- То есть, как живы ли они? Разумеется, живы и здоровы. - Он засмеялся. - От этой операции не умирают!.. Ну, теперь позвольте немного вас потревожить, - сказал он и принялся осматривать больного, причем опять все время повторял: "Gut"… "Sehr gut"… "Ausgezeichnet"…
- Так как же вы решаете, господин профессор? - спросил Юрий Павлович уже гораздо более ясным голосом.
- Тут и решать нечего, - весело ответил Билльрот. - Завтра же вырежем вам эти горошинки… В сущности, я не понимаю, для чего вы меня выписали? - обратился он к Софье Яковлевне. - Операция не серьезная, да у вас вдобавок есть превосходные хирурги. Я многому мог бы, например, научиться у профессора Пирогова… А вот до завтра вам придется поголодать, есть ничего нельзя, - сказал он Дюммлеру сочувственно, точно это во всем деле было самое неприятное.
В спальную поспешно вошел русский профессор, лечивший Юрия Павловича. Почти одновременно приехали и другие врачи. Софья Яковлевна представляла их Билльроту. Одного из них он встретил как старого друга. Но когда доктор упомянул об их встрече у постели Некрасова, Билль-рот мгновенно заговорил о красоте Петербурга. Он никогда в присутствии больных не говорил о скончавшихся пациентах.
Врачи удалились в кабинет Юрия Павловича. Начался консилиум, - быть может, двадцатый по счету в этом кабинете. "Завтра утром… Завтра утром", - думала Софья Яковлевна. Голова у нее болела все сильнее. Все, собственно, было предрешено еще до приезда Билльрота, но у нее до сих пор оставалась маленькая надежда: что если этот знаменитый человек вдруг все отменит, назначит другое, и Юрий Павлович выздоровеет без операции? Чуть пошатываясь, она вышла в гостиную. Черняков, читавший газету, быстро поднялся навстречу сестре.
- Ну что? Что он сказал?
- Завтра операция, - тихо ответила она, опускаясь в кресло. - Миша, прошу тебя, останься с ним вечером, я больше не в силах… Я больше не в силах…
Она заплакала. Михаил Яковлевич смотрел на нее, вздыхал и не знал, что сказать.
- Хочешь воды? - придумал он.
- Нет… Спасибо…
- Конечно, я останусь. Но почему ты нервничаешь? Ведь его и вызвали для операции.
- Да… Да, да…
- Бог даст, все сойдет хорошо. Ведь он маг и волшебник.
- Бог даст… Бог даст… Миша, позаботься о том, чтобы он всем был доволен… Я не в силах… Я просто не в силах…
- Может быть, и чек ему сунуть на его десять тысяч, чтобы он не волновался. Хотя нет, ты права, не надо: он, конечно, верит, да еще обиделся бы… Будь совершенно спокойна, я все сделаю, - сказал Черняков и с облегчением вышел в столовую. Там стол был накрыт на четыре прибора.
- Икра сегодняшняя? - спросил Михаил Яковлевич лакея уже веселее. Михаил Яковлевич был очень расстроен своей историей с Лизой, он волновался также из-за болезни зятя, но перед хорошим обедом настроение у него всегда улучшалось. "Надо, надо сегодня выпить: горя достаточно, и своего, и чужого…"
- Так точно. Утром от Елисеева привезли.
- Отлично… Вы ее так и оставьте в байке, Никифор. Незачем перекладывать в вазочку. На тарелку насыпьте побольше льда, чтобы не согрелась…
Он отдал еще несколько распоряжений, спрашивая о блюдах. "Как никак, у немца, после бирзуппе, будь он там хоть разгофрат и разэксцелленц, глаза разбегутся от двухфунтовой банки икры", - подумал Черняков и велел подать лафит и шато-икем, лучшие вина в погребе Дюммлеров. Шампанское не годилось ввиду праздничного характера этого вина.
Михаил Яковлевич вернулся в гостиную лишь тогда, когда оттуда послышались голоса. Консилиум кончился. Было принято решение произвести операцию на следующий день в десять утра. Профессора прощались с Софьей Яковлевной и, сочувственно на нее глядя, советовали ей "хорошенько выспаться и отдохнуть". После их отъезда она увела Билльрота в другую комнату.
Петр Алексеевич, бледный и измученный, прошел в переднюю почему-то на цыпочках. К его изумлению, на консилиуме Билльрот выразил мнение, что надежды на благополучный исход операции очень мало. - "Если б это еще были только камни, - сказал он негромко, оглядываясь на дверь, и не докончил фразы. - Однако, я с вами совершенно согласен: другого выхода нет". На этом консилиум и кончился.
- Петр Великий, а Петр Великий, - окликнул доктора Черняков. - Куда вы? Вы хотите отдать меня на съедение немцу? Ну, это дудки! Оставайтесь обедать, все-таки вдвоем легче.
- Софья Яковлевна не обедает? - спросил доктор, остановившись. Михаил Яковлевич посмотрел на него, хотел было задать вопрос и не задал. Ему не хотелось расстраиваться перед обедом. - Ну, что ж, я, пожалуй, останусь. Я собирался наскоро где-нибудь перекусить и вернуться.
- А что, приятно, Петр Великий, когда этакий, можете себе представить, Билльрот называет нас "герр коллеге"?.. Кстати довожу до вашего сведения, что госпожа по-немецки - "фрау", а "геррин" это "властительница", "владычица" и всякое такое.
- Все равно. Один черт!
- Я велел подать шато-икемцу, - сказал Черняков. Доктор сердито на него посмотрел. - Так вы идите в столовую, а я пойду за ним.
Вид стола с банкой икры и с запыленными бутылками как будто в самом деле произвел приятное впечатление на Билльрота. Он ел и пил за двоих. "Икру слопал прямо, как какую-нибудь Боснию!" - думал Михаил Яковлевич, не отстававший, впрочем, от гостя. Разговор между ними не умолкал ни на минуту. Доктор почти не принимал в нем участия, и не только потому, что плохо знал немецкий язык. Петр Алексеевич был очень расстроен. Черняков, с которым он был всегда дружен и который с прошлой недели стал ему неприятен, теперь раздражал его тем, что больше думал о шато-икеме, чем о сестре и об ее умирающем муже. Некоторое разочарование вызвал у Петра Алексеевича и Билльрот, в особенности своей актерской игрой в разговоре с больным. "Конечно, он, по существу, прав, но я не мог бы, просто не мог бы так лгать. Не мог бы и есть с таким аппетитом, если бы знал, что у меня завтра под ножом умрет пациент, хотя бы совершенно чужой человек. А еще говорят, он врач-гуманист…" Несмотря на свою уже немалую медицинскую практику, Петр Алексеевич не понимал, какое душевное облегчение испытывал за столом, в обществе молодых здоровых людей, Билльрот, проводивший всю жизнь в операционных залах.
- …Как вы хорошо знаете немецкий язык! А вашего зятя я просто принял бы за немца. Русские необыкновенно способны к иностранным языкам. Я все больше прихожу к мысли, что в Европе будущее принадлежит вашей стране. И врачи у вас превосходные. Я нигде не видел таких превосходных больниц, как в Петербурге, - говорил он совершенно искренне.
- Слышите, доктор, - сказал Черняков и для верности перевел Петру Алексеевичу слова гостя, приятно удивившие их обоих. - Вот только государственные дела у нас не блестящие, - обратился он к гостю. Михаил Яковлевич хотел узнать политические взгляды Билльрота.
- Ах, да, да… Ради Бога, объясните мне, что такое у вас происходит. Что означают эти ужасные покушения?
Узнав, что в молодой русской интеллигенции многие сочувствуют террору, Билльрот высоко поднял брови и даже открыл рот.
- Как же так? Я не понимаю… Зачем убивать чиновников? Ведь они делают то, что им приказано.
- Не каждое приказание надо исполнять, - вставил по-французски доктор. Билльрот смотрел на него изумленно.
- Как не каждое предписание надо исполнять? Но ведь человек лишится куска хлеба… Ну, хорошо, а покушение на царя? - Доктор чуть развел руками. Он о покушении Соловьева не высказывался и еще не имел твердого мнения. - Ведь ваш царь преобразовал Россию! Вспомните, какой была Россия при его отце… Нет, скажите мне, что такое вообще происходит в мире с молодежью! - сказал Билльрот и даже отодвинул бокал, в который ему подливал вина Михаил Яковлевич. - Вы знаете, мне иногда кажется, что мое поколение - последнее. На смену ему, быть может, идут люди, которые не будут ни любить, ни понимать культуру, искусство, радости жизни. Я говорю, разумеется, не о вас. Но я положительно больше не нахожу общего языка с молодежью, особенно в Пруссии, хотя я сам северный немец… А эта общая национальная ненависть!.. Не понимаю, просто не понимаю! Ведь я либерал и рационалист восемнадцатого века, случайно задержавшийся на земле, - сказал он с истинным сокрушением. Доктор хотел было ответить, что либерализм и рационализм восемнадцатого века кончились именно кровью, но не знал, как это объяснить на иностранном языке. Он за столом говорил не то, что хотел сказать, а то, что мог сказать.
- Меглих. Аллее меглих, - сказал он.
- А как насчет политики Австро-Венгрии? Или вы ею не интересуетесь? - спросил Черняков, желавший ругнуть австрийское правительство за Боснию и Герцеговину. Билльрот засмеялся.
- Was versteht der Bauer in Gurkensalat? - сказал он. - Впрочем, я и рад бы не интересоваться политикой, да разве это возможно, господин профессор? Вспомните слова Буркгардта: "Политика ломится в окно к тем, кто ее не пускает на порог". Но какая у нас в Вене политика? Основной принцип австро-венгерской государственной жизни: никаких важных вопросов не ставить, а на менее важные не давать ясных ответов… Нет, нет, мое поколение последнее, - опять повторил он то, о чем видно много думал.