- Связи у нее действительно громадные, особенно с той поры, как ее посетил государь, - сказал Михаил Яковлевич равнодушным тоном. Мамонтов знал, что его товарищ очень дорожит и гордится свойством с фон Дюммлером. "Это, разумеется, самая выгодная позиция: оппозиционные, передовые взгляды при влиятельной консервативной родне", - раздраженно подумал Николай Сергеевич. - Связи у сестры громадные. Но сделает ли она, я не знаю. Юрий Павлович не очень это любит.
- Ах, Юрий Павлович не очень это любит?.. Странная женщина твоя сестра! - сказал Мамонтов. - Она построила свою жизнь, вроде как Бисмарк построил германскую империю: шаг за шагом, от войны к войне, от победы к победе. Первая победа: брак с твоим очаровательным Дюммлером. Победа вторая: первое письмо от Тургенева. Победа третья: знакомство с первым великим князем. И наконец, победа четвертая, полный триумф: государь побывал у нее в доме! Теперь ей больше не к чему стремиться, как Бисмарку больше нечего делать после создания германской империи… Не перебивай и не сердись, ты отлично знаешь, что я большой ее поклонник. Всегда держал алебарду! Скажу больше, я, пожалуй, не встречал женщины с более ярким сочетанием даров судьбы. Она умница, красавица, добрая, внимательная. Просто даже непонятно, зачем одной женщине дано так много. И как глупо, что при такой натуре она думает о вздоре!
- Это совершенно неверно… Сестра, напротив, чрезвычайно тебя любит. Не знаю, за что и почему, так как ты болван… И вообще, мы говорим не о моей сестре, а о тебе. Сестра меня спрашивала, зачем ты едешь в Швейцарию. Я ответил, что этого не знаю не только я, но не знаешь и ты сам… Ну, если ты имеешь смелость утверждать, что ты не болван, то объясни мне, зачем ты едешь в Локарно. На какого черта тебе нужен Бакунин? - спросил Черняков, сильно понизив голос.
- Что ж это не несут котлеты? Прислуга тут теперь перегружена…
- Я говорю не о котлетах, а о Бакунине и я утверждаю, что тебе совершенно не нужен Бакунин.
- Ах, да, нужна национально-прогрессивная партия, которую ты хочешь создать.
- Не я хочу создать, а русское общество этого хочет. Эта партия, в отличие от всяких Бакуниных, явление органическое. И, будь уверен, в ней будут работать все порядочные люди. Здесь непочатое поле работы. И рано или поздно государь к ней обратится.
- К тебе, значит?
- Разумеется, не ко мне, а к партии. И поверь, это не только мое мнение. Могу тебя уверить, наши ретрограды очень боятся, что государь станет на этот путь. Я это знаю из самого достоверного источника… От Юрия Павловича, - добавил он весьма значительным тоном. - Что ты на это скажешь?
- Ничего не скажу. Это мне просто неинтересно. Вы хотите создать при государе какой-то совещательный или полусовещательный орган. Ты что-то такое нашел в истории, земский собор или боярскую думу…
- Я нашел!.. Земский собор или… Какое невежество!
- Да все равно! Я знаю, что не ты это нашел и что земский собор и боярская дума не одно и то же, но мы спорим не о словах. По существу, вы все хотите, чтобы при царе были какие-то представители, от дворянства ли или от купечества или от духовенства, - само собой, чтобы "лидерами" - вы ведь так выражаетесь: "лидеры" - были вы, профессора. А нас все это вообще не интересует. Мы принципиально никак не можем считать нормальным положением, чтобы какой-то генерал bon vivant, может быть даже хороший человек, правил восьмидесятимиллионным народом.
- Извини меня, это не разговор, - сказал Черняков, морщась и оглядываясь по сторонам. - "Какой-то генерал"!.. Это дешевая демагогия. За "каким-то генералом" тысячелетняя историческая традиция. Кому же править Россией? Твоему Стеньке, что ли? Или Бакунину с Нечаевым? В твоих словах я вижу полное неуважение к истории, столь характерное для всех наших радикалов. Вся задача в том, чтобы громадную историческую силу царской власти направить на верный прогрессивный путь. И нашей будущей партии в первую очередь нужно теоретическое и историческое обоснование. Не скрою, что этому я и собираюсь посвятить свои силы. Внимательно ли ты прочел мою работу о вечевых собраниях и земских соборах? Я тебе ее послал.
- Да, я прочел, - солгал Николай Сергеевич.
- Кстати, по поводу этой моей работы. Ты, кажется, хорошо знаком с Клембинским?
- Не так уж хорошо, но знаком.
- Не могу понять, в чем дело. Я ему давно послал и эту свою работу, и заметку о некоторых своих планах для помещения в его хронике "Книги и писатели", но прошло больше месяца, и ни слова не появилось. Ты не мог ли бы ему напомнить?
- Когда же? Ведь я завтра уезжаю.
- Конечно, тебе будет трудно лично ему передать, но ты можешь ему написать. Чтобы не утруждать ни тебя, ни его, я сам набросал два слова. Вот. Может, у него затерялось. - Он вынул из кармана листок. - Я только попрошу тебя переслать ему с маленьким препроводительным письмом. Можно?
- Постараюсь.
- Извини меня, "постараюсь" - это не разговор. Если тебе трудно, я могу это устроить через кого-либо другого.
- Хорошо, я пошлю.
- Спасибо. Вот, возьми. Теперь вернемся к делу. Итак, зачем ты едешь к Бакунину и к Марксу?
- Я не еду к Бакунину и к Марксу. Я еду за границу, где надеюсь повидать Бакунина и Маркса, - раздраженно сказал Мамонтов. - Не в обиду будь сказано тебе и Юрию Павловичу, то, что делается в России, меня не удовлетворяет. Готов, конечно, сделать исключение для твоей работы о вечевых собраниях и земских соборах…
- Почему ты сердишься?
- И мне хочется узнать, о чем думают умные люди за границей.
- Однако ты умных людей хочешь искать только в революционном лагере.
- Кто же есть еще? Не прикажешь ли обратиться к Бисмарку? Я, пожалуй, и не прочь, да он меня мудрости учить не станет. И потом мудрость Бисмарков!.. Нет, брат, нас Эльзас-Лотарингиями не прельстишь. - Он налил себе и выпил залпом третью рюмку водки.
- Монтень говорил: "Tous les maux de ce monde viennent de l’ânerie".
Все эти Эльзас-Лотарингии от "anêrie" и происходят, что бы там ни говорили о гении Бисмарка и ему подобных! Нет, у них уму-разуму не научишься! А у революционеров - может быть… Видишь ли, я твердо решил вложить в свою жизнь хоть какой-нибудь разумный, не говорю, вечный, но долговременный смысл. Да вот, недавно умер мой отец. Ты его знал. Он был недурной человек, не злой и умный, хоть без образования. Но умер - и никто слезы не проронил. Больше того, - зачем слезы? Я и сам не очень их ронял, хоть многим ему обязан, - но его навсегда все забыли ровно через десять минут после того, как опустили гроб в могилу. И я не хотел бы прожить жизнь так, как ее прожил отец. Если у человека нет ни гения, ни хотя бы большого таланта для личного творчества, то…
- Постой. А у тебя есть?
- Ты отлично знаешь, что нет! То остается вложить свои небольшие силы в какое-нибудь большое общее дело. Я такого дела и ищу. И тут я его пока не нашел. Когда создастся твоя прогрессивная партия и когда государь к тебе обратится, тогда поговорим. До того я здесь ничего не вижу. Вижу только, что народ голодает и погряз в невежестве, вижу, что ни за что ни про что в ссылке Чернышевский. Я не большой поклонник его мыслей, но ссылать его было верхом безобразия! Так именно создают в стране революционное движение.
- Так ты хочешь примкнуть к революционному движению? - с недоуменьем спросил Черняков, опять понижая голос.
- Если б хотел, то не говорил бы об этом… в ресторане гостиницы. - Он хотел было сказать: "То не говорил бы об этом тебе". - Нет, и к этому у меня не лежит душа. Помнишь: "Du weisst, о Gott, dass ich kein Talent zum Martyrtum habe…" У меня тоже нет таланта к мученичеству. Впрочем, не знаю. Ничего не знаю. Я еду осмотреться.
- И отлично. Осмотрись, приезжай назад и прими участие в работе прогрессивно мыслящих людей. И не иронизируй, другого пути нет, все остальное бред и утопия… Какой у нас царь ни есть, он умнее и образованнее, скажем, королевы Виктории. Между тем Англия процветает.
- В Англии, насколько мне известно, Виктория никакой власти не имеет. А у нас… Да брось ты восхвалять царя! Он все-таки деспот, и в нем все-таки порода отца, а может быть, и порода деда. Вспомни, с какой жестокостью было подавлено польское восстание.
- Я так и знал! Восстание индусов было подавлено с меньшей жестокостью? Но англичанам можно, а? Пойми, я не одобряю жестокостей, едва ли мне это нужно объяснять тебе, - прибавил он, взглянув на хмурое лицо Мамонтова. - Думаю также, что с поляками можно было и должно было договориться. Но нельзя все валить на нас одних. Дай срок…
- Даю, даю. Бери срок и жди, пока за тобой пришлют из Зимнего дворца. А я как-нибудь пойду своей дорогой. Вот я только что сказал тебе, что силы у меня небольшие. В конце концов, и это неизвестно.
- Я знаю, что ты горд как Люцифер.
- Какой там черт Люцифер!.. Говорят, у меня талант художника. Я в этом далеко не уверен. Вот главная цель моей поездки за границу. Кроме того, мне просто хочется повидать Европу, пока есть здоровье и деньги. В Локарно к Бакунину я заеду разве на один или два дня, а жить буду в Париже. Если там знатоки признают, что у меня большой талант, я уйду в живопись. При малом таланте не стоит и незачем.
- А если большого таланта не окажется?