"Восенню вярнуся". Николай тут же усомнился. Как же он вернется осенью, когда невесть что делается за Бугом? Непонятное что-то творится на границе… И Николай задумался: оставить или вычеркнуть эти слова? "Эх, если бы было все спокойно!.. Если все будет спокойно, то…" А любовь нашептывала: "Конечно, конечно, все будет спокойно! Обязательно осенью отпустят…" И Николай оставил в письме эти дорогие для Фроси два слова.
Зарумянив небосклон, солнце уходило за рощу. Николай заклеил конверт, прислушался: звуки песни приближались. "Холера их взяла б, не дадут письма написать". Карандаш торопливо забегал по бумаге.
Из-за кустов показалась группа солдат, впереди шел гармонист. Увидев Николая, солдаты с припевками и прибаутками направились прямо к сараю.
– Глянь, Микола тут! – наперебой закричали бойцы. – Микола Кочетов!..
Один из них, коренастый рыжий Филька Прошин, голосисто запел:
Во субботу, день прекрасный,
Нельзя в поле, нельзя в полюшке… писать…
Он взмахнул рукой – и вся компания гаркнула под гармонь:
Эх, нельзя в полюшке писать!
Николай поднялся.
– Эх, Никола! – сказал Филька, надвинув Николаю на глаза пилотку и закрыв его маленький каштановый чубок – предмет постоянных укоров командира взвода. – Чего нос повесил? Грустишь, что ли?
Филька подмигнул гармонисту. Тот опустился на бревно, рванул меха гармони, и из нее полились задорные звуки польки.
– Долго ждать, Николашка… Поди, не раньше ноября отпустят, а то и задержат: ведь на границе находимся… Эх, рванем, что ли? – Он заложил два пальца в рот и громко свистнул. – Эй, орлы! Расступись! Ну-ка, Тарас, хвати, что-нибудь повеселее! "Бар-ры-ню"! – И потянул Николая за руку.
Николай вырвался, Филька пустил крепкое словечко и вылетел на середину.
Кто-то крикнул: "Шире круг!" – и пошли плясать… "Барыню", "Русского", "Лявониху", со свистом и с хлопаньем. Плясали от души, да так здорово, что невозможно было устоять на месте: ноги сами ходуном ходили.
Шум и песни подняли Железнова. За стеной сарая звучало:
До того плясал –
Сапоги протопал,
А в роту пришел –
Миску каши слопал…
Яков Иванович вышел из сарая и хотел было уйти незамеченным, чтобы не помешать веселью, но это ему не удалось: гармошка вдруг затихла, солдаты приняли положение "смирно" и помкомвзвода подбежал с докладом.
– Отставить! – Железнов махнул рукой.
Бойцы продолжали стоять неподвижно.
– Что же вы молчите? Помешал?
Бойцы разноголосо отвечали:
– Да нет…
– Это так…
– Мы уж устали!
– В лагерь пора…
Яков Иванович подошел к гармонисту. Тот вытянулся в струнку. Железнов положил руку ему на плечо, усадил на бревно, сам сел рядом.
– Ну чего же ты, гармонист, молчишь? – спросил Яков Иванович. – Закажите что-нибудь повеселее! – он смотрел на Филиппа.
Филипп ухарски развернулся и бросил гармонисту:
– А ну, Тарас, мою рвани!
И залилась гармонь переливами. А Филипп зачастил ногами в такт музыке и запел:
Пляшет дробью и вприсядку,
Вихрем ходит у крыльца.
Вот такого девки любят
Разбитного молодца.
Отбарабанил руками по голенищам сапог и пошел, и пошел – и дробью, и вприсядку! Вслед за ним замелькали солдатские ноги.
Груздев, так тот, войдя в раж, даже сделал стойку вверх ногами, отбивая "Барыню" руками.
Когда пришел капитан Карпов, развеселившиеся бойцы затянули в круг и его.
Сгустились сумерки. Плясать устали и запели песни. Филька подсел к Якову Ивановичу и попросил его рассказать о гражданской войне.
Железнов начал повествование с девятнадцатого года. Рассказал, что в боях под Петроградом красноармейцы забрали у белых английские танки.
– Страшно было? – спросил кто-то, когда Яков Иванович рассказал, как он и старик рабочий Жабин ползли с гранатами навстречу лязгающим гусеницам.
– Конечно, страшно, – признался Железнов. – Но когда решишься и возьмешь себя вот так, крепко в руки, – он сжал кулаки, – то уже и танк тебе не страшен. Воля берет верх. И вот, – продолжал он свой рассказ, – под гусеницей как ахнуло! Танк крутанулся на месте и остановился. Подбежали мы к нему и стучим винтовками в броню: "Вылезайте, черти белые!" А они там притихли. "Молчите? Ну, хорошо! Сейчас мы вам покажем!" Поднялся я на танк, открыл люк и пальнул из винтовки. Подействовало. Вылезли. "Ну, что, ваше благородие, – говорю я им, – английские танки не помогли?" – "Как видите, господин пролетарий", – промычал мне этак в ответ офицер и так скривил свою морду, будто ерша проглотил…
Бойцы просили Якова Ивановича рассказать еще что-нибудь, но тут раздался сигнал на поверку. Солдаты построились и с песней зашагали к лесу.
Яков Иванович остался один. Полумрак скрыл бойцов, затихли их шаги, потом замолкли и песни. Лишь вдалеке в колхозе еще разливалась грустная гармонь.
Яков Иванович распахнул ворот гимнастерки и вдохнул аромат хвои. Эта ночь казалась ему необыкновенно тихой, лишь далекая гармонь да вторивший ей звонкий голос нарушали тишину. Вслушиваясь в мелодию этой песни, Яков Иванович вспомнил жену: в молодости она тоже так пела. "В молодости?" – тут же переспросил он себя. "Ведь она и теперь в клубе поет. Только ты никак не удосужишься ее послушать. Все тебе некогда!.."
"Ну, ничего, Нинуша, – мысленно обратился он к жене. – Переедем в Минск, и все пойдет по-другому. Дело делом, а семья семьей. В выходной день гулять вместе будем, в театр пойдем. Обещаю тебе это!.."
Тут Яков Иванович вспомнил, что завтра воскресенье. Вспомнил и задумался, чем бы по возвращении из командировки порадовать жену. И решил, что непременно вырвется завтра на часок-два в Брест, походит по магазинам и сделает Нине Николаевне подарок.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Кровать, на которой спал Яков Иванович, стояла в просторных сенях под сетчатым пологом, защищавшим от комаров. Проснулся он от резкого телефонного звонка. За стеной связной будил Карпова:
– Товарищ капитан, товарищ капитан…
Карпов что-то пробормотал со сна, и связной стал снова будить его:
– Товарищ капитан… товарищ капитан… вам звонит начальник погранкомендатуры.
Через некоторое время Яков Иванович услышал, как Карпов подошел к телефону:
– У телефона "Копна-один"…
Последовавший за этим разговор встревожил Железнова. Он наскоро оделся и вошел в избу. Карпов склонился над картой. Он поставил на ней две стрелочки в том месте, где граница проходит по реке против леса, потом сказал в трубку: "Хорошо, я подниму дежурную роту".
– Товарищ полковник, – повернулся он к Железнову, – звонил начальник погранкомендатуры. Сейчас северо-западнее от нас, вот в этом лесу, – он показал по карте, – через Буг переправилась какая-то банда. Говорит, их много и они вооружены автоматами.
– Военные?
– Нет, разный сброд, – ответил Карпов и приказал вошедшему дежурному: – Поднять дежурную роту и выслать по всем направлениям усиленные патрули. Держите конную связь с обеими погранзаставами.
Дежурный – худощавый загорелый лейтенант – повторил приказание и скрылся в темноте сеней.
– Надо бы привести батальон в боевую готовность, – предложил Железнов.
– У нас на границе это не в диковинку, – спокойно ответил Карпов, натягивая сапоги. – В одном месте делают "большое нападение", отвлекают силы пограничников, а в другом втихую перебрасывают диверсантов или шпионов. Сейчас, наверное, то же самое.
Не торопясь, они вышли на крыльцо. На западе еще была ночь, на востоке чуть-чуть бледнел небосклон. Карпов прислонился к столбу, поддерживающему крышу крыльца, и, вглядываясь в темноту, приставил к уху ладонь, надеясь что-нибудь услышать. Стрельбы не было. Тишина стояла такая, что слышно было, как жужжат в избе проснувшиеся мухи.
На востоке все больше светлело. Вдали обозначались очертания одинокого сарая, рощи, холмов. В низинах потянулась проседь легкого тумана.
– Пойдемте, товарищ полковник, досыпать! Если что случится, дежурный разбудит.
Яков Иванович сбросил сапоги, ремень и, не раздеваясь, лег на кровать.
"Почему так спокойно? Обычно при переброске шпионов в другом месте действуют отвлекающие внимание силы…" – подумал он, но тут же заснул.
Ему снилось: вот он лезет на высокую колокольню посмотреть, что делается за Бугом. Только взобрался на площадку верхней звонницы, как в чистом небе загрохотал необыкновенной силы гром. Молния ударила в самый большой колокол – и громадина со звоном бухнулась вниз, подняв в небо черную тучу земли. Сильный ветер разогнал пыль, и в небе со стороны Буга показалась туча чужих самолетов. Он закричал: "Тревога! Враг! В ружье!" – но на его команду почему-то никто не откликнулся…
Яков Иванович проснулся от собственного крика. В горле пересохло. Приподнявшись, он услышал за стеной взволнованный голос Карпова, кричавшего в телефон:
– Поднять батальон по тревоге!
Не успел Яков Иванович натянуть на себя сапоги, как раздался взрыв, дом качнулся, со звоном полетели стекла. Железнов выскочил во двор. В небе на высоте около двух тысяч метров в сторону Жабинки шли группы белых самолетов с черными точками на плоскостях. Железнов понял, что это черные кресты фашистов издали кажутся точками. Слышались дальние разрывы. Вслед за Железновым во двор выбежал одетый по-походному Карпов:
– Что это, товарищ полковник? Неужели война?
– Похоже, что так! – ответил Яков Иванович, не отрывая взгляда от самолетов.
– А может, провокация? Вроде того, как японцы на Хасане?.. – волновался Карпов.
– Нет, на провокацию не похоже.