Расставив где полагалось конную и пешую полицию, он в три четверти двенадцатого поехал на своей серой паре в Зимний дворец ждать выезда государя.
VIII
Огромное здание Манежа было совершенно переполнено. Как в опере перед увертюрой, музыканты настраивали инструменты, слышались команды отдельных частей, и стоявший гул время от времени покрывал знаменитый на всю военную Россию бас манежного глашатая, сообщавшего о приезде высших должностных лиц. Развод 1 марта был от лейб-гвардии Саперного батальона. Саперы выстроились по левую сторону Манежа. Противоположная сторона была занята офицерами всех других полков гвардии. Когда-то, при Павле, развод в высочайшем присутствии происходил каждый день. При Александре II он обычно устраивался раз в неделю. Иностранцы считали его самым красивым зрелищем при русском дворе и очень дорожили приглашеньем в Манеж. По общему правилу из дипломатов всегда приглашались военные. Французский посол Шанзи и германский фон-Швейниц оба были генералами, и на разводах удобно было следить за тем, кому из них государь оказывает больше внимания. Из этого делались важные политические выводы.
Почему-то - без понятной причины, - настроение в Манеже, как, быть может, во всем Петербурге, было в тот день несколько тревожное. В группе людей, стоявших позади германского посольства, русский офицер, татарин по происхождению, рассказывал о сне царя. Немцы слушали с любопытством.
- Кровавый месяц? - спросил граф фон-Пфель. - Это очень странно. Но почему кровавый месяц означает заговор?
- Я тоже слышал об этом сне. Кажется, две луны, и одна кровавая… Конечно, вздор! - сказал кто-то другой. - Верно, этот знаменитый Али-Эффенди просто проходимец.
- Да и сны вообще никогда ничего не означают. У меня, например, сны всегда совершенно бессмысленны. Настолько бессмысленны, что никакой толкователь ничего не мог бы сочинить.
- А что же казалось бессмысленнее коров фараона? По-моему… - сказал немецкий офицер и схватился за уши. "Его высокопревосходительство, генерал-адъютант Гурко изволит еха-а-ать!" - прокричал поблизости от них бас, почему-то растягивавший последнее слово и доводивший на нем звук до чудовищной силы. - Это просто черт знает что такое!
Разговор о сне не возобновился. От Али-Эффенди перешли к турецкому послу, тоже генералу.
- Этот самый Шакир-паша в пору войны здорово нас потрепал, и как раз саперов.
- Заметит ли государь Скалона? Он был изранен насмерть, очень долго лежал и нынче в первый раз на параде.
- Великий князь Дмитрий в первый раз ординарец и страшно волнуется.
- Вы говорите, саперы. Любопытно, что эта часть играет некоторую роль в жизни государя императора. Когда он родился, караул был от саперов. В день декабрьского восстания, они…
Бас прокричал о приезде государя как-то по-иному и уж совершенно нечеловеческим голосом. Послышалась команда: "Смирно!" Люди окаменели. Мгновенно настала полная тишина. Ворота распахнулись настежь, и Александр II в мундире саперного батальона въехал верхом в манеж, в сопровождении свиты. Он доехал до середины манежа, повернул лошадь к батальону и махнул рукой. Оркестр заиграл гимн. Затем минуты две длилось "ура!"
Люди, бывшие на разводе, впоследствии говорили, что никогда Александр II не был так весел и так красив, как в тот день. "Noch immer eine der schönsten und erhabensten Herrschergestalten, die man sich denken konnte", - записал о нем немецкий офицер. Саперный батальон два раза прошел перед царем. Он заметил Скалона и потом участливо расспрашивал его о здоровье. Со своим двадцатилетним племянником был чрезвычайно ласков и хвалил его езду. Все обратили внимание на то, что государь после парада долго разговаривал с генералом Шанзи.
В небольшой группе иностранцев, каждый день и каждую ночь пивших вместе шампанское, обменивались впечатленьями.
- Необыкновенно красиво! Это изумительное разнообразие мундиров! Сегодня белые, черные, цветные султаны издали казались лесом.
- С лесом ни малейшего сходства, но действительно такого блеска нет нигде в мире.
- Главное, сам он на редкость картинный человек. Его стиль: сочетание Людовика XIV с Гарун-аль-Рашидом.
- Обратите внимание: это афоризм!
- Стиль стилем, но в девятнадцатом веке незачем делать из человека божество.
- Сегодня он был великолепен. А иногда на него тяжело смотреть. Я в январе видел его у великого князя Владимира. Он кашлял не переставая, его измучила астма.
- Божество, больное астмой.
- У Владимира сегодня обедает La Grande Mademoiselle. - Так в этом кружке называли Юрьевскую. - Забавно, что хозяин должен будет пить за ее здоровье!
- "О, that deceit should dwell in such a gorgeous palace!.." Это не я говорю. Это сказал Шекспир.
- Он читал Шекспира!
- Если, конечно, он не врет.
- Вчера наследник отказался вести ее в церковь. Она шла с великой княгиней Марьей Павловной.
- Нет, он не отказался: не посмел бы отказаться. Это вышло как-то само собой.
- Само собой ничего не выходит. Даже революция.
- Кажется, погода портится, - сказал старый человек в монокле, недовольный последним замечанием. - Утро было прекрасное: солнце и мороз.
- Мороз остался, но солнце исчезло. А все-таки меня напрасно так пугали петербургским климатом, в нем ничего страшного нет. И эти русские печи настолько лучше наших каминов.
- В домах у них тепло, но в театрах иногда очень холодно. Даже в Китайском и в Эрмитаже.
- Я был на том спектакле, на котором одна симпатичная старушка, - я никого не называю, моя discrétion общеизвестна - выдвинула конкурентку à la Grande Mademoiselle. Конкурентка сидела в ложе старушки как раз против царя. Он тогда еще бывал в театрах.
- Я ее знаю. Очень опасная конкурентка: писаная красавица.
- И что же?
- Он смотрел, кажется, с большим интересом. Тем не менее замысел симпатичной старушки не удался. Французы изумлялись: это уже Людовик Пятнадцатый.
- Сфинкс сегодня сиял. - Прозвище Сфинкса было дано молчаливому французскому послу. - Император был с ним очень любезен, он пошлет об этом семьдесят шифрованных телеграмм в Париж. Вы знаете, на первом разводе после отказа Франции в выдаче того проходимца Гартмана, Александр Второй не протянул Сфинксу руки.
- Он сказал: "J’ ai été très affecté, Monsieur l’Ambassa-deur, de la décision de votre gouvernement au sujet de ce miserable. C’est tout ce que j’ai à vous dire". И пошел дальше.
- Кто это Гартман?.. Ах, да, я забыл.
- Он забыл. Он не помнит, как зовут английскую королеву. Он вчера выпил три бутылки.
- По поводу английской королевы, знаете ли вы, как лорд Дюфферин определяет революцию: "Революция - это когда внизу убийцы, а наверху самоубийцы".
IX
Со своего наблюдательного пункта Перовская увидела, что окруженная казаками карета пронеслась по Инженерной. За стеклами мелькнула откинувшаяся на спинку сиденья фигура в николаевской шинели. "Проехал по набережной!.." Шансы уменьшились вдвое.
Она не чувствовала ни волнения, ни страха. Все ее чувства достигли такого напряжения, что бесследно проходили через душу, - как безболезненно проходит через тело ток в сто тысяч вольт. Она почти ни о чем, кроме диспозиции, не думала. Развалившийся в карете человек, по воле которого должен был на виселице умереть Тарас, был величайшим злодеем, и его следовало убить без малейшего колебания. Не заслуживал ничего, кроме ненависти, и весь их мир дворцов, мундиров, угнетателей.
Если бы ее нечеловеческое напряжение прошло, она, вероятно, могла бы сказать все это связно. Она могла бы сказать, что по рождению принадлежала к их миру, что ушла из него добровольно, - от ее воли зависело в нем остаться. Перовская ушла из этого мира в ранней юности и теперь знала в нем немногих; при редких случайных встречах они в ней не вызывали даже презрения. Молодой красноречивый прокурор Муравьев, месяцем позже добившийся для нее смертной казни, был товарищем ее детства, - такие "шутки судьбы" случались только в старой России. Должно быть, на процессе он боялся, что она об этом скажет: для него тут не было бы ничего страшного, - но неприятное, наверное, было бы: по зале суда, конечно, пробежал бы изумленный гул и об этом долго - по-разному - говорили бы в его обществе, министерстве, при дворе. Перовская не сказала ни слова: в отличие от Желябова и от многих других революционеров, она не любила и не понимала эффектов; если что было ей совершенно чуждо, то именно тщеславие и поза. Этот прокурор, изображавший Тараса злодеем, вообще не был для нее человеком.