Солдаты быстро откопали находку и открыли ее без особого труда. Там оказалась посуда. Поиски продолжили в соседних домах; осторожно втыкая сабли в землю, обыскали погреба; в одном из домов в печке нашли картечную гранату, и почти везде двери были с ловушками. После дня такой работы команда д’Эрбини возвратилась с бочонком водки и копченым осетром.
Под порывами сильного восточного ветра огонь уверенно приближался к Кремлю. Моросил бесконечный мелкий дождь. В клубах черного дыма скрывались колокольни. От такого зрелища кошки скребли на душе у Себастьяна. Сидя на диване в большом салоне, где он так и не сомкнул глаз, молодой человек пытался избавиться от жутких видений: вот Орнелла в объятиях пламени, ее волосы вспыхивают, словно факел, она куда-то бежит… Но нет, ведь мадам Аврора знает Москву, ее окольные и кратчайшие пути, ее западни, она не даст им попасть в огненный плен, убеждал самого себя Себастьян.
В эту ночь от зарева пожара было светло, как днем. Себастьян встал, взялся за горячую бронзовую ручку застекленной двери и при этом едва не обжег руку, вышел на террасу. Пожары уже уничтожили пол-Москвы. Пахло пеплом, смолой и серой. Со стороны базара то и дело слышались взрывы - на воздух взлетали складские помещения. Себастьян в поту вернулся в салон, чтобы хоть как-то успокоиться.
Император спал. Подготовку письма царю отложили. Наполеон лег спать рано, желая как следует отдохнуть после тяжкой ночи, проведенной в грязном дорогомиловском особняке. Никто из окружения его величества до сих пор не решался поговорить с ним о том, что нужно уходить из Москвы. Маршалы Бертье и Лефевр, обер-шталмейстер Коленкур и другие высокопоставленные особы шушукались на эту тему в углу приемной. Наконец, сообща решили, что к Бонапарту пойдет маршал Дюрок: именно ему меньше других попадало от императора. Однако на этот раз беседа маршала с Бонапартом шла на повышенных тонах, и это было хорошо слышно в приемной.
Действительно, как убедить монарха оставить ставший небезопасным Кремль и расквартировать войска по окрестным деревням, раз уж не удается потушить пожары в городе? Как отреагирует на это император? Плохо, в этом никто не сомневался… Бертье по своей давней привычке грыз ногти, Коленкур время от времени поглядывал на дверь, Лефевр молча изучал носки своих сапог. Явился посланец и сообщил, что слуги уже одевают Бонапарта.
Через минуту вошел император, насупившийся и раздраженный. Констан на ходу поправляет ему сюртук. Наполеон подошел к окну и замер, глядя на зарево пожаров, его лицо исказила брезгливая гримаса:
- Дикари! Дикари, как и их предки! Скифы!
- Сир, Москву следует покинуть немедленно.
- Бертье, идите к черту!
- Мы к нему уже пришли.
Наполеон с презрением пожал плечами и поднес к глазам театральный бинокль. Внизу, на фоне яркого оранжевого света хорошо было видно, как канониры пытаются гасить падающие искры. Несмотря на их старания, уже дымилась льняная пакля, которой были законопачены щели в зарядных ящиках. И кому только пришло в голову так по-дурацки разместить их? Того и гляди, на воздух взлетят четыреста ящиков с боеприпасами.
На крыше Кремля солдаты-гвардейцы сметали принесенную ветром горячую золу и мелкие угольки, светящиеся малиновым светом. Из окон Сената солдаты выбрасывали архивные папки, чтобы лишить огонь дополнительной пищи. Бумаги летали в воздухе, иногда воспламенялись и превращались в хлопья серого пепла. Новые пожары занялись в западной части города, и совсем уж рядом загорелись дворцовые конюшни и арсенальная башня. Ударили в набат. Восточный ветер усиливался, дрожали, звенели оконные стекла.
- Пойдемте, посмотрим, - сказал император, взяв под руку Коленкура.
Мамелюк Рустам открыл дверь, предусмотрительно обернув бронзовую дверную ручку платком. В противном случае он рисковал обжечь руку. В лицо дохнуло сухим жаром.
Свита покинула императорские апартаменты и по парадной лестнице спустилась вниз в клубах дыма и пепла. Одни прикрывали рот и нос платками, другие набрасывали на головы шинель. За Наполеоном и его свитой двинулись гренадеры в серых шинелях и с примкнутыми штыками. Себастьян поглубже надвинул на лоб свою шляпу, поднял воротник плаща и пошел следом.
То и дело люди торопливо смахивали с себя падающие сверху горящие угольки, способные прожечь одежду. У кого-то уже загорелась меховая шапка. Гренадер схватил ее и ударами о ступеньку лестницы погасил пламя. На плацу конюхи и берейторы запрягали бесчисленные интендантские коляски. Лошадей спешно выводили из конюшни, крыша которой с минуты на минуту могла обрушиться. Испуганные лошади ржали, становятся на дыбы, не давая надеть упряжь, били копытами по мостовой.
Близился отъезд. Волнение и суета заметно усиливались, люди с криками метались из стороны в сторону. Чиновники в строгих черных сюртуках заталкивали в свои экипажи ящики с вином, мешочки табака, статуэтки, скрипки. Запыхавшийся полковник подбежал к императору:
- На северной стороне обвалилась стена!
- Сир, Москву-реку необходимо форсировать в самые короткие сроки.
- Выезд через главные ворота, - уточнил Бертье.
Закрытые ворота и пожары серьезно затруднили и без того непростой выезд с территории Кремля. Узкие улочки, которые спускались к реке, оказались перекрыты огненным сводом, местами путь преграждали обрушившиеся части зданий.
- Вот здесь, сир, не было сильных пожаров, и это самое лучшее место для движения.
- Сир, мы завернем вас в наши шинели и понесем.
- Будем возвращаться, - сказал император исключительно спокойным голосом.
Его сюртук уже прогорел в нескольких местах от падающих с неба угольев.
Себастьян был уверен, что вместе с императорской свитой он в числе первых уедет из Москвы, еще задолго до того, как в пламени пожара окажется Кремль. С черным от пепла и дыма лицом он брел по площади. Дойдя до длинной парадной лестницы, по которой поднимался император, он остановился: у молодого человека были слабые ноги, и он быстро уставал от ходьбы…
Вокруг по-прежнему суетились гражданские чиновники, упаковывая добро, похищенное из кремлевских подвалов. Тюки и ящики они запихивали в бездонные утробы своих экипажей, а что там уже не помещалось, искусно, по-хозяйски, увязывали и крепили на крышах. Постоянно сбивая с одежды горячую золу, Себастьян шел вдоль вереницы перегруженных повозок и карет. Барон Фен прикрывал лицо большим платком, сложенным в несколько слоев, но Себастьян узнал его по мундиру.
- Господин барон!
Дверца была закрыта, и барон ничего не слышал. Он дремал себе между беломраморных богинь, свернутых ковров и набитых мешков.
Себастьян постучал по стеклу, и дверца отворилась.
- Господин Рок, что вы тут делаете?
- Я был с его величеством…
- Однако же теперь вы не с императором! А ведь сегодня ночью вы должны быть на дежурстве?
- Да…
- Вы дезертир! Кому его величество будет диктовать свои послания, если пожелает того? Бегите, живо! Нет, постойте! Какое решение принял император?
- Вместе с начальником главного штаба он возвратился в свои апартаменты. Больше я ничего не знаю.
- Все, проваливайте! - сказал барон Фен, неожиданно резко хлопнул дверцей экипажа.
Как и большинство военных, д’Эрбини находил удовольствие в подчинении, что позволяло не утруждать себя никакими мыслями. Был он человеком простым, любил плотские наслаждения, и вкусы у него были самые обычные, как у всех. Бездействие мучило и утомляло его. Проблемы отдыха для него не существовало. Тоска вселенская - мусолить и пережевывать одни и те же воспоминания. Постоянное движение, перемены - вот что нужно было д’Эрбини.
Капитан и раньше терпеть не мог мадам Аврору и ее балаган - этих кривляк и притворщиц. Но его раздражение достигло предела, когда мадам Аврора во всеуслышание заявила, что капитан принес слишком скудный провиант, и что слова доброго от него не услышишь. Д’Эрбини что-то пробурчал в ответ и оставил ей свою долю осетра - лишь бы успокоилась. Затем он вышел и поднялся на колоколенку церкви, в которой нашла приют вся труппа. Ему хотелось изучить обстановку и наметить план дальнейших действий. По времени уже должно было светать, но никаких признаков рассвета капитан уловить не мог.
От чудовищных бесчисленных пожаров над городом образовалось густое черное облако дыма. Огненные столбы возносились к небу, словно торнадо. Д’Эрбини едва различал высокие крепостные стены Кремля. К этому часу пожары еще не охватили северную часть Москвы. Именно там капитан рассчитывал выбраться из города и, следуя вдоль реки, догнать однополчан. Он собрал своих неказистых бойцов, отругав при этом сержанта Мартинона за дурацкую ливрею, и велел выводить лошадей из церкви. Разбитые от усталости, комедианты, конечно же, не проснулись от звонкого цокота копыт уходящих лошадей…