- Вот возьми, Гесинька, положи это куда-нибудь, - сказала Перовская, войдя в кухню и, как конфеты, протянула ей два белых свертка, аккуратно перевязанных серой тесемочкой. Геся растерянно положила снаряды рядом с зажженной спиртовой лампой. - Нет, милая, не сюда, это место совсем не подходящее, мы их положим на окно. Твой коллежский регистратор, верно, еще дрыхнет?
"Только они это могут!" - не то с завистью, не то с сокрушением подумала Геся, разумея не евреев. Сама она после ареста Колоткевича целую неделю плакала день и ночь, хотя Колоткевич, в отличие от Желябова, имел шанс избежать казни.
- Соня… Он арестован…
- Тарас? Да, он арестован у Милорда, - ответила Перовская так, как если бы сообщала, что Желябов пошел в гости. - Я принесла только два снаряда. Другие два еще не готовы, но к десяти клятвенно обещали принести. Время еще есть. Он выедет из дворца не раньше половины первого.
Геся смотрела на нее расширенными глазами.
- Так как Тарас арестован, то распоряжаться на месте буду я. Метальщики скоро придут. Отличные ребята, но уж очень молодые и не обстреляны. К сожалению, я остаюсь без снаряда: мужчины покровительствуют мужчинам. Всегда нас, баб, затирают.
- Да… да… - шепотом сказала Геся. - Соня, как же…
- Как же что? - переспросила Перовская. Вдруг в ее лице что-то дрогнуло. - Я сейчас… Забыла платок в муфте, я сейчас вернусь, - сказала она и поспешно вышла в переднюю.
Квартира была очень темная. В столовую солнце не проникало. Геся поставила на стол стаканы, тарелки с сахаром и хлебом. Она плохо соображала, что такое происходит. "Не может быть… Как же это?.. Сегодня!"
Ровно в десять часов одновременно пришли метальщики. Их было четверо: Гриневицкий, Рысаков, Емельянов, Тимофей Михайлов. Это были новые люди в партии. Она не всех их знала. Их молодость поразила ее. Было так темно, что она зажгла лампу.
- Может быть, вы закусите щей? - нерешительно предложила Геся.
Гриневицкий вежливо поблагодарил и сказал, что есть еще не хочет, - рано, - а чаю выпил бы с удовольствием. Рысаков засмеялся, - все на него оглянулись: в это утро не шутил даже Саблин, известный своим веселым характером. Лицо у Рысакова было зелено-бледное.
Он в это утро встал в восьмом часу. Обычно его будила хозяйка, коллежская регистраторша Ермолина. По воскресеньям она вставала позднее. Рысаков проснулся - и вспомнил. "Господи!.." Взглянул на часы, - не поздно. Ему хотелось помолиться. Еще совсем недавно, в реальном училище, он был религиозен и часто ходил в церковь. "Будь что будет!" - крестясь, сказал он себе и поспешно оделся.
- Как я нынче рано встал! Всегда бы мне так вставать, - сказал он хозяйке.
- Я вас бужу, да вы опять засыпаете. Ведь нынче воскресенье. Разве у вас и в воскресенье бывает работа? - спросила с зевком Ермолина. Рысаков жил у нее недавно, и она почти ничего о нем не знала.
- Да… Нет, я так, - ответил он, тоже тяжело зевая. "Что она скажет?" Мысль о том, как будет поражена хозяйка, узнав, что ее жилец убил царя, его заняла, но только на мгновенье. Он налил себе чаю.
- Завтра за бельем придут, - сказала Ермолина. - Отдадите?
- Да, да, как же, непременно отдам. Я оставлю узелок. Хорошо, что вы напомнили! - почему-то с жаром сказал Рысаков, уходя к себе со стаканом. "Кажется, у меня лихорадка…"
Чай был горячий, он налил в блюдечко и вспомнил детские годы. Силы оставили его совершенно. Блюдечко затряслось у его губ, чай пролился. Он лег на неубранную кровать, накрылся одеялом и долго лежал: несколько раз приподнимался, смотрел на часы и снова опускал голову на подушку. "Еще есть время… Сколько идти на Тележную?.. Там они все скажут… Еще часов пять проживу… А может быть, не умру? Может быть, сделают другие? Тогда я могу совсем уйти: после этого никто не посмеет сказать, что я трус!"
С хозяйкой он простился так ласково, что она недоумевала: странный мальчик. Уходя, он на нее оглянулся, сказал опять о белье и подумал, что она, верно, будет об этом рассказывать до конца своей жизни.
- Я скоро вернусь, - сказал он и подумал: "Что, если бы сказать: "Вот только убью царя и вернусь…"
Холодная солнечная погода его подбодрила. Однако на улице он несколько раз останавливался и спрашивал себя: "Неужели правда? Неужто нынче я буду где-нибудь лежать на снегу, разорванный бомбой? Или сидеть в тюрьме, ожидая виселицы: тогда уже наверное … Да и теперь наверное!.. Но зачем я это сделал? Кто меня заставлял?.. Бородач "кликнул клич", другие согласились, и я не мог, не мог отказаться: сказали бы, что я трус!.. Да говорили бы что им угодно! Какое мне дело? Не вернуться ли сейчас же домой?.."
У Геси Гельфман ему сказали, что Бородач арестован. В первую минуту это его поразило. Он было подумал, что теперь расстраивается все дело. Впрочем, вид других метальщиков подбодрил его. "Что ж, на миру и смерть красна. За Россию погибнем", - сказал он себе, как уже говорил себе много раз.
"Боже мой, такой еще мальчик", - думала, глядя на него, Геся. Она все сильнее чувствовала одно желанье, - чтобы все кончилось возможно скорее: цареубийством ли, ее ли смертью, революцией, или концом мира.
- Вот как? Бородач арестован? - спросил Рысаков, знавший Желябова преимущественно под этой кличкой. Гриневицкий с сожалением на него посмотрел, бросил быстрый взгляд на Перовскую и опустил глаза.
- Да, он арестован, - снова кратко ответила Перовская. Она не решалась сказать себе, что этот юноша ненадежен: Рысаков был введен в партию Желябовым, который очень его хвалил. "Тимофей и Емельянов так себе. Один Котик хорош…" Гриневицкий был в самом деле совершенно спокоен, разве только чуть бледнее обычного. - Это, конечно, огромная потеря для партии. Но его дело будет сегодня доведено до конца. Александр Второй спастись не должен и не может. Исполнительный комитет поручил мне руководить нынче делом.
Она взяла какой-то лежавший на столе конверт и на обратной стороне набросала план части Петербурга.
- Вот Невский, вот Малая Садовая, здесь Манеж. По всей вероятности, он поедет по Малой Садовой. Там его уже ждут, - сказала она. Все насторожились. По лицу Гриневицкого пробежала тень. - Но надо считаться с разными возможностями. Тот взрыв может и не удаться. Тогда дело будет за вами. Вы, Николай, станете на Невском…
Она очень точно объяснила каждому метальщику, где он должен стоять, назвала его номер по порядку действия и поставила этот номер на соответственном месте конверта. Первым должен был действовать Тимофей Михаилов. Он как-то крякнул, взмахнул рукой и сказал, что вот и отлично, очень рад, очень рад.
- Прошу каждого повторить: свой номер и место.
Гриневицкий повторил правильно. Другие ошибались, переспрашивали, говорили, что обмолвились. Рысаков как будто стал бодрее, узнав, что ему выпало действовать не первым, и лишь в том случае, если на Малой Садовой дело не удастся. Все четверо догадались, что дело идет о подкопе. Глухой слух о сырной лавке давно шел среди рядовых народовольцев.
- Если же он поедет не по Малой Садовой, тогда план меняется, - просто и деловито говорила Перовская. - Назад он скорее всего поедет по Екатерининскому каналу, так как после развода он обычно заезжает завтракать к своей кузине в Михайловский дворец, а оттуда пришлось бы делать крюк. Его передвижения изучены совершенно точно. Некоторые из вас принимали участие в наблюдениях. Я все ваши наблюдения записывала и сама делала свои. Вы знаете, он несется как бешеный. Но есть одно место, где его карета поневоле замедляет ход. Это при повороте с Инженерной улицы на канал, у Михайловского театра. Там в этом случае и надо будет действовать.
- А как мы будем знать? - спросил Гриневицкий так же спокойно и деловито, как говорила она. - Конечно, это все близко, и можно самому догадаться, но желательно было бы получить указание.
- Разумеется, я вам сообщу. Я буду наблюдать за каретой. Если он не проедет по Малой Садовой, то вы все выходите на Михайловскую. Я пройду и всем дам знать платком, приложу его к носу. - Она вынула белоснежный платочек и объяснила, какой знак подаст. - Это будет означать, что надо идти на Екатерининский канал. Там вы стойте на расстоянии в тридцать шагов один от другого, в порядке ваших номеров. Вы представляете себе тридцать шагов?
- О да, я представляю, - смеясь, сказал Рысаков.
- Значит, все понятно? Больше ничего объяснять не надо?
Емельянов сказал, что живым им в руки не отдастся. На канале есть прачечная-купальня, можно добежать туда, там забаррикадироваться и дорого продать свою жизнь. Перовская ничего на это не ответила. Гриневицкий слегка усмехнулся.
- Теперь еще вопрос. Если дело удастся тем, которые там его ждут, в этом случае что надо делать нам, метальщикам? - спросил он, и против его воли в его голосе прозвучала обида. Перовская тотчас поняла причину.
- Если вы услышите взрыв на Малой Садовой, все бегите туда. Он может и уцелеть, тогда вы снарядами, в том же порядке очереди, докончите дело… Роль метальщиков, Котик, не менее трудна, опасна и ответственна, чем роль тех, кто там его ждет. Но элементарные правила конспирации требуют, чтобы каждый из нас знал только то, что ему надлежит знать.
Он с улыбкой сделал жест, показывавший, что никаких объяснений не нужно.
- Это, разумеется, так… Если же наша помощь не понадобится, тогда что?
- Тогда возвращайтесь домой и делайте все что вам угодно. Или, лучше, приходите сюда. Конечно, каждый отдельно… Геся накормит вас обедом. Правда, Гесинька? - спросила она. От неудавшейся улыбки ее лицо стало еще страшнее. Гриневицкий опять опустил глаза. "Бедная! Но какая замечательная женщина!" - подумал он. Никто ему не говорил об отношениях Перовской и Желябова. Он сам о них догадался.