москву.
Они пришли в аппаратную в тот момент, когда на ленте аппарата Бодо возникли слова: "Ставка вызывает Мерецкова".
- У аппарата Мерецков, - сказал Кирилл Афанасьевич.
- И Мехлис, - подал голос Лев Захарович.
- И Мехлис, - будто эхо, повторил командующий фронтом.
- Верховный Главнокомандующий требует объяснений по поводу вашего бездействия, - передал Василевский.
Кирилл Афанасьевич посмотрел на Мехлиса и развел руками. Представитель Ставки решительно шагнул к аппарату.
- Передавайте. Говорит Мехлис. Мы не бездействуем, мы воюем, товарищ Василевский. Противник превосходит армии фронта в авиации, технических средствах, артиллерии. У нас мало снарядов, у немцев их хоть завались. Кроме того…
Договорить ему не дали. Аппарат Бодо стал работать на прием. Задвигалась лента, на ней проступали слова: "Меньше разговоров, товарищ Мехлис. Не для того мы послали тебя туда. И кто у вас командующий фронтом? Мехлис или Мерецков? Какие новости, Кирилл Афанасьевич? Сталин".
Мехлис съежился и отошел от аппарата. Мерецков занял его место, заговорил.
- Новости у нас, товарищ Сталин, такие…
Вошел в аппаратную капитан Борода и протянул генералу армии записку. Мерецков быстро прочитал ее и живо наклонился к аппарату, словно собираясь увидеть через него Москву.
- Хорошие у нас новости, товарищ Сталин! - почти что выкрикнул Кирилл Афанасьевич и замолчал. Сдерживаясь, стал ждать, когда его слова передадут в Ставку. Понемногу успокаиваясь и не глядя на подскочившего к нему Мехлиса, который пытался прочитать записку, ее командующий держал перед глазами, стал диктовать телеграфистке:
- Войска Второй ударной армии под командованием генерал-лейтенанта Клыкова прорвали оборону противника в районе поселка Мясной Бор! Участок прорыва расширяется…
"Хорошо, - ответно отстучал аппарат. - Когда Вторая ударная армия закрепит этот успех, бросайте в наступление кавалеристов Гусева, Тринадцатый корпус. Я очень надеюсь на вас, товарищ Мерецков. Сталин".
12
Все трое прибыли на фронт в сочельник.
По дороге нервничали - боялись не успеть в часть до рождества, тогда придется праздновать его в пути. Особенно переживал католик Вилли Земпер. Рождество Христово он считал главным праздником верующего человека, отдавал ему предпочтение даже перед пасхой. И Земпер только отмахивался, когда Рудольф Пикерт, изучавший теологию в Йенском университете, утешал его, говоря, что крестьянской душе Вилли должна больше нравиться пасха.
- Твой праздник - пасха, дорогой Вилли, - разглагольствовал Пикерт в вагоне поезда, идущего в Плескау. - Тебе известно, как возникла идея воскресения господня, которое отмечается именно весной?
- Как-как, - буркнул Земпер, - очень просто. Христос воскрес и был взят на небо - вот и праздник.
- Но ведь у евреев тоже есть пасха, - возразил Руди, подмигивая молчуну Гансу Дребберу, не любившему участвовать в подобных разговорах друзей.
Дреббер считал эти споры пустой болтовней, недостойной настоящих немцев.
- Да какая там у них пасха, - отмахнулся Земпер.
- Не пора ли нам перекусить? - предложил Ганс. - От вашей трепотни у меня аппетит разыгрался.
- Чудесная мысль, Дреббер! - воскликнул Руди Пикерт. - Ты не только лучший пулеметчик, но и самый деловой человек среди нас. Загляни-ка и в мой ранец. Там еще осталась бутылка старого доброго кюммеля.
- Так что ты там твердил про еврейскую пасху? - спросил Вилли, едва выговаривая набитым ртом слова.
- Она возникла именно как земледельческий праздник, дорогой крестьянин. Твой, Вилли, праздник. Наши предки, заметив, как возрождается жизнь весной, как прорастает брошенное в землю зерно и деревья вновь покрываются листьями, решили, что их боги так же умирают и воскресают. Эта идея крепко сидела в головах и финикийцев, и греков, и древних египтян, я не говорю уже про иудеев. Скажем, на берегах Нила так же верили в смерть и возрождение Озириса, как мы верим в воскрешение Христа.
- Ни хрена вы ни во что не верите, ни в бога, ни в черта, - проговорил Земпер, отрезая кусок колбасы.
- Я воевал под началом Роммеля у Тобрука, - сказал вдруг Ганс Дреббер, потянулся к бутылке, взял ее в руку, взболтнул. - Какой человек этот Роммель! Настоящей тевтонской закваски. Если б весной сорок первого года ему как следует помогли, то сейчас мы с вами несли б гарнизонную службу в Каире.
- А знаешь, Ганс, рождество в Каире это не так уж и плохо, - проговорил Пикерт. - Хотя… Нет, там слишком жарко. И потом, где найдешь к празднику елку? А вот пасху египтяне раньше отмечали шикарно. И говорили друг другу: "Озирис воскрес!"
- Сказано в писании: "Если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша", - торжественно произнес Земпер и победно глянул на Пикерта.
- Слушай, Вилли, зачем тебе ползать по переднему краю, охотясь за неосторожными Иванами? - спросил Руди. - Ты мог бы пристроиться служкой к армейскому священнику.
- У нас в дивизии они все евангелисты, а я католик. Да и грамоты моей недостаточно. Ты, Руди, скорее бы подошел.
- Гм, может быть… Кстати, ты помнишь, Вилли, кто был дедушка у Христа? Как его звали?
Ганс Дреббер бросил на столик нож:
- Возвращаются из отпуска, а разговоры у них, как у кастрированных монахов! Солдатам фюрера и вовсе не к лицу уделять так много времени этому иудею. От его имени у меня свербит.
- Эге, - сказал Руди Пикерт, - тут ты ошибаешься, дорогой Дреббер. Христос не был иудеем.
- Как же это так? - недоверчиво глянул на него Ганс. - Самый что ни есть иудей. По крайней мере, рожден был от еврейки.
- Вот тут ты и промахнулся. Где родился Христос? В Галилее. И мать его оттуда родом. Значит, кто Христос? Галилеянин. Да, проповедовал он и в Иудее, но к жителям ее по происхождению отношения не имел.
- Интересно, - сказал Вилли Земпер и вдруг протянул Пикерту руку. - Спасибо тебе, товарищ. Снял ты с меня сомненье. Знаю, что всех иудеев надо брать к ногтю. И тут меня уговаривать не нужно. А вот нет-нет да и вспомню о Христе. Теперь другое дело! Значит, не иудей?
- Галилеянин, - ответил Пикерт.
- Про этих фюрер ничего не говорил, может быть, они даже истинные арийцы.