Глава седьмая
В четыре часа утра 8 декабря 1941 года я проснулся от звука взрыва. Мэй Линг, которая спала рядом, только повернулась на другую сторону и закрыла голову подушкой. Я подвинулся ближе к ней, моя щека тронула ее плечо, я положил руку на ее бедро и закрыл глаза. Почти сразу раздался второй взрыв. Я сел. Голова раскалывалась от выпитого накануне. Мы спали не больше двух часов. После еще нескольких взрывов наступила тишина. Я раздумывал, идти или нет на улицу, узнать в чем дело, но усталость и теплота постели победили репортерский инстинкт. Через несколько часов я снова проснулся, на этот раз от легкого толчка в плечо. Мой бой, который никогда не входил в мою спальню, когда я спал, стоял надо мной.
- Японцы, - сказал он, - японцы.
Мэй Линг открыла глаза и посмотрела на него. Он что-то сказал ей по-китайски и вышел. Она выпрыгнула из постели и подбежала к окну.
- Японцы, - сказала она тем же тоном, как он - без страха, но с удивлением.
Я протянул руку к телефону и позвонил в редакцию. Ответа не было. Я включил радио. Взволнованный голос говорил громко по-японски. Я крутил со станции на станцию; французская станция не работала, а на английской и американской передача шла по-японски. Мэй Линг подала мне мою одежду, и через минуту я был уже на улице.
- Японцы пришли, - сказал дворник, которого я чуть не сбил с ног.
Я бежал всю дорогу до редакции. Она была закрыта, и на дверях была печать. Я постоял перед ними несколько минут и пошел в сторону Вангпу. На перекрестке вооруженный японский солдат загородил мне дорогу винтовкой. Он кричал на меня. Я повернулся и пошел по другой улице в сторону набережной, но прежде чем я дошел до конца улицы, я увидел, что она перегорожена японскими солдатами. Двое из них держали молодого китайца. Я подошел, хотя они направили свои штыки на меня. Я мог видеть, что британский броненосец, который стоял в шанхайской гавани много лет, горит. Я посмотрел на китайца. Его презрительный взгляд встретился с моим. Он что-то закричал и получил пощечину от японца. Он плюнул солдату в лицо. Через секунду молодой китаец лежал на земле без сознания. Солдат толкнул меня прикладом винтовки. Я повернулся и пошел, но японец позвал меня назад. Он ткнул пальцем в мой карман. Я понял, что он спрашивает документы. Я показал ему мой корреспондентский пропуск, напечатанный на нескольких языках. Держа штык у моей груди и смеясь, солдат провел меня немного вперед к набережной и показал на реку. Над американским броненосцем "Вэйк" развевался японский флаг.
Только когда я подошел к Американскому клубу, я понял, что больше часа блуждал по улицам, не сознавая, куда я иду. Знакомый репортер бежал через вестибюль, он крикнул мне: "Перл Харбор", - и выбежал на улицу. Я пошел наверх повидать знакомого корреспондента, который много лет жил в Американском клубе. В его комнате был хаос, он складывал чемодан.
- Что вы делаете? - спросил я.
- Они велели всем нам уехать отсюда до полудня. Им нужно это здание.
- Они не могут этого сделать, - сказал я.
Он посмотрел на меня и ничего не ответил.
- Куда же вы пойдете?
Он пожал плечами.
- Похоже, что теперь каждому нужно заботиться только о себе.
Вкратце он рассказал мне о Перл Харбор.
- Кто-нибудь успел послать телеграммы домой? - спросил я.
- Не знаю. Все средства связи в руках японцев. Они их захватили в четыре утра сегодня. Я на ногах с тех пор.
- А наше консульство?
- Оно тоже закрыто. Кто-то сказал, что служащие ждут репатриации в Интернациональном сеттльменте. Я хочу сказать, в японской оккупационной зоне.
Я сказал:
- Если хотите, вы можете пожить в моей квартире. У меня есть большой диван в гостиной.
- Скоро вам тоже придется переезжать. Вы видели Эймса? Что он говорит?
- Он уехал в Гонконг на прошлой неделе.
- Только Бог знает, что там происходит, - он посмотрел на часы. - Без четверти двенадцать. Они могли бы нам дать двадцать четыре часа. Проклятые желтые гибриды.
- Послушайте, - сказал я, - если вы не найдете ничего другого, приходите.
- Спасибо, - он хлопнул меня по плечу. - Возможно, мы все скоро будем сидеть в одной и той же камере.
Я вышел из его комнаты. Несколько штатских японцев бродили по зданию, словно школьное начальство накануне учебного года.
Я искал Петрова и нашел его в коридоре рядом со столовой.
- Мистер Сондерс, - сказал он, - Мистер Сондерс, мой друг, мой дорогой друг.
- Похоже, что всему конец, - сказал я.
Он пожал мою руку.
- Что будет, то будет!
Я посмотрел вокруг, куда бы сесть. На меня вдруг нахлынула тошнота.
- Вы что-нибудь ели сегодня? - спросил меня Петров.
Я покачал головой.
- Идемте, - сказал он, - идемте со мной.
Я пошел за ним на кухню. Петров вежливо поклонился японцу, стоящему у холодильника, и посадил меня за стол. Он налил две кружки кофе, дал одну из них японцу, предложил ему сигарету и подал пепельницу. Пока тот курил, Петров продолжал улыбаться, качать головой нам обоим, открыл холодильник и сделал мне бутерброд.
- Боюсь, что вы теперь будете безработным, - сказал я ему и впервые понял, что это относилось и ко мне.
- Не беспокойтесь, - сказал Петров, - не волнуйтесь.
- Куда же вы пойдете теперь?
- К генералу Федорову, на время. Это не важно. Совсем не важно.
- А что же важно теперь?
- Николай, - сказал он, - мой сын.
- Он, наверно, будет в армии.
- Да, он проявит храбрость. В этом я уверен, - Петров посмотрел на японца и понизил голос. - Он будет храбро воевать, как русский солдат. А все же это очень тяжело.
Некоторое время мы сидели молча. У меня в голове не было ни единой мысли, только какое-то тупое чувство нереальности, но Петров, кажется, продолжал разговор сам с собой.
- Но все-таки, - сказал он, - не так тяжело, как бывает, когда твой сын трус.
- Хотите другой? - спросил Петров, когда я кончил свой бутерброд.
- Нет, спасибо.
- Может быть немного супа, а? Всегда хорошо есть суп.
- Нет, спасибо.
- Нужно есть, нужно жить, несмотря ни на что.
- Да, наверно.
- Историю нельзя остановить, но также нельзя убивать себя из-за нее.
Я увидел, что японец, игнорируя пепельницу, бросил сигарету на пол и начал топтать ее со злостью. Петров тоже смотрел на него.
- Не всем дано образование, - сказал он, - тоже иногда нет матери, которая учит хорошим манерам. И потом, конечно, во время войны…
Слово "война" встало передо мной, как незнакомец, присутствие которого я признавал все время, но которого я не представлял себе до этого момента.
По дороге к выходу мы прошли мимо бара, где четыре японских офицера открывали бутылки с алкоголем; один из них пел, махая саблей, как дирижер палочкой. Я остановился на минуту послушать радио, которое передавало по-английски, и услышал последние несколько слов. "Вы теперь находитесь под японской оккупацией". Передача переключилась на китайский язык, и офицеры встали и чокнулись стаканами. "Банзай!" - закричали они, как будто достигли окончательной победы. Один из них предложил тост. Я не понял, что он кричал дальше, я только услышал "Сан-Франциско", прежде чем они стали аплодировать.
Петров прошел со мной квартал.
- Мне нужно идти обратно, - сказал он, держа мою руку в обеих своих руках. - Я еще не уволен официально. Во всяком случае, вы знаете, где я буду, если смогу вам чем-нибудь помочь…
Я поблагодарил его и еще раз пошел к запечатанным дверям нашей редакции. Наверное, я хотел реально убедиться, что за последние несколько часов не совершилось чуда, которое могло бы изменить ситуацию. На стене я прочел декларацию: "Армия и Флот Японской Империи объявляют, что Японское Императорское Правительство и Правительства Великобритании, Соединенных Штатов Америки и Голландии находятся в состоянии войны".
Повернув назад, я увидел большие толпы людей, молча двигающихся в оба направления. Изолированный город никак не выражал своего горя. Без протеста он впитал горечь и не показывал злости. Лицо, которое Шанхай повернул к своему победителю, было спокойно и без всякого раболепства. Я не помню теперь, как я провел остаток дня. В пять часов я пошел в бар, куда в этот час обычно люди моей профессии заходили выпить коктейль. Это был тот час, когда деловой день закончен и планы на вечер еще не определены. В это время разговор состоял из обмена новостями, повторения сплетен, описания женских прелестей и тянулся лениво. В тот первый день войны это место было полно людей с тревожными, напряженными лицами. Я пробрался к единственному пустому стулу и сел за стол с двумя корреспондентами и бизнесменом из Коннектикута.
- Это не может очень долго продолжаться, - сказал один из них, как будто он говорил о скучном спектакле, который обязан был смотреть.
- А пока мы как раки на мели…
- Как бы то ни было, наше правительство должно что-то сделать для нас.
- Что?
- Я слышал, что будет репатриация.
- Это относится только к дипломатическому корпусу. Кто будет беспокоиться о представителях прессы?
- Возможно, есть какой-нибудь японский корреспондент для обмена.
- А Перл Харбор! Просто не верится!
- Они уже давно хвастались, что они это сделают.
- Да, но посмотрите на размер их страны.
- Вы читали декларацию?! Население должно продолжать вести себя как обычно.
- Ничего себе юмор.