* * *
В почивальне Катеринушка распускала чёрные вьющиеся волосы на плечи - полные, ещё гладкие, с этой желтоватостью смуглоты. В любви по-прежнему оставалась буйна - годы не смиряли красавицу. В губы целовала своего Пиотрушу кусанием - чуть не до крови. И заснёт, бывало, ублаготворённая любовью, в кулачок смуглый пытаясь ухватить крепко вытянутую государеву мужескую силу...
Но в последние ночи делалась от ублаготворения мягка, точно живая, упругая перина. Приваливалась пышным, крепким и гладким ещё телом живым к государеву боку. Обнимала покойно-ласково. Исподволь заводила разговор о дочерях. И в голоске проступала капризность даже злобненькая, когда говаривала с досадою об этом мозглявом мальчишке, о герцоге гольштайн-готторпском... Она не хотела его - зятем... И Пётр понимал по-мужски, отчего ей неприятен худенький мальчик. Пётр любил её, и она была верна ему, он знал... Но своих планов о дочерях, и что же - с этим парнишкой, сам не ведал ещё, не сообразил, не надумал, не высчитал ещё... А был прижимист, скупенек и высчитывать умел, когда хотел...
Знал, что жена - умная, понимает его решения, оттого с ним и живёт в долголетнем согласии. Пригретый женской сластной плотью, спрашивал шутейно, за кем бы она желала видеть дочек.
И она вновь и вновь заговаривала о короле французском...
Спервоначалу этих разговоров он только посмеивался, поглаживал усищи вислые... Как заговорит Катеринушка про короля - и смех щекоткой разбирает Петра...
Для неё Франция, особливо же город столичный Париж, непостижным раем-парадизом представлялись - балы, туалеты, причёски, залы, озарённые ярким сиянием несметных свечей, общество самое избранное и знатное... В Париже она так и не побывала. В первую свою бытность в столице французской Пётр и не думал брать её с собой. И в другой раз она не доехала до Парижа, хоть и отправилась за границу с государем. Но в Везеле родила сына другого, второго, Павла Петровича. Увы, младенец и двух дней не прожил, а сама царица захворала, так и не привелось ей добраться до Парижа...
Пётр также находил Париж изрядным городом, и молодых людей туда посылывал - учиться наукам - дворян и недворян. В их числе - арапа Абрама, преспособного к математике и фортификации!.. Но что за житьё в том Париже - с голодухи тот Абрам пропадал!.. Впрочем, и государь не особо тратился на этих посланных учеников... Господи! Всем - деньги, на все - деньги! Доходов державных не напасёшься на этакие расходы!..
Изряден Париж, но и в Петербурге возможно завести порядки не хужее... А нынешний король французский... Что ж... Пётр в своё время его, семилетку, на руках нашивал, хорош был дитёнок!.. Королище французский!.. Пётр усмехается в усы...
И мало-помалу стал находить разумность в этом Катеринушкином желании выдать дочь за короля Франции... Цесаревна всероссийская - французская королева... Изрядно!.. И полезно для державы... может быть, полезно... может быть...
Приказано было, ещё усерднее французские книги чтоб читали Аннушка и Лизета. Государь с государыней самолично явились на танцевальный урок: изволили смотреть, как цесаревны учатся танцевать модный парижский танец - менуэт...
Герцог, честный прямодушный мальчик, приуныл.
- Ну-ну! - ободрял его Андрей Иванович Остерман в своём кабинете, как они заехали в дом Остермана с утра после одной маленькой попойки с государем, так утром и кончилась маленькая пирушка. И... - Ну-ну! Не надо робеть, друг мой! Государь, даже сам русский государь!.. А ты говоришь - "менуэт"!.. Так что с того?! Уж все знают - "менуэт"!.. Но даже сам российский государь не в состоянии выдать за короля Франции сразу двух своих дочерей! Нет, не в состоянии! А ты, Марфуша, велела бы нам подать холодной говядинки с огурцами солёными - на опохмелку...
От опохмелки и холодной говядины с огурцами солёными голова мальчика немного облегчалась и уже не так болела. И, трясясь в карете тряской, он пытался думать, за что, собственно, Андрей Иванович так жалует его... Надо было подумать... Правителю, державному лицу, положено думать о подобных предметах - кто, и за что, и... ах... ха!.. зевота одолевает... и за что... и зачем... Но думать не хотелось. Хотелось оставаться в этой покойной детской уверенности, будто Андрей Иванович просто так, просто по доброте, потому что глянулся ему юный Карл-Фридрих... Ведь и Карл-Фридрих, честный и прямодушный, худенький мальчик с глазами серыми, и может ведь и он хоть кому-то глянуться... хоть Андрей Иванычу...
А уж накатывало, катило на Петербург лето, неожиданно жаркое, с малым неожиданно числом дождей...
* * *
Пётр украшал новую столицу. Вокруг нового города возводились увеселительные дворцы. Архитектор Леблон явился из Парижа и получил невиданное вознаграждение. В Петергофе, среди тенистых садов дворец вырос - Монплезир - для отдохновения, из окна государева кабинета открывалось море, а оборотишься от окна в комнату - любуешься превосходными резными панелями...
Зелёной - по весне и лету, снежно-белой жемчужиной городской предстояло быть Летнему саду. Звали его в те поры "царским огородом". Сама государыня любила здесь проводить время в прогулках и писывала, бывало, государю, как утешается "огородом", где "гулянья довольно".
Андрей Иванович Остерман передал через Бассевица герцогу, что другой день пополудни государыня с цесаревнами прогуливается в "огороде" - в Летнем саду. Полтора года оставалось до маскарадного шествия, с которого начали мы повествование. Герцог ещё не видал дочерей Петра. И подобное извещение означало одно лишь - дозволение увидеть...
Герцог и спутники его впущены были без препятствия. Листва была темно-зелена, сквозь себя бросала солнечные блики на тропы утоптанные. Куртины разбиты. С герцогом были Бассевиц и Берхгольц, тот самый, нашими знаниями об этих людях мы обязаны ему, он примечал и после записывал; он был из тех, которые записывают; и благодарность записывающим - наша - должна быть неизмерима, своими записями они побуждают к работе наши чувства и наш разум...
Вышли в аллею, сделалось широко меж дерев... Ждал... Замедлял шаг...
Выплеснуло блеском праздничным - государыня, дамы... Авантажная - в окружении дам... Испугался своей невольной досады при виде смуглого лица, энергически-бешеных глаз и этого вздёрнутого носа... Чуть притопнул невольно башмаком по земле твёрдой - тесня из своего сознания это впечатление, торопясь захватить, занять сознание впечатлениями иными... Плеснуло в глаза - жёсткое сверкание широких поверхностей платьев, браслеты, ожерелья, кольца - алмазы, бриллианты...
Берхгольц отметил последние парижские моды. Из-под распашных верхних платьев - "Модестов" - изящно виднелись нижние платья - "фрепоны"... Сказочной прихотливости злато-серебряная вышивка подолов и разрезов... Невидные каркасы из китового уса парадно расширяли юбки... Банты, окаймляющие грудь, пышные воланы кружев - у локтей, лёгкого шёлка нежные косынки - полные нежные шеи - переливалось чувственной шаловливостью... Власы - приподнятые, гладкие, кудрями - пудреные, пышущие золотистостью и чернотой...
Навстречу троим молодым людям расцвели улыбки женские... Можно ли было называть эти улыбки притворными? Это были улыбки должные, положенные... и привычные...