В одной из таких придорожных деревушек сибирские стрелки схватили разбойника, прибежав на крики китайцев. Он попался потому, что, встав на одно колено, выстрелил по набегавшим из фитильного ружья и пытался его зарядить снова. Остальные грабители усидели скрыться в густых зарослях китайского проса - гаоляна, в которых мог спрятаться и всадник, будучи на коне.
Хунхуза обезоружили и связали. Когда он пришёл в себя от неожиданности (крестьяне почти никогда не оказывали сопротивления отрядам грабителей), на его лицо легла печать безучастности и полного презрения к смерти. Русские военные в таких случаях передавали схваченных разбойников китайским чиновникам, а местная полиция своими руками творила по законам империи Цинь правосудие. В тюрьмы хунхузов сажали редко: обычно им при стечении местных жителей публично отрубали головы.
Пойманного сибирскими стрелками разбойника ждала, безо всякого сомнения, такая же участь, поэтому он гордо держал голову с традиционной для китайцев косичкой. В деревне нашёлся переводчик, местный житель, который ходил на заработки в российское Приморье, был там землекопом при возведении причалов во Владивостоке. Поработал землекопом и при строительстве Порт-Артурской крепости среди нескольких десятков подобных себе китайских крестьян. В итоге выучился довольно сносно говорить и понимать по-русски.
Связанного хунхуза Унгерн допрашивал в присутствии молчаливо столпившихся крестьян, одетых так же, как и разбойник, с такими же длинными косичками. Спрашивал через добровольного переводчика:
- Разбойник? Грабитель?
- Нет, я хунхуз, господин.
- Кто у тебя командир? Из какой ты шайки?
- Из отряда ихэтуаня Хан-дэн-гю.
- Но он же в японской зоне. Как ваша шайка здесь оказалась?
- Голодно было. Решили перебраться в Цицикарскую провинцию. Здесь мало вокруг русской армии хунхузов.
- Хан-дэн-гю вам платил жалованье?
- Платил, но мало. Наоборот, требовал, чтобы мы с крестьян, как мандарины, налог собирали серебряной монетой.
- Если бы я тебе платил, пошёл бы ты ко мне служить?
- Пошёл бы. Кто платит деньги хунхузу, тот его хозяин.
- И тебе всё равно, кто платит деньги за службу, на которой можно быть убитым. Даже если он не китаец?
- Всё равно, господин.
- Ты знаешь, что тебя ждёт в полицейском участке Сыпингая, куда тебя сейчас поведут?
- Знаю, господин. Мне отрубят там голову и выставят её напоказ всем. Может быть, даже в железной клетке. Если так прикажет сыпингайский мандарин.
- Зачем в железной клетке?
- Чтоб мою голову не украли, господин.
- А кто её может украсть?
- Духи, господин. У нас в Маньчжурии очень много духов, которые благоволят к хунхузам.
- И ты веришь в духов? Боишься их?
- Верю, господин. И боюсь, как все мы, китайцы. И ты бойся. Или подружись с ними, господин...
Боевых столкновений на сыпингайских позициях всё не было и не было. А из России по Транссибу прибывали новые подкрепления. Теперь почти весь личный состав состоял не из давно забывших военное дело запасников, в основном старших возрастов, а из обученных кадровых нижних чинов. По этому поводу "старые маньчжурцы" поговаривали:
- Кажись, спохватились там, в Питере. Перестали слать тех, кто винтовку не помнит...
Известие о разгроме в Цусимском морском сражении 2-й Тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского поразило всех. Такого поражения на морских водах в истории государства Российского ещё не бывало. Генерал Унгерн впоследствии как-то сказал:
- Поражение русской армии в Маньчжурии, а флота при Цусиме радовало только социалистов, врагов династии...
Здесь он говорил правду. Противники монархии всех мастей и оттенков воспринимали военные поражения России на Дальнем Востоке с плохо скрытым торжеством. Царизм обвинялся ими во всём, что "попирало" народную душу. Назревала в стране первая революция 1904-1905 годов с баррикадами на московской Пресне, погромами помещичьих усадеб, анархией почти по всей линии Транссибирской железнодорожной магистрали.
Однако Цусимским поражением Роман фон Унгерн мог даже гордиться, поскольку его родовая честь в той битве не проиграла, а, наоборот, выиграла. При Цусиме отличился старший лейтенант барон Павел Леонардович фон Унгерн-Штернберг. Он был одним из многих отпрысков эстляндского рыцарского рода, служивших в Российском Императорском флоте. Хотя до адмиральских эполетов они по служебной лестнице не поднимались, но нареканий по службе не имели. Равно как и проступков, порочащих фамильную честь и честь мундира...
Для русских войск в Маньчжурии окончание войны прозвучало как-то неожиданно, вопреки естественному ходу. До этого многие ожидали, что главнокомандующий, генерал от инфантерии Линевич вот-вот отдаст приказ о переходе маньчжурских армий в контрнаступление, благо сил и средств накопилось уже достаточно. Вместо боевого приказа в батальонах и батареях зачитали императорский манифест о заключении Портсмутского мирного договора. Манифест гласил:
"В неисповедимых путях Господних Отечеству Нашему ниспосланы были тяжкие испытания и бедствия кровопролитной войны, обильной многими подвигами самоотверженной храбрости и беззаветной преданности Наших славных войск в их упорной борьбе с отважным и сильным противником. Ныне эта столь тяжкая для всех борьба прекращена, и Восток Державы Нашей снова обращается к мирному преуспеянию в добром соседстве с отныне вновь дружественной Нам Империею Японскою.
Возвещая любезным подданным Нашим о восстановлении мира, Мы уверены, что они соединят молитвы свои с Нашими и с непоколебимою верою в помощь Всевышнего призовут благословение Божие на предстоящие Нам, совместно с избранными от населения людьми, обширные труды, направленные к утверждению и совершенствованию внутреннего благоустройства России..."
Все честолюбивые планы вольноопределяющегося Унгерна на войну в Маньчжурии рухнули. Он надеялся на новые боевые награды, которые могли бы украсить его послужной список. Хотя сослуживцы и говорили, что солдатский Георгий даст ему путёвку в любое столичное военное училище. Выбирай любое.
Барона поразило не само окончание войны, а то, как известие о её завершении дипломатами в американском городе Портсмуте восприняли войска. Лучше всего об этом говорили сами участники войны, офицеры сибирского стрелкового полка, которые приняли кадета-добровольца из Морского корпуса с баронским титулом в свою дружную семью:
- Мой отец рассказывал, какой восторг стоял в Дунайской армии, когда освобождение Болгарии от османов стало фактом. Все ликовали как один.
- А сейчас такое впечатление, что наши сибиряки таким концом войны не слишком-то обрадованы.
- Что правда, то правда. Не слышно ни "ура", ни полковой музыки.
- Ещё бы. Меня угнетает какое-то чувство неудовлетворённости. А я ведь писал начальству несколько рапортов отправить меня сюда, в Маньчжурию.
- Вы не один. Мы все ехали на эту войну, как на правое дело. Даже наши солдаты, отцы больших семейств.
- А меня после манифеста государя не покидает мысль о бесплодности наших трудов, принесённых жертв.
- Действительно, бойцам-маньчжурцам вместо славы достался едва ли не позор проигранной нами войны.
- Почему проигранной нами? Её проиграли Куропаткин с Алексеевым, а не мы. И дипломаты в Портсмуде.
- Мы же имели право рассчитывать на успех. И под Порт-Артуром, и здесь, в Маньчжурии. Даже под Мукденом.
- А Цусима? Ведь она позорна.
- Будь вместо Рожественского Степан Осипович Макаров, то война на море пошла бы совсем иначе.
- Нашего Макарова адмирал Хейхатиро Того убрал одним минным "букетом". А больше флотоводцев на российском флоте не оказалось. Адмирал - это призвание, а не звание.
- И всё же японцы нас забоялись основательно к концу войны. Это факт.
- Почему вы так считаете?
- Разве это победа в войне? Ни тебе контрибуции, ни уступки на переговорах условиям противной стороны.
- Как бы закончилась война, если бы не было заключено Портсмутского договора?
- Да и кончилась ли она? Япония теперь такой дракон" что от российских границ на Дальнем Востоке не отступится в обозримом будущем. Как вы думаете?
- Согласны. С Японией мы ещё повоюем.
- Что-то наш барон помалкивает. Слушает, а сам как будто думает о чём-то своём. Какие ваши планы на завтра, Роман Фёдорович? Если это не секрет.
- Не секрет. Решил оставить Морской корпус раз и навсегда.
- Но вам же учиться осталось всего год.
- Ну и что? Я стану армейским офицером.
- Тогда какое училище в столице выбираете? Николаевское кавалерийское?
- Нет, не угадали. Павловское пехотное.
- А как с привязанностью к казакам-забайкальцам?
- Время покажет, где мне служить Отечеству...
Унгерн фон Штернберг вернулся с Русско-японской войны, которую он "захватил" только в самом её окончании, с двумя боевыми наградами на солдатской шинели. Первой был солдатский "Егорий" на приметной георгиевской ленте. Второй стала медаль "В память Русско-японской войны". Правда, её получил уже в Санкт-Петербурге, поскольку она была учреждена императорским указом только в январе 1906 года. С большим опозданием для тех, кто воевал в Маньчжурии.
Наградная памятная медаль изготавливалась из трёх видов металла. На лицевой стороне её помещалась дата "1904-1905" и традиционное для российских медалей изображение всевидящего ока Божиего. На обороте шла надпись: "Да вознесёт нас Господь в своё время".