Но в то же время эта вынужденная изоляция еще больше увеличила мою одержимость Тамарой. Тамара, каждое ее слово и жест вызывали жгучее волнение. За семь месяцев, прошедших с тех пор, как я овладел ею силой, она ни разу не пришла ко мне, и если ее прежнее отчуждение было лишь следствием того, что она не нуждалась во мне, теперь это отчуждение имело иную причину. Я чувствовал, как вся она напрягалась, когда я подходил близко, и иногда читал в ее глазах затаенный страх. Сначала я был рад перемене - вызывать страх лучше, чем быть проигнорированным. Но когда я наконец понял, что уничтожил что-то в ее представлении о себе, я тоже испугался, - и не только за Тамару, но и за себя. Словно я разрушил что-то в самом себе, что-то, чем ее страсть наградила меня. Ее отчужденность перестала быть болью, но сделалось еще страшнее: она обезличила меня. И все же я продолжал ждать. Но не каких-либо поступков с ее стороны или перемены в собственных чувствах, а каких-то неопределенных и неожиданных событий.
Наконец я решил поговорить с генералом о Тамаре. Это решение пришло ко мне неожиданно, без долгого размышления, в то время, когда мы с ним вдвоем работали в саду, который генерал развел вокруг дома; он стал проводить в нем много времени.
Несколько раз в то утро я мысленно обращался к генералу и так увлекся этим молчаливым разговором, что в какой-то момент удивился, что он не отвечает мне. Затруднение состояло в том, что я знал, что хочу сказать генералу, но совершенно не догадывался - что же он ответит мне, и это смущало меня.
Вдруг я услышал, что он зовет меня. Я повернулся, вздрогнув от звука его голоса. Он стоял, прислонившись к стене, дергая рукой ворот своей униформы.
- Не могу дышать, - сказал он, и страх перекосил его лицо. Я расстегнул ему воротник.
- Я помогу вам дойти до дома.
- Нет, - прошептал он, - принесите мне стул сюда.
Я побежал в дом. Тамара была занята у плиты и не обернулась. Петров читал свою энциклопедию, и я поманил его, чтобы он пошел за мной. Мы вдвоем посадили генерала на стул.
- Ваше превосходительство, я позову доктора.
Генерал покачал головой.
- Ноги, - сказал он.
Петров стал на колени, снял с генерала ботинки и стал массировать его опухшие ноги.
- Вам лучше лечь, ваше превосходительство. Ненадолго, на несколько минут. Отдохнуть.
Генерал не ответил. Петров достал платок и стер пятно грязи с его лба.
- Уже лучше, - сказал генерал, - немножко задохнулся.
- Все равно следует показаться доктору. С некоторых пор у вас опухают ноги.
- Помогите мне, пожалуйста, надеть ботинки, я пойду теперь в свою комнату.
- Конечно. Прекрасно, ваше превосходительство. А я скажу Тамаре, что вы слушаете радио.
- Да, - сказал генерал.
Он медленно пошел домой. Следующие два дня генерал ни на что не жаловался, и когда Петров спрашивал его о здоровье, отвечал, что здоров, хотя оставался дома и не выходил работать на кладбище. Но на третий день генерал Федоров остался в постели. Он, очевидно, простудился, кашлял, у него появился жар. Тамара принесла ему завтрак, но он отказался, говоря, что у него болит горло и ему трудно глотать. Это было восьмого мая. С утра мы собрались в его комнате и слушали радио. Около одиннадцати часов "Голос Родины" объявил, что Германия капитулировала. Генерал слушал с закрытыми глазами, мы не знали, спал ли он, и Петров поманил меня из комнаты.
- Мы должны пойти в город, - сказал он. - Грех оставаться дома в такой день.
Мы дошли пешком до трамвая и поехали на Avenue Joffre. Главная улица Французской концессии, когда-то освещенная и нарядная, как рождественская елка, а во время войны тихая и поблекшая, была опять оживлена. Люди кричали и смеялись. Некоторые плакали, словно с объявлением о поражении Германии какие-то тайные ворота открылись и подавленная славянская экспансивность залила город. Петров потянул меня за руку к толпе, собравшейся перед немецким книжным магазином. Там, в витрине, в течение всей войны огромный портрет Гитлера смотрел с презрением на проходящих. Ведя меня за собой, как ребенка, Петров растолкал толпу локтями, х* я увидел через разбитое стекло, что Гитлер на портрете был без головы. Я повернулся к Петрову, он обнимал высокого худого мужчину. Короткие руки Петрова едва доставали до плеч этого господина, и было похоже, что Петров висит на нем. Чьи-то руки обняли меня за шею. Незнакомая женщина целовала меня в щеку.
- Ах, как хорошо, - сказала она. - Как хорошо, теперь мы можем вернуться домой.
Петров неожиданно появился между нами, и в следующее мгновение эта женщина была уже в его объятиях. Она смеялась, но когда кто-то еще обнял ее, говоря: "Кончилось! Победа!" - она заплакала.
Их радость была заразительна; возбуждение опьянило меня, и я кричал вместе с ними, обняв Петрова и пожимая руки незнакомым.
Мы ходили взад и вперед по Avenue Joffre, махали руками незнакомым и улыбались всем. Время от времени серьезное лицо японца появлялось в толпе, напоминая об опасности, и мы быстро отворачивались.
На углу Route Cardinal Mercier мы встретили Александра и Евгения. Петров кинулся к Александру, но, увидев, что Александр держит за руку молодую девушку-полукровку, остановился.
- Куда вы оба идете? - воскликнул Александр.
- Никуда, просто гуляем. А вы?
- В наш клуб праздновать победу.
- Твой дедушка себя плохо чувствует, - сказал Петров Александру, который уже несколько дней жилу Евгения.
- Что-нибудь серьезное?
- Сильная простуда.
- Мой отец тоже болел инфлюэнцей, - сказал Евгений, - но сегодня ему лучше.
- И знаете что? - сказал Александр. - Он сегодня с нами идет в Советский клуб в первый раз.
- А это Наташа, - Александр представил нам девушку. Она улыбнулась и так взглянула на Александра, что я позавидовал ему.
- Я завтра буду дома. До свидания.
Мы смотрели им вслед, пока они не исчезли в толпе. Какое-то время Петров стоял не двигаясь, разведя руки и приподняв плечи, нагнув голову.
- Николай скоро вернется, - тихо сказал он.
- Петров, дорогой! - голос, который звал его с противоположной стороны улицы, принадлежал солидному, очень высокому господину. Он надвинулся на нас как лавина, красное лицо его сияло на солнце. Петров исчез в его объятиях. Освободившись, он сказал:
- Капитан Дракунов.
Капитан пошарил в карманах и дал Петрову несколько смятых купюр.
- Вот, я вам должен.
- Вы? Мне?
- Да, вам. Я вам отдаю долг. Помните? Шесть месяцев тому назад, может быть, десять, вы мне одолжили деньги. Это - половина.
- Спасибо, спасибо. Я всегда говорю, одалживать деньги - самое лучшее помещение капитала.
- Ну, пока, не пропивайте все.
- Вы придете в Офицерское собрание вечером? - спросил Петров.
- Нет, - ответил капитан, - нет.
Когда он ушел, Петров сказал:
- Блестящая идея. Пойдемте, выпьем. Вот тут в ресторане "Кавказ".
Около "Кавказа" стояла большая толпа, но двери были заперты, и японский жандарм загораживал их.
- Что случилось? - спросил Петров.
- Пьяный русский плюнул в японского офицера и сказал, что они проиграли войну. Его арестовали. Но после этого двое русских подрались. И жандармы закрыли ресторан.
- Если вы пойдете по церквам, - сказал кто-то в толпе, - то увидите, что попы колотят друг друга, потому что один архиерей решил признать советского патриарха, а другой против этого.
- Вы слышали? Кто-то в Русской фашистской партии повесился?
- Им всем следовало бы это сделать.
- Одну минуту. Что вы этим хотите сказать?
- Уйдем отсюда, - сказал Петров. - Лучше давайте купим бутылку хорошего вина и выпьем дома с генералом. Ему это будет полезно.
Я согласился. Возбуждение утомило меня, и я хотел поскорее увидеть Тамару.
Когда мы вернулись, в гостиной никого не было, но в безмолвном доме чувствовалось чье-то присутствие. Мы оба пошли наверх. Дверь в комнату генерала была открыта, и я увидел Тамарин затылок. Она сидела прямо на стуле у кровати. Генерал спал, тяжело дыша. Слышен был свист и хрип. Мы вошли на цыпочках в комнату. Увидев нас, Тамара бросилась к Петрову, спрятала лицо у него на шее, повторяя что-то по-русски, чего я не разобрал. Петров прижал свою щеку к ее голове.
- Дорогая, - прошептал он. - Дорогая, не волнуйтесь. Я сейчас пойду за доктором.
Он побежал вниз, все еще держа бутылку вина в руке. Тамара села опять на стул, сначала она сидела очень прямо, потом ее плечи опустились, казалось, ее тело сжалось в комок. Я сел с другой стороны кровати. Генерал закашлял, открыл глаза и посмотрел на меня пристально и серьезно.
- Все хорошо? - спросил он.
- Хорошо.
- Что вы там видели?
- Много людей, все бегают и кричат, - сказал я, думая, что Тамара зря волнуется, - голос у генерала звучал ясно и энергично.
- Да, - сказал он, - у них должна быть паника. И очень мало продовольствия.
- У кого?
- У них, на той стороне, - он закрыл глаза, через минуту он заговорил опять. - Нам нужен еще один день, чтобы отрезать их. Как мы и думали.
Он повернулся, и подушка упала на пол. Я держал его за плечи, пока Тамара подкладывала подушку. Он опять пристально посмотрел на меня и улыбнулся лукаво.
- У него были голубые глаза, - сказал генерал. - Я не должен был смотреть ему в лицо, когда он прикреплял медаль мне на грудь, но я посмотрел.
Когда Петров вернулся с доктором Кориным, генерал был опять спокоен. Мы все вышли. Пока доктор осматривал отца, Тамара оставалась в своей комнате одна.
- В госпиталь его поместить невозможно? - спросил доктор, спустившись к нам.