- Разрешите представить вам моего друга, - сказала, улыбаясь, Софья Яковлевна, видимо довольная эффектом. - Мосье Мамонтов, один из лучших художников России. Маркиза де Ко… Впрочем, вас не называют, - весело сказала она даме. - Это должно быть странное ощущение: знать, что твое лицо известно каждому человеку на земле. Как вы думаете? - обратилась она к Николаю Сергеевичу. Действительно, называть даму не требовалось. Он впервые слышал имя маркизы де Ко, но эти темные глаза с густыми бровями, это бледное "неземное" и вместе детское лицо были известны всему миру: перед ним была Аделина Патти.
На площадку лестницы выбежал мальчик лет одиннадцати в матросском костюме. Софья Яковлевна его подозвала.
- Это мой сын Коля, - сказала она. - У меня к вам просьба: поцелуйте его. Пусть он всю жизнь говорит, что его целовала Патти!
Гостья засмеялась и поцеловала упиравшегося мальчика. Как она ни привыкла к таким и сходным просьбам - как раз в этот день императрица, в точно тех же выражениях, просила ее поцеловать другого Колю, старшего внука государя - они видимо доставляли ей удовольствие. Николай Сергеевич молча вглядывался в ее лицо, чтобы навсегда запомнить. "Да, глаза удивительные… "Les noires étincelles", "La Junon bébé", - вспомнил он то, что постоянно говорили о глазах и лице Патти. - А смеется Катя лучше…" Гостья видимо не знала, что сказать. Софья Яковлевна тотчас пришла ей на помощь.
- Его зовут Коля, это уменьшительное от "Николай"… Мой ангел, - обратилась она по-русски к сыну, - отведи твоего тезку в серую гостиную. Ты знаешь, что такое тезка? Ну вот, будь хозяином дома, а я сейчас к вам приду, - смеясь, сказала она. Мальчик проводил Мамонтова и скрылся.
В гостиной было все то, что считалось обязательным: мебель Булля или подделка под нее, камин серого мрамора, бесчисленные ящички из китайского лака и слоновой кости, картины Виллевальде и Айвазовского. Только не было фамильных портретов, "et pour cause", - подумал Мамонтов. Впрочем, на одной из стен висел фамильный генерал в александровском мундире, дядя или дед фон Дюммлера, но вид у этого портрета был довольно смиренный, точно он говорил: "А все-таки и я предок…"
- Очень рада, что познакомила вас с Патти, - сказала, входя, Софья Яковлевна. - И не удивляйтесь рекламе, которую я вам сделала…
- Да уж, можно сказать!
- Мой милый, это необходимо. Когда вы отошли, я ей еще о вас наговорила. Вы уезжаете, но вы можете встретиться с ней за границей. Если бы Патти заказала вам свой портрет, вы на следующий день стали бы знаменитостью… Я не предлагаю вам чаю: поздно. Хотите портвейна? Нет? Нет так нет. Как же она вам понравилась? Она очень спешила: ей еще нынче петь в опере… Ах, как она сегодня пела!
- Сегодня? Где же это?
- Во дворце, разумеется… Вы, может быть, не слышали? - смеясь, спросила Софья Яковлевна. - Сегодня великая княжна вышла замуж за герцога Эдинбургского.
- Un manage très discret, - сказал Мамонтов, - целый день гремели колокола и палили пушки. Утром мне спать не дали.
- Бедный!.. Так вот по этому случаю государь дал обед. И за обедом пели Патти, Альбани и Николини. Но тех просто никто не слушал. На Альбани мне было жаль смотреть. Патти затмила всех и все. Она спела что-то из Россини с верхним "re", потом, в честь новобрачных, английскую песенку "Home, sweet home"… Я не могла себе представить подобную овацию в Зимнем дворце! Люди забыли о присутствии государя и государыни! Впрочем, государь сам аплодировал, как студент на галерке Большого театра. Он осыпал ее подарками: подарил ей веер, кольцо, браслет, не знаю что еще. Вообще она вывезет из России целое состояние.
- Ей, я думаю, не нужно.
- Боюсь, что нужно. Вы знаете, ее муж - она с ним не живет - наложил арест на ее имущество. По законам передовой Французской республики это можно. Там женщины совершенно бесправны, не то что в отсталой России. C’est un pauvre sire, Monsieur le marquis de Caux. Она поэтому больше не поет во Франции, так как ее гонорары пошли бы ему. Зачем великие артистки выходят замуж? Все они неизменно несчастны в браке и скоро расходятся с мужьями: Тальони, Малибран, Бозио, Гризи, Патти… Да, она несчастное существо. И какая это мука - выступать каждый день! Я после обеда во дворце захватила ее сюда, чтобы напоить ее чаем, - сказала Софья Яковлевна таким тоном, точно без нее Патти оказалась бы на улице голодной. - Так вы не уехали? Когда вы уезжаете?
- Завтра.
- Ах, какое было великолепие! - продолжала она, не слушая его ответа и видимо еще не в силах справиться с впечатлениями дня. - Мы были во дворце чуть не с утра. Сначала венчание по православному обряду, потом по английскому обряду. Потом обед в самое необычное время: в четыре тридцать. А вечером надо опять туда ехать на бал. Лорд Лофтус, английский посол, сказал мне, что по великолепию ничего не видел похожего на наш двор. Особенно эти bals des palmiers.
- Это еще что такое?
- Не "еще что такое", а это сказка из "Тысячи и одной ночи". Из царских оранжерей привозят пальмы, изумительные пальмы, каких нет, кажется, в Африке. Николаевский зал превращается в Альгамбру. На крыше аршин снега, а под ней тропический сад. Между пальмами столы, каждый человек на десять. Перед обедом государь подходит к каждому столу, говорит несколько слов и прикасается к чему-нибудь. У нас он съел ягоду винограда и оставался больше минуты. Обычно остается еще меньше, чтобы не заставлять гостей стоять… Ну, я вас слушаю, рассказывайте, в чем дело.
Мамонтов изложил свою просьбу. Она теперь слушала внимательно.
- Какая это Перовская? Есть графы Перовские. Неужели из семьи министра?
- Кажется. Но они не графы. Это бедная ветвь семьи.
- Ведь Перовские были незаконные дети Разумовского? Значит, они в родстве с царской фамилией?
- Не знаю. Они, кажется, не от Алексея Разумовского, а от Кирилла. Но, повторяю, никаких связей у них нет. Если вы можете что-либо сделать, ради Бога, сделайте.
Софья Яковлевна задумалась.
- Конечно, я могу это сделать, - сказала она. - Ее грехи, по-видимому, пустяковые? Я могу попросить государя и не думаю, чтобы он мне отказал. Но… Ручаетесь ли вы, что, если эту вашу Сонечку выпустят, то она не пойдет дальше? Вы сами понимаете, в каком положении я тогда окажусь!
- Поручиться я не могу, - сказал, немного подумав, Николай Сергеевич. Он вспомнил Перовскую, ее круглое личико, крутой лоб под светлыми волосами, ласковые голубые глаза, вдруг становившиеся очень нехорошими, когда кто-нибудь из товарищей оказывался "бабником", внезапное раздражение, пробегавшее по ее лицу, если в ее чистенькую комнату входили в мокрых, грязных калошах. Хотя она была общей любимицей, ее за ворчливость дружески прозвали "Захаром", по имени какого-то дворника или городового. - Нет, я не могу поручиться, - твердо повторил он. Софья Яковлевна вздохнула.
- Тогда я не могу просить, - так же твердо сказала она. - Посудите сами. Что если она полезет к Каракозовым! Только этого мне не хватало бы! Да, правду сказать, и вам! Не могу. Пусть лучше они действуют через родных, можно возобновить родственные связи. Борис Александрович Перовский - очень влиятельный человек. За родственницу хлопотать естественно… Вы сердитесь?
- Не сержусь, конечно, но огорчен. Пока, во всяком случае, ее дело совершенно несерьезно.
- Тогда, быть может, ее скоро выпустят… Объясните мне, что такое происходит с нашей молодежью. Какое дело этой Перовской до политики? Она хорошенькая?
- Нет. Довольно миловидное лицо, но не красивое.
- В этом, верно, и причина. - Она смягчила улыбкой это свое замечание. - Сколько ей лет?
- Не знаю. Лет девятнадцать, должно быть.
- Бог знает что такое! - сказала с негодованием Софья Яковлевна. - Дети занимаются государственными делами! - "Чем же надо заниматься? Как ты, придворными сплетнями?" - подумал Мамонтов. - Но об этом я не хочу говорить. Тем более, что вы начинаете на меня сердиться, между тем я вас очень люблю и не только потому, что вы друг моего брата. Скажу одно: ведь ни вы, ни ваша Перовская, вероятно, не предполагаете, что в России будет республика, как во Франции? Очень, кстати сказать, она хороша, эта французская республика!.. Ну, а если так, то лучше государя, чем Александр Николаевич, у нас никогда не было и не будет. Вы со мной не согласны?
- Извините меня, это дамский подход к политическим вопросам, - сердито сказал Николай Сергеевич, спрашивая себя, брат ли влияет на сестру или сестра на брата. "Конечно, она на него…"