Самая мощная баллиста была поставлена против бреши, которую мусульмане уже успели заделать. После первого меткого залпа несколько бревен расшатались, еще удар - и самое верхнее обрушилось; под ним погибли, как потом сосчитали, десятка четыре аскалонцев. На стенах началось смятение, забегали взад-вперед встревоженные египтяне. Цепь рыцарей тем временем разделилась на несколько отрядов. Правый и левый фланги направились к северным и южным воротам, но центральная группа, ощетинившись лесом копий, продолжала во главе с королем и патриархом двигаться сомкнутым строем к главным воротам, защищенным четырьмя башнями. Старик Фульхерий шествовал, поднимая вверх сиявшую реликвию; волнами возносилось и затихало торжественное пение.
Тут произошло нечто неожиданное. Створы аскалонских ворот затряслись, заколебались и вдруг распахнулись настежь - в воротах появилась толпа арабов; побросав мечи, они шли навстречу рыцарям, держа в руках пальмовые и оливковые ветви.
Христиане лишь увидели это необычное зрелище, как позабыли и о короле и о патриархе, - ринулись к воротам, поднимая тучу пыли, которая заволокла все, точно густой туман. Через мгновение в этом тумане послышались вопли аскалонцев. Рыцари рубили всех подряд, орудовали мечами, как цепами; закованные в железные доспехи, они ворвались в город и устремились к его центру, немилосердно убивая всех попадавшихся на пути. Каждый спешил захватить дом побогаче - этот дом становился его собственностью. Распахнулись другие ворота, впуская новые отряды рыцарей, а из ворот, выходивших к морю, бурливым потоком повалили язычники, жаждавшие найти в волнах спасение или смерть. Усама заперся в главной мечети, перед ее воротами столпились рыцари. Но король Балдуин, которому подали коня, успел вовремя туда примчаться и вступить с Усамой в переговоры, обещая за большой выкуп сохранить ему жизнь. Обещание было выполнено.
Над городом прокатился громкий вой, раздались душераздирающие крики Тэли, женщины и другие, оставшиеся в лагере, увидели издалека, что на куполах мечетей и минаретов появились маленькие черные фигурки. Они сбрасывали полумесяцы и ставили загодя припасенные блестящие кресты. Все упали ниц и заплакали от радости. В лагере показался патриарх - он дошел только до стен Аскалона и повернул обратно, чтобы в пылу сражения не пострадала реликвия. Вместе с другими священниками он восклицал:
- Слава господу нашему, слава господу отцов наших! Он не оставил тех, кто на него уповает!..
Тем временем рыцари бегали по домам, вытаскивали прятавшихся арабов и без пощады закалывали их на месте. У трупов сразу же вспарывали животы, обшаривали внутренности - было известно, что сарацины проглатывают золото, надеясь таким образом утаить его от победителей.
Под вечер Усама покинул город в сопровождении воинов короля Балдуина, которые должны были доставить его и еще кучку египтян в Эль-Ариш. Остальных язычников вырезали, женщин и детей взяли в рабство. На большой площади перед мечетью пересчитывали рабов, срывая с них одежду и связывая попарно. Кое-где еще дымились обгорелые дома, но христиане усердно тушили пожары, чтобы не погибла в огне богатейшая добыча.
Еще до захода солнца патриарх Фульхерий с королем и графом Амальриком совершили въезд в завоеванный город. Патриарх восседал на белом муле, следом за ним, на другом муле, везли реликвию. Дальше ехал отряд всадников; их копья чернели, как лес, на узких улицах и на обширной площади. Процессия была встречена ликующими возгласами пьяных рыцарей. Сбросив шлемы, они осушали лица и рты платками, сорванными с плачущих невольниц; только неизвестно было, что они вытирают - вино или кровь. Потом все вошли в мечеть, и патриарх не мешкая приступил к ее освящению; мечеть назвали храмом святого Павла.
Трупы аскалонцев выволокли за ворота, сложили большими кучами и, полив горючими веществами, которые были припасены у осажденных, подожгли. Они запылали буйным пламенем, шипя и распространяя запах горелого мяса. Сжигались трупы не только во избежание заразы, но и для того, чтобы обнаружить проглоченное золото, - его искали прямо в горячем пепле, будто в каком-нибудь новом Офире{99}. Четыре огромных столба черного дыма поднялись с четырех сторон Аскалона, возвещая обитателям дальних замков, градов и весей, что неприступная крепость подпала под власть Креста.
Но Тэли этого уже не видел. Когда он глазел на свалку у городской стены, к нему подкрался Барак с четырьмя дюжими рабами: мальчика схватили за руки и за ноги, заткнули кляпом рот и прикрутили веревками к спине верблюда. Потом рабы погнали верблюда по дороге, и к заходу солнца Аскалон уже остался далеко позади; минуя расположенные южнее Вифлеем и Иерусалим, они направлялись на северо-восток.
16
Королева Мелисанда даже не таила от Генриха, что исчезновение его пажа было делом ее рук. Но на все вопросы она отвечала смехом и не желала давать никаких объяснений. "Нет его, и прекрасно, и все тут". Лестко и Герхо выведали от челядинцев, что в деле этом замешан Барак, и однажды приперли лекаря к стене в темном аскалонском переулке. Но Барак ничего им не сказал, а король Балдуин упрекнул Генриха в том, что его слуги избили королевского лекаря.
Генриха это очень задело, и он, не прощаясь, уехал в Газу. Совесть его была неспокойна: судьба мальчика, который вверил себя его опеке, мучительно тревожила князя. "Положи живот за други своя", - читал он в Священном писании и ломал голову над тем, что предпринять.
Через несколько дней в Газе собрались все тамплиеры: здесь им было удобно подстерегать отряды египтян, которые, возможно, еще не знали о падении Аскалона. Они привели с собой несколько новопосвященных рыцарей из числа генуэзских пилигримов, сражавшихся в Аскалоне, - надо было восполнить потери, понесенные орденом в кровавой резне на городских стенах. Приехали также Гумфред де Торн и Гергард из Дамаска. Гергард, осведомленный об отношениях королевы с сарацинами и догадывавшийся о причине ее поступка, сказал Генриху, что его пажа, вероятно, отправили в Дамаск в дар от королевы человеку, которого она уже давно осыпает милостями. Молодой поэт Салах-ад-дин{100}, происходящий из воинственного рода, страстно любит слушать песни; он собрал у себя множество невольников - певцов из разных стран, чтобы они пели ему песни своей родины. Вот и Тэли, видимо, предназначалось услаждать слух нового своего господина песенками мейстера Турольда вдобавок к египетским, багдадским, персидским, русским и провансальским напевам, которые звучат в садах Салах-ад-дина. Королева знает этого язычника еще со времен осады Дамаска Конрадом III{101}. Большие замыслы были у кесаря, но все закончилось как-то нелепо. Рассказывают, что королева тогда находилась в тайных сношениях с осажденными и даже пробиралась тайком в город. Ее-то и винят в неудаче, постигшей кесаря, - недаром она, говорят, получила от осажденных роскошное изумрудное ожерелье. Впрочем, подобных обвинений не избежал ни патриарх Фульхерий, ни сам король, в ту пору совсем еще юный.
Услыхав об этом, Генрих решил ехать в Дамаск и выкупить или выкрасть своего пажа. В одной из долгих бесед с Бертраном де Тремелаи, который посвящал его в дела ордена - Генрих под Аскалоном вступил в братство тамплиеров, - он открыл магистру свое намерение посетить Дамаск, этот город садов. Бертран вначале удерживал его, но потом посоветовал обратиться за помощью к Гумфреду де Торн. Гумфред нисколько не удивился замыслу князя и дал много полезных наставлений - как пробраться в город и как разыскать там Салах-ад-дина. У каждых ворот, сказал он, Генрих увидит кучку играющих мальчиков, один из них будет в красно-белом тюрбане. Генрих должен сказать: "Прекрасная роза цветет в замке Гумфреда". Тогда мальчик проведет его к некоему цирюльнику, а с тем уже можно говорить свободно обо всем.
Генриха поразило, что у Гумфреда такие связи с Дамаском, но от вопросов он воздержался. Ведь Бертран де Тремелаи говорил ему, что к совершенству есть два пути: один - от малого к великому, от части к целому; другой же от целого к части, и кто ощущает себя частицей великого целого, тот вправе распоряжаться собою и другими, ибо для господа каждая душа равно дорога. Частицам надлежит вступать в связи, узнавать и стремиться понять друг друга, хотя бы великие станы, к которым они, по видимости, принадлежат, и противостояли один другому. Единства легче достичь не через слияние, а через раздробление.
Вероятно, Гумфред по-своему старался привести к единству все то, что разделяло язычников и христиан, - недаром у него тайные сношения с Дамаском. Дамаск в это время был связан с Иерусалимом чем-то вроде ленной зависимости, однако там постоянно находились отряды сарацин, пресловутых курдов, чья грозная крепость высилась среди пустыни.
Приготовления к путешествию оказались несложными. Генрих, проведя одну ночь в вифлеемском храме у ясель Христовых, поехал со своими воинами в Иерусалим. Там он договорился с генуэзцами; они обещали доставить его по морю в Триполи и найти проводников, которые отвезут его через Анатолию в Константинополь, откуда уже довольно просто через Болгарию и Венгрию добраться до Польши. Генрих очень спешил - последний поступок королевы был каплей, переполнившей чашу. Не хватало уже сил глядеть на бесчинную жизнь королевства Иерусалимского. Казалось, здесь, у Гроба Господня, самый воздух отравлен. Но чему дивиться? Голубь, слетавший с неба, чтобы возжечь огни в святых местах, не мог изменить сердца людей: рыцари привезли сюда с собою все свои страсти, все злые чувства, все грехи. Разве могли они перестать быть людьми? Генрих это понимал, но ему не хотелось долее оставаться здесь. Он вдруг затосковал по Польше: ему мерещились ее леса и реки, слышался запах цветущих лип, как в тот день в Ленчице, когда умерла княгиня Саломея. Какой простой и бесконечно милой казалась ему родная земля!