- Эх! - вскрикнул бесконечно горько Кривонос, ударяя себя в грудь со всей силой. - Что себя даром тешить, братья? Не уйти нам никуда отсюда! Знают, псы проклятые, чем держать нас, - и вдруг в суровом голосе Кривоноса послышались слезы, - ведь нет во всем свете другой Украйны, как нет другого Днепра! - выкрикнул он как-то неестественно громко и упал головою на стол.
Все замолчали кругом. А черные тени нависли еще ниже над освещенным столом.
Тогда поднял голову Богдан.
- Товарищи мои и братья, - начал он, - дозвольте к вам речь держать.
- Говори, говори! Мы пришли тебя слушать! - раздалось сразу в нескольких концах стола.
И все оживились, все заволновалось кругом, точно одно только слово этой умной головы могло указать всем выход, найти путь ко спасению. Один только Кривонос еще лежал головой на столе, и его длинный оселедец извивался по нем, словно гадюка, да Пешта бросал украдкой в сторону Богдана алчный, завистливый взгляд.
- В нужде нашей великой, - продолжал Богдан, - осталось нам одно: не покориться ляху, как советовал Пешта, а усыпить врага хитростью и победить его разумом... "Будьте мудры, как змии", - говорится в писании... - Богдан обвел всех присутствующих взглядом и, понизив голос, продолжал дальше: - Выставить в поле против в десять раз сильнейшего нас врага последние наши силы - безумно; безумно потому, что мы забыли про другую цель. Какой у нас единый оплот и Украйне, и защитникам ее - козакам?
- Запорожье! - крикнули дружно несколько голосов.
- Верно, друзи, оно у нас и батько, и матерь! - поднял голос Богдан. - А в это ведь сердце желают ударить.
Кривонос медленно поднял голову и впился глазами в лицо Богдану.
- А в это ведь сердце желают ударить, - продолжал Богдан. - Так не отдать его на растерзание, а защитить до последнего издыхания!
- Костьми ляжем! - крикнуло большинство голосов, и оживленные глаза загорелись надеждой.
- Так вот вам, братья, моя первая рада: все силы, какие остались и какие прибывать будут, сосредоточить на Запорожье, и если весною вздумает нагрянуть Иуда с Потоцким, то встретить их так, чтоб шаровар своих не унесли назад.
- Разумное слово! Богдан - наш батько! Слава! Слава! - зашумели ожившие голоса.
- Стойте, друзи, еще потерпите немного... Для чего козаки нужны Речи Посполитой?
- Для защиты границ, - ответил весело Чарнота и подмигнул как-то бровью.
- Верно! - кивнул головою Богдан. - А когда еще совсем без нас обойтись Польша не сможет?
- Когда поднимется война с Турцией, - досказал Нечай.
Кривонос только медленно переводил глаза с одного на другого и разгорался зверскою радостью.
А Богдан продолжал еще дальше:
- За что же Турция объявляет Польше войну?
- За то, что козаки не дают ей покоя, шарпают прибрежные города, - как-то лихорадочно ответил Нечай, приподымаясь на месте.
Богдан улыбнулся многозначительно.
- Война, значит, в наших руках, братья... И что мешает нам, - понизил он еще голос, - когда начнется война, повернуть оружие и требовать своих прав меч...
Но Кривонос на дал ему окончить.
- Друже, Богдане, батьку мой! - крикнул он с искаженным от бешеного восторга лицом и задохнулся от волнения. - Бог вдохнул тебе в голову эти мысли, за одно это слово в рабство пойду навеки к тебе!
- Постойте, постойте, друзи, - остановил Богдан поднявшийся шум, - первое наше дело удержать теперь от дальнейших действий ляхов: нам надо время, чтобы окрепнуть в силах, а для этого надо показать им, что мы покорились совсем, чтоб сам сейм удержал дикое стремление Яремы. Для этого я вижу одно, и вот моя третья рада: послать послов с просьбой на сейм. Когда же сейм отринет просьбу, я сам поеду к королю. Ему война на руку, братья; он стоит за нас... мы ему нужны. А тем временем, пока будут собирать сеймы, - усмехнулся Богдан, - да новые ординации нам составлять, действуй, кто как может! А кто не владеет оружием, звони в колокола!
- Слава! Слава! Просьбу, просьбу! - закричали кругом.
Полный зависти взгляд Пешты остановился на мгновенье на Богдане.
Кривонос отбросил назад свой длинный оселедец и поднялся с места; лицо его было так жестоко и ужасно в эту минуту, что даже товарищи отшатнулись от него.
- Пишите, дурите их, вражьих сынов! А эта рука, - протянул он красную, жилистую, поросшую волосами руку, - будет до самой смерти только саблю им на погибель держать! Покуда я жив, не будет им от меня пощады! Душу черту продам, а не умру, покуда кровью их черной не захлебнусь! Братья, дайте мне только время, и когда покроет новая зелень поля, клянусь вам, - крикнул он глухо и дико, хватая медный подсвечник, - пусть согнет меня первый татарин в сече, как я сгибаю этот шандал, если я не покажу проклятым ляхам, как умеет умирать козак!
- Так, брате, так! - схватились Нечай и Чарнота. - Веди нас на море! Всю Сичь подымем! Окурим козацким дымом турецкие города!
- Идем, братья! - ударил Кривонос по сабле. - А ты, друже, - обратился он к Богдану, - пиши жалобы, дури их покорным прошением и дай нам только время зазвонить во все колокола!
Когда умолк поднявшийся шум и были выбраны послы на сейм, Богдан развернул большой лист бумаги, придвинул к себе чернильницу, очинил перо и начал писать:
"Видячи вокруг нас невозможные кровопролития и обиды, слезно и покорно просим вашу милость, пана нашего милостивейшего, оказать нам милосердие и отпущение грехов".
Лица присутствующих, освещенные желтым светом, сдвинулись вокруг стола.
Снова стало тихо и угрюмо в полутемной комнате; только скрип гусиного пера нарушал напряженную тишину.
А между тем в окнах верхнего покоя видится слабый свет. Ганна не спит. В ее маленькой горенке перед старинными, потемневшими иконами теплится лампадка. В небольшие окна смотрит с холодного неба полная луна и рисует продолговатые узоры окон на белом полу.
Перед иконой на коленях стоит Ганна; полная луна освещает ее. Лик с темного образа глядит на нее так ласково и печально, и в этом бледном лунном свете сама Ганна кажется печальною иконой, сошедшею с висящего полотна.
Она одна во всем доме знает о том, кто собрался у Богдана, кто и зачем. И каждый шум, каждый шорох, долетающий снизу, пробегает по ее телу жгучим огнем.
- О боже великий, всемогущий, вселюбящий! О боже, боже мой! - шепчет Ганна, прижимая к груди тонкие руки, и ее огромные, расширившиеся очи кажутся черными алмазами на бледном лице. - В моей бедной душе нет слов для молитвы, но по милосердию своему услышь, о, услышь меня! Вдохни им в душу и бодрость, и надежду, и смелость! Укажи им путь ко спасенью нашей бездольной отчизны, нашей поруганной веры, наших братьев, детей! Боже, великий боже! Милости и любви твоей нет границ: ты поднял Давида на Голиафа{77}, ты Юдифи{78} дал смелость, ты вывел из египетской неволи израильский народ{79}. Пошли же им святого духа, спаси и помилуй нас!
И Ганна шепчет, шепчет слова молитвы; глаза ее впиваются в образ, а крупные слезы тихо катятся одна за другой по бледным щекам.
- Или до твоего надзвездного престола не долетают стоны и рыдания нашего бедного народа, не долетают звуки наших цепей? Почто же не преклонишь ты к нам ухо твое? Все отымают у нас: и землю, и душу, и волю! Но ты ведь всемогущ, боже, от дыхания твоего вздымаются моря, зажигаются в небесах звезды... Дай же нам силы, защити от мучений: в тебе одном упование наше, в тебе наша жизнь! Ты - одна всесильная любовь, боже; ты смотришь кроткими очами на землю с небес, ты не ведаешь мщенья; но если мы чем согрешили перед тобою, если жертва для искупленья нужна, о боже! - простерлась Ганна перед иконой и захлебнулась в слезах. - Спаси нашу несчастную родину и возьми, возьми мою жизнь!..
IX
За рядом сильных душевных потрясений, утомивших и крепкие нервы закаленной козачьей натуры, ослабленный несколько организм потребовал отдыха. Родное гнездо окружило Богдана и всеми удобствами жизни, и сердечным теплом, и он почувствовал себя здесь словно в тихом, желанном прибежище после испытанных бурь; ему так захотелось окунуться в мирную жизнь, отогнать тяжелые думы, заглушить боли сердца и забыть этот возрастающий на Украйне стон, хотя бы насильно уснуть на малое время душой, пока не ворвется вопль в этот уютный, огражденный от бурь уголок... И Богдана все тешит и радует, все получает в глазах его новую и дорогую цену: несколько тяжелый и мрачноватый дом кажется ему роскошным, веселым дворцом, обнаженный и уныло шуршащий сад - райским эдемом, холодная и скучная теперь речонка - блестящим и пышным потоком... А хозяйские, полные всякого добра амбары и коморы, а красивые золотистые скирды, а добрые кони и круторогие волы - все это тешит его сердце отрадой... А эти радушные, улыбающиеся ему лица подсусидкив - глаза их горят искреннею дружбой, сердца их открыты... А его дорогая семья: детки, больная жена - он уже привык к ее недугу и не смущается, что она в постели лежит, - как они его любят, как спешат предупредить все желания, рвутся один перед другим угодить... А этот ангел небесный, посланный с неба, - Ганна?.. Господи! Да неужели от этого рая оторваться нужно и ринуться вновь под холодные дожди, под леденящие метели, в густые камыши, в непролазные терны, на голод и холод, на страшные смертельные муки?