- Это оттого, что ты, милая, молода, - ласково-наставительно сказал Алексей Иванович. - А я, когда мальчишкой стал работать, то и не слыхал, какие-такие железные дороги. Прежде цирк, иначе, как на лошадях, и не ездил, да еще по рекам на плотах. И почище нынешних бывали труппы.
- Да, почище нынешних! В деревнях показывали "Курицу с человечьим лицом", и мужичье вас кольями гнало: "бей балаганщиков!" Знаем мы эту вашу старину! Бывало, идут навстречу цирку колодники. Один гогочет: "Ахтеры! Ахтеры!" А другой арестант отвечает: "Чаво, дурень, смеешься! Погоди, может сами хуже будем!"
Алексею Ивановичу анекдот не понравился.
- Мало ли вздору говорят люди, да еще арестанты!
- Нынешний цирк не в пример лучше прежнего. Искусство идет вперед, - сказал Али-египтянин. Однако Рыжков не согласился и с этим.
- Такого артиста, как Гримальди, за тысячу лет не было и еще тысячу лет не будет. И очень это преувеличено, будто нас кольями встречали. Бывало, конечно, но редко. А то часто в провинции, когда подъезжал цирк, выходили за три версты встречать нас с музыкой.
- И теперь встречали бы, если б злодеи не убили царя, - вздохнув, сказал Али-египтянин.
- Нас без хлеба оставили, а говорят, что защищают бедных людей!
- Они христиане, - саркастически сказал ненавидевший революционеров Али-египтянин. - "В церкви не состою, а сущность учения Иисуса Христа признаю", - процитировал он облетевшие Россию слова Желябова на суде. Алексей Иванович сердито его остановил.
- Так нельзя говорить! Насмехаться над ними большой грех.
- Я и не насмехаюсь! Кто же над повешенными насмехается?
- Я был на Семеновском, когда их вешали. Ох, как нехорошо было! А они хоть бы что! Только этот Рысаков сплоховал, - сказал, морщась, шпрех. Рыжков с очень недовольным видом качал головой.
- За время траура я проела все, что было, и теперь в долгу, как в шелку, - сказала мимистка-физиономистка. - Без Алексея Ивановича не знаю, как прожила бы! Сейчас всего капитала два двугривенных.
- Могу тебе еще красненькую дать. Хочешь?
- Ну вот! Только когда же я вам все отдам, Алексей Иванович?
- После бенефиса и отдашь. Ведь тебе обещана "Черная маска"? Прекраснейшая пантомима, и роль Лауры Куртенэ одна из твоих коронных.
- Обещана, да даст ли? - сказала девица Элеонора, утешенная и красненькой, и словами об ее коронных ролях.
- Ну, уж это ты, матушка, вздор говоришь. Если он сказал, то можно положиться. У него слово свято.
- Я с ним письменного договора никогда не заключаю. Договорились, хлопнули по рукам, значит верно.
- Слышали, у него вчера сорвался плакат: "Все билеты проданы". Весь побледнел: "Плохая примета".
- Нет такой приметы. Там если заяц перебежит дорогу, я не говорю. А это одно суеверие.
- Провинция у нас чуткая: любит и понимает цирк, - сказал Али-египтянин.
- Главное - это погода, - заметил шпрех. - И еще чтобы на первых порах не посадили в яму! Раз в Нижнем Новгороде у нас описали тюленя Маэстро. Директор хотел застрелиться.
- Главное не в погоде, а в репертуаре, - сказал Рыжков. - Если не опустимся до какого-нибудь "Путешествия вокруг света за пять копеек", то и искусству послужим, и не стыдно будет глядеть в глаза людям.
- Закликала, братцы, у нас мастер, - сказал Али-египтянин и благодушно передразнил шпреха: - "Давай, давай. - Билеты хватай. - Чудеса узрите. - В Америку не захотите! - Пошла начинать. Музыку прошу играть…"
Рыжков строго показал ему глазами на девицу Элеонору. Последняя строка закликания была непристойной. Али-египтянин, однако, и сам знал, чего нельзя говорить при дамах. Он достал корзинку с едой, завернутую в афишу: "Невероятно, но факт".
- Как только выедем за заставу, братцы, не грех будет перекусить.
- Я, признаться, страшно проголодалась. Доктор говорит, что у меня ложный аппетит.
- Хорошо будет, как поплывем по Волге, давно я по ней, матушке, не плавал. Поедим стерляжьей ухи. В Сибири тоже едят, дай Бог всякому. Я двести пельменей съедал в один присест.
- Двести пельменей, дяденька, не съедите, - сказал шпрех.
- Невероятно, но факт.
- Если в бульоне, то он съест, - подтвердил Алексей Иванович.
- Адин порция бульон, - сказал Али-египтянин и вытащил бутылку водки. Пронесся радостный гул.
За заставой они закусили и выпили.
- Один шнапс не шнапс, два шнапса тоже не шнапс, и только три шнапса это полшнапса, - сказал Али-египтянин. - Так говорят волжские немцы. Эх, братцы, рад я, что увижу матушку Волгу.
- А я не люблю уезжать из Питера, - сказал, вздыхая, шпрех. - Говорят, только в одном городе на свете есть такая набережная, да я не помню, в каком. Еще приведет ли Бог все это увидеть?
- А вы что, помирать собрались? - спросила мимистка-физиономистка.
- В нашем деле нельзя знать. Может такое случиться, что костей не соберут. Я ведь и на трапеции работаю.
- Зачем же говорить о том, что может случиться? - сказал Рыжков. - А если на арене и умрешь, то почетнее смерти нельзя желать! Всю жизнь служил своему делу и смертью послужил. Это самое главное: трудиться и уважать свой труд.
- Это вы верно говорите, - сказал шпрех. Али-египтянин тоже одобрительно кивнул головой.
- Правда, правда, - подтвердила мимистка-физиономистка.
- Теперь, говорят, страхуют от увечья, да я не верю: одно надувательство, - сказал Али-египтянин. - Ну, что ж, Алешенька, по третьему шнапсу? За нашу-то, за помещицу Мамонтову, она всегда тебя звала Алешенькой. Уехала от тебя, старый?
Они выпили еще по рюмке. Али-египтянин закупорил и спрятал бутылку. Шпрех приятным тенором затянул цирковую песню:
У трамплина мандолина,
На трамплине барабан…
- Это он правильно. Отъезжая, надо петь, - сказал Алексей Иванович.
Все подхватили хором:
Клоун, рыжий, балерина
Всех наречий и всех стран.
Историко-литературная справка
На протяжении 1930-х годов Алданов публиковал романы только на современную тему: после трилогии "Ключ", "Бегство", "Пещера" выступил с романом "Начало конца". Поселившись в начале второй мировой войны в США, он решил возвратиться к историческому жанру, к предыстории событий, воплощенных в трилогии, стал с 1942 г. писать "Истоки".
Работа над этим самым крупным по объему из его романов продолжалась до 1946 г. Параллельно Алданов печатал короткие рассказы на актуальные, подсказанные войной темы, участвовал в создании в Нью-Йорке толстого литературно-художественного и общественно-политического журнала на русском языке. Он назывался "Новый журнал" и выходил раз в квартал, почти в каждом его номере печатались новые произведения писателя. Постепенно роман отодвигал на задний план все другие дела. Алданов задумал ввести в сюжет образы цирковых артистов и, чтобы достоверно изобразить характеры и обычаи неизвестной ему среды, отправился с бродячим цирком в турне по Соединенным Штатам. "Он знал, что быт и атмосфера этих цирков едва изменяются с годами и широтами. В результате даже в цирковой технике, описанной в романе, и там "комар носа не подточит". Писательская честность Алданова действительно была беспредельна", - свидетельствует мемуарист А. Бахрах. 29 июня 1945 г. Алданов сообщил И. А. Бунину: "Кроме "Истоков" я ничего не пишу"!..
Русское книгоиздательское дело за рубежом в первые послевоенные годы находилось в упадке. Сначала "Истоки" появились в переводе на английский язык (1947) под названием "Before the Deluge" ("Перед потопом"). В 1948 г. Книжное общество Англии избрало это произведение лучшим романом месяца. Лишь в 1950 г. роман появился на русском языке, его выпустило в двух томах парижское издательство "YMCA-Press". Деление на два тома было предпринято издательством, а не автором: на выставке "YMCA-Press" в Москве осенью 1990 г. демонстрировался автограф письма Алданова в редакцию, Б. М. Крутикову, от 29 сентября 1948 г., где писатель сообщает, что ему все равно, выйдет роман в двух или в трех томах.
Вскоре после публикации "Истоков" в журналах русской эмиграции появились две в корне противоположных оценки романа: поэт Георгий Иванов увидел в нем проповедь безверия и скептицизма, нашел его вредным ("Возрождение", Париж, 1950, № 10), историк М. Карпович, напротив, назвал "Истоки" лучшим произведением Алданова, продолжающим толстовскую литературную традицию ("Новый журнал", Нью-Йорк, 1950, № 24).
В дальнейшем в русской зарубежной критике возобладал именно этот взгляд: многие мемуаристы и критики считают "Истоки" выдающимся историческим романом. А. Бахрах приводит слова И. А. Бунина: "Под характеристикой Александра II не отказался бы поставить свою подпись сам "Лев Николаевич"!" Алданов считал наиболее удавшимися в романе две сцены: операцию и смерть Дюммлера и цареубийство. Хотя роман привлек внимание англоязычных читателей, а в 1953 г. был опубликован в Барселоне в переводе на испанский язык, Алданов предназначал его в первую очередь соотечественникам. "Кого в Америке могут интересовать народовольцы, Александр II и даже западноевропейские знаменитости 70-х годов!" - восклицал он в письме к Андрею Седых.