Но дружная стрельба бойцов тут же прижала эти каски к земле. На некоторое время все кругом замерло. Первые дымки выстрелов повисли над утренним, умытым росой полем. Но вот из лесу выбежала еще группа фашистских солдат. И тут, как по сигналу, поднялись те, кого огнем своей роты прижал к земле Сквозной. Широкой полосой пошли они на роту Сквозного. Шли сгорбленно, безлико, выставив вперед каски, и стреляли как-то не по-русски: не с плеча, с откуда-то из-под мышки, целясь из странного, с коротким дулом оружия.
Яков Иванович стиснул зубы. Какое-то непреодолимое чувство вопреки рассудку толкало его туда, в гущу бойцов… Пальцы вдавились в бровку окопа. Собрав всю свою волю, он словно приковал себя к этому месту.
Бессильная злость охватила его, когда он увидел, что, вопреки его указанию "жалеть людей, врага уничтожать огнем", Сквозной бросился вперед и поднял роту в атаку. Блеснули штыки.
Солдаты в пилотках и выгоревших гимнастерках понеслись за своим командиром. Громовое "ура" заглушило стрельбу. Карпов от радости потряс кулаками и тоже что есть силы закричал: "Ура!"
– Неправильно!.. Очень плохо!.. – Железнов строго взглянул на него. – Сейчас нужно людей беречь! Понимаете вы это? А врага истреблять огнем, фугасами, гранатой! Бой ведь только начинается. Понятно?
– Понятно, товарищ полковник! – вытянулся Карпов.
Умом он это понимал, но отвага солдат вызывала в его душе ликование.
У леса, нарастая, гремело "ура". Гимнастерки советских бойцов врезались в гущу серых мундиров врагов. Они, словно неводом, охватили их и потеснили обратно в лес. Но из лесу уже хлынули новые цепи. Они заставили отступавших повернуть назад. И опять люди в касках, по-воровски скрючившись, паля из-под мышки, пошли на залегшую роту Сквозного. Их становилось все больше и больше. И рота Сквозного снова и снова поднималась в атаку.
Люди заметно таяли в этой схватке. Потери несли обе стороны. Наконец солдаты залегли: наши постепенно отползали в свои окопы, немцы – к лесу. Луг, дорога, зеленый косогор покрылись телами убитых и раненых.
Сдерживая охватившее его беспокойство, Яков Иванович сказал Карпову:
– Строго прикажите атак не вести и действовать так, как я велел!
– А если враг рвется вперед?! – не выдержав, крикнул Карпов. – Что же, в плен сдаваться или бежать?!
Глубокие морщины перерезали большой лоб Карпова, широкие темно-русые брови сдвинулись, сжались, и побелели его полные губы. Карпов старался понять Железнова, но не мог. Он не в силах был преодолеть того, что впиталось в его сознание за все годы солдатской службы. Будь он на месте Сквозного, он бы поступал так же! На учебе в поле, на маневрах, когда перед ним появлялся "враг", Карпов всегда бросался врукопашную и действовал стремительно, ловко, бесстрашно. Тому же он учил и своих подчиненных. Как же можно сейчас, лицом к лицу с настоящим врагом, поступать иначе?
Яков Иванович понял Карпова.
– Не сдаваться и не бежать, – сдержанно проговорил он. – Если враг атакует – косить его огнем и лишь в самом крайнем случае идти на него врукопашную.
Карпов круто повернулся к ходу сообщения и крикнул:
– Тарасов! – Перед ним мгновенно, словно из-под земли, вырос запорошенный землей старший лейтенант. – Беги к Сквозному канавой, а потом кустами. Смотри не высовывайся – срежут! Скажи ему, что я строго-настрого приказал: людей беречь, в атаку зря не ходить, стрелять до самого последнего патрона… Ясно?
– Ясно, товарищ командир! – тряхнул головой старший лейтенант, и земля посыпалась с его фуражки.
– Уж если придется очень туго, – Карпов сжал кулаки, – тогда бить врага штыком, прикладом, лопатой, чем попало!..
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
От сырости в дзоте тянуло холодом. Бревенчатый потолок тяжело нависал над головой.
Николай Кочетов оглядел бойцов. Они стояли угрюмые, прислонившись к заплесневелым бревнам стен, напряженно всматривались в отверстие бойницы.
– Ну что, сябры, тяжко?.. А все же крепиться надо!.. – сказал Николай.
Утреннее солнце далеко отбрасывало причудливые тени посаженных на дзоте, в целях маскировки, кустов. За их темной полосой ярко сверкал окропленный росой луг.
Сквозь амбразуру виднелась лишенная листвы черемуха.
Сверкая росинками, будто покрытая инеем, грустно стояла она неподвижная, умирающая. И Николаю казалось, что это разрывы снарядов сорвали листву с одинокой черемухи, что ее погубила война…
"Как же это так, война? Почему с нами воюют? – думал молодой солдат. – Ведь Гитлер хорошо знал, что мы нападать не станем, нам их земля не нужна. Своей хватит… Расчет-то у них понятный: хотят ненароком прорвать наш укрепрайон и дальше двигаться свободно. Знают, что по тревоге поднимутся, а позиции занять не успеют. Думают небось застать врасплох и всю нашу страну. "Друзья", сучьи души! Приготовились. Видимо, у них все на мази: и снарядов, и патронов, и мин около границы, поди, горы навалены!" Он посмотрел вверх, в небе нарастал воющий гул моторов. "Неужели самолеты прорвутся?.. – И он также подумал о тех змеиного цвета мундирах, штурмовавших позицию передовых рот. – Если прорвутся – захватят нашу страну, опутают, обожрут наши колхозы дочиста, как обглодали черви листву этой черемухи…"
Николай вспомнил сказанные недавно политруком слова: "Нам чужой земли не надо, но и своей ни одного вершка никому не отдадим. А если враг нападет на нас, то мы его уничтожим на его же земле…" И, повторяя эти слова про себя, как клятву, он решил: "Буду стоять насмерть и прикрывать полк. Он придет сюда. Обязательно придет и ударит так, что от врага останется мокрое место".
Николай зорко всматривался в каждый бугорок, в каждый кустик, не упускал из виду даже легкого колыхания травы от набежавшего ветерка.
Но все было спокойно.
Слева, к границе, шел широкий проселок. Колосья клонились к дороге, покачивалась наливающаяся рожь. Дальше высился поросший молодыми сосенками холм, скрывающий огневую точку. Левее холма виднелся лаз в пулеметное гнездо. Еще левее, за дорогой, в кустах, еле можно было различить вход в дот. Вместе с бойцами этого дота, которым командует лейтенант укрепрайона, Николай должен охранять дорогу и без приказа не отходить…
Он посмотрел на хмурые, сосредоточенные лица своих пулеметчиков и спросил:
– Ну как, орлы, закурим, что ли? – С тех пор как Николая назначили комендантом дзота, он, обращаясь к подчиненным, стал называть их орлами. Николай отсыпал себе на бумажку табаку и протянул кисет Трошину: – Закури, Филя. Все полегче!.. – И, скручивая цигарку, снова по вернулся к амбразуре.
От Буга доносилась ружейная стрекотня. Впереди затарахтел пулемет, и над лазом потянулся сизый дымок. Люди в пилотках с ручными пулеметами перескочили через дорогу и исчезли во ржи.
"Кто они? – мелькнуло в голове у Николая. – Наши или враги?" Еще несколько человек, двое из них в зеленых фуражках, перебежали дорогу в другом месте. "Это, наверное, пограничники отходят", – решил Николай.
Но тут во ржи, где только что исчезли бойцы, затрещали пулеметы.
"Куда же они бьют?" – старался определить Николай. Вдруг над волнами колыхавшегося поля поднялись серо-зеленые котелки. На дорогу, перегоняя их, вылетели мотоциклисты и, не сходя с машин, застрочили из своих пулеметов. За мотоциклами появились темно-серые броневики. Они неслись по дороге и тоже стреляли на ходу. Вот, миновав переднее пулеметное гнездо, они спустились к мостику и почти скрылись в маленькой ложбине.
Николай нацелился на первую машину и хотел было уже нажать курок, как вдруг раздался взрыв огромной силы. Машина вспыхнула ярким пламенем и разлетелась на куски. Солдаты в блиндаже бросились к амбразуре, оглушая Кочетова восторженными криками.
Снова раздался такой же взрыв. Вторая машина перевернулась вверх колесами и потонула в бушующем огне. Третья сделала левый разворот и, перескочив канаву, замерла на месте. Остальные попятились, огрызаясь огнем своих пулеметов.
Все в дзоте затряслось, с потолка посыпалась земля: это враг открыл ураганный артиллерийский огонь; бойцы прижались к стенкам, некоторые со страху рухнули на землю. Только Трошин остался стоять рядом с Николаем.
– Чего перепугались?! – крикнул Кочетов. – Еще фашиста не видели, а уже труса даете!..
– Гриша, встань, – нагнулся Трошин к сидящему на земле, позеленевшему от испуга бойцу. – К вам ведь комендант обращается… А ну, живо подать ленты!
Боец послушно поднялся и подал коробку с патронами.
– Ну вот! А то скривился, точно живот прихватило. – Но тут же при новом разрыве Григорий снова пригнулся. – Что же ты кланяешься, кому это ты кланяешься? Гитлеру, что ли, поклоны отбиваешь? А ну-ка распрямись, богатырь! – Бледный, трясущийся Григорий выпрямился, рукавом обтер потное лицо. – Давно бы так! – более добродушно взглянул на него Филька.
Гитлеровцы между тем подтянули свою артиллерию ближе и открыли прицельный огонь по дотам и дзотам.
Теперь у амбразуры стоять было уже нельзя: пули и осколки цокали и рикошетили у самой амбразуры, ударяясь о ее стены. Николай прижался к передней стенке блиндажа. Из-за торцов бревен посматривал в поле, откуда доносилось что-то страшное, как будто там работали огромные тракторы.
– Слушайте, орлы! Что это? – крикнул Николай и приложил ухо к стене.
Звуки стали явственнее, и наконец из-за бугра показались танки. Широко расползаясь по полю, они двигались прямо к пулеметному гнезду и к залегшим во ржи пограничникам. У Николая от страха сжалось сердце. Он обвел бойцов взглядом и сказал:
– В таком дзоте, как наш, не страшно. Держитесь, орлы!