Вдруг крик ужаса раздался на площади. С треском поднялось над крышами складов Иерусалима страшное пламя. Перебегая от склада с складу, оно охватило в одну минуту все кладовые. Онию удалось уничтожить запасы священного города.
В то время, как первые языки пламени поднялись к небу над иерусалимскими кладовыми, в дороге из Габат-Саула показался отряд в блестящем вооружении и со сверкающими копьями. Впереди мчался на быстром коне римский легат и победным движением простирал руку над городом, видневшимся вдали. Это был Тит.
Глава XVIII
Наступило восьмое аба 1013 года со времени построения первого храма Соломонам. Что стало с Иерусалимом? Исчезла зелень садов и рощ, всегда расстилающихся вокруг города. Деревья пошли на постройку укреплений, кустарники сожжены были римскими сторожевыми постами, а холмы, окружавшие город, сровнены были с землей под копытами легионов, мчащихся на поле битвы.
Пали все стены, защищавшие город, и битва велась теперь вокруг самого храма. Обе стороны сражались с одинаковой храбростью. Повсюду таилась смерть, безжалостно косившая и воина, и многих граждан, мужчин и женщин, старцев и детей. Бесчисленное число иудеев пало, защищая город. Одни погибли от камней и стрел, другие бросались в пропасти, ища добровольной смерти. В городе царили голод, мор и глубокое отчаяние. Иерусалим стал походить на гнездо диких зверей, раздиравших друг друга. Женщины отнимали последне куски у мужей, матери у детей. Трупы погибших от голода лежали на улицах, распространяя заразу. То, что щадил голод, гибнул от меча. Шайки одичалых людей ходили по улицам, врывались в жилища, грабя всех, не останавливаясь ни перед чем в своей безумной жажде разрушения. Уничтожен был всякий стыд, всякая брезгливость, голод заставлял есть самых отвратительных животных, а потом кожу обуви и ремни щитов, испорченную солому и сено. Одна знатная женщина, приехавшая в Иерусалим на праздник Пасхи и попавшая в осаду, задушила в безумии собственного ребенка съела его.
И все-таки смерть, голод, отчаяние и ужасы не сокрушили мужества иудеев. Римлянам приходилось ценой крови отвоевывать каждый метр города. Падение городской стены и осада храма не уничтожили надежд иудеев. Пока не сокрушен священный храм, Бог не оставит своего народа.
Дворец Грантов в нижней части горда уцелел, защищенный гигантским зданием храма. Утром девятого аба глубокая тишина царила в его длинных переходах; изредка только человеческая тень скользила по залитым солнечным светом галереям. В покое, где жил Иооанн из Гишалы, собралось несколько человек. Симон бар Гиора только что оставил смертельно больного Иоанна. Габба стоял с Мероэ в стороне, стараясь заслонить от девушки больного, чтобы не вызвать снова тяжелых видений в ее больном мозгу. Тамара сидела у постели отца и с ужасом следила за переменами в его лице. Врачи уже давно осудили его на смерть, но дух его все еще был жив.
- Боже, - молился Иоанн, - если воля Твоя такова, что Иерусалим и храм Твой должны исчезнуть с лица земли, то пусть последний камень разрушенной святыни раздробит мою голову, чтобы я не попал в руки римлян.
- Отец, - сказала Тамара, наклонясь к нему, положив ему руку на горячий лоб. - Опомнись, храм не тронут. Римлянин не осмелится напасть на святыню, он сам преклоняется перед ней…
Иоанн грустно покачал головой.
- И все-таки он разрушит его, - проговорил он с горечью. - Новый дух овладел землей, дух отрицания. И он сметет с лица земли нас, детей Израиля, которые долго противились ему. Потом наступит второй потоп, более губительный и страшный, чем первый. Вчера было решено на римском военном совете, что храм будет сожжен…
Тамара вскрикнула от ужаса.
- Это невозможно, отец, на это бы не решился и сам Нерон, а Тит…
- Тит был против этого, но Вероника доказала ему, что все силы Израиля сосредоточены теперь вокруг храма, и разрушение его навсегда сломит могущество иудеев. Но, - перебил он себя, - ты слышишь шаги? Это Хлодомар, я послал его за Регуэлем и Сабинием. Я многого не исполнил в своей жизни, но не мог умереть, не устроив своих домашних дел.
Он с трудом поднялся и позвал всех. Хлодомар остановился почтительно у двери, Регуэль бросился на колени у постели отца, Флавий Сабиний стоял в нерешимости посреди комнаты, опасаясь быть нескромным. Но Иоанн ласково подозвал его.
- Подойди ближе, Сабиний, - сказал он. - Ведь ты теперь наш. Римляне не могут сказать, что иудеи неумело сражались, - их учил Сабиний. Ты честно сдержал обет верности, который дал нашему народу, - честнее, чем многие иудеи… Теперь же нужно тебя освободить от данного обета, тем более что скоро рухнет понятие родины. Ее не станет для иудеев.
- Иоанн, - сказал Флавий Сабиний взволнованно, - неужели ты считаешь меня способным бросить в несчастии тех, которые приютили меня?
Иоанн грустно улыбнулся.
- Мне кажется, что ты немного счастья видел у нас. Но, - прибавил он, - я хотел освободить тебя от одних уз с тем, чтобы связать тебя другими. Тебя привела к нам рука Божия, но посредством другой человеческой руки и - ведь я прав, Тамара?
Тамара покраснела и опустила глаза.
Флавий Сабиний радостно посмотрел на Иоанна и опустился на колени около девушки. Тамара еще более покраснела, потом, рыдая, бросилась к отцу и прижала к губам его руки.
Иоанн нежно обнял ее.
- Помнишь, ты мне рассказывала о невзрачном стыдливом цветке, который распускается только под влагой земной печали.
- Иерихонская роза, - прошептала она.
- Да, иерихонская роза, - задумчиво повторил он. Она есть у тебя, Тамара? Принеси ее сюда. Это все, что я имею, - сказал он Сабинию, когда девушка вышла из комнаты, - и что могу тебе дать в награду за твою верность, Сабиний. Больше у меня ничего не осталось Ведь родина моя… - Голос его стал глубоко печальным. - О что они сделали с моей родиной!
- Ты мне дал самое лучшее, - мягко сказал Сабиний. - И я буду беречь это величайшее из твоих сокровищ…
Тамара вернулась и поставила перед Иоанном иерихонскую розу и кувшин. Потом она опустилась на колени рядом с Сабинием и робко дала ему один из стеблей степного цветка, а сама взяла другой. Иоанн из Гишалы открыл крышку кувшина и вылил воду на розу.
- Подобно розе иерихонской, ваша любовь выросла на знойной, сухой почве, среди горя и несчастья. Пусть святая вода Иордана, ставшая теперь водой печали, напоит ее, чтобы она распустилась и после долгой ночи открыла свою душу солнечному лучу. Смотрите!
Иерихонская роза, цветок тайны, распустилась и сияла в солнечном свете. Флавий Сабиний смотрел на нее восхищенным взором, как на чудо.
- Флавий Сабиний, я тебя вопрошаю: хочешь ли ты взять эту девушку в жены? - спросил торжественно Иоанн.
Ликующее "да!" вырвалось из его уст, и, обняв Тамару, он наклонился вместе с ней к отцу, прося его благословения.
- Боже, Боже! - проговорил Иоанн, и взор его устремился на солнечный луч, освещавший комнату. - Будет ли солнечный свет сиять в жизни этих детей?
Когда Тамара и Сабиний ушли, нежно попрощавшись с отцом, Иоанн долго еще глядел на солнечный луч, ворвавшийся в комнату, и лицо его озарялось внутренним светом.
- Пришло время вернуть в руки Создателя его дар, - сказал он сильным и ясным голосом. - Регуэль, помнишь ли ты свой обет служить делу родины каждой своей мыслью, каждым движением?
- Помню, отец, - твердо ответил Регуэль, - и в час гибели я буду около тебя.
- Нет, - ответил Иоанн. - Только слабым должно умирать. Ты же силен: твой святой долг - месть!
Глаза Регуэля вспыхнули, он схватился за меч.
- Месть?
Из груди Иоанна послышался глухой стон.
- Да, месть, - шептал он. - И разве ты не знаешь, кому нужно отомстить? Кто предал Бога и отечество врагу? Вероника. Кто попрал стыдливость иудейки и отдался язычнику? Вероника. Кто поселил раздор в Иерусалиме и вселил в римлян дух разрушения? Вероника. В тот день, когда иерусалимская святыня будет сожжена, пламя это сделает Веронику владычицей мира. Но ей грозит месть, и она в твоей руке, Регуэль. Когда Вероника будет на вершине власти и будет упиваться радостью разрушения, ты должен будешь наполнить кубок ее торжества кровью ее собственного сердца. Месть должна быть столь же великой, как и преступление… Вероника должна умереть на пороге к торжеству.
Он наклонился к сыну и вынул у него меч из ножен. Светлая сталь засверкала в солнечном свете.
- Поклянись мне, Регуэль, чистотой этого меча, поклянись умирающей душой отца, поклянись именем Всевышнего, что ты исполнишь долг мести…
Регуэль трижды поднял руку и трижды поклялся мечом, отцом и Богом. Потом отец и сын обнялись долгим прощальным поцелуем.
- На твою долю выпадает самое тяжелое, - сказал Иоанн после короткого молчания. - Тебе придется смотреть, как умирают братья, и ты не сможешь помочь им. Ты должен быть свидетелем гибели Иерусалима, и взор твой не посмеет дрогнуть. Вот что ты должен сделать. Из западной части дворца старый подземный ход ведет далеко за крепостной вал римлян к масленичной горе. Когда пламя покажется над храмом, спустись в него, выйди из города и тогда будь римлянином для римлянина, сирийцем для сирийца, арабом для араба, пока ты не исполнишь своего обета.
- А ты, отец?
Иоанн из Гишалы ничего не ответил. Послышался страшный, пронзительный крик. Казалось, земля разверзлась и собирается поглотить человечество.
Регуэль подбежал к окну. Он отшатнулся, бледный и дрожащий.
Горел храм.
На лице Иоанна показалась чуть заметная улыбка.
- Он зовет, - прошептал он, широко раскрыв глаза, и руки его вытянулись. - Всевышний зовет меня!..