За кушаньями Ермолов, желая ободрить юношу, обо многом рассказывал – вспоминал походы в Польшу, стычки с французами в Италии, военные приключения на Кавказе; не касался он только несчастных лет своих, проведенных в ссылке. Денис Давыдов глядел на него влюбленными глазами. Едва семнадцатилетний, он видел в двоюродном брате идеал воина и горел желанием поскорее надеть мундир.
– Что ж, брат, – выслушав после обеда его исповедь, посоветовал Ермолов, – коли решился – будь настойчивее в достижении цели. Помни завет Горация: карпе днем – лови день!..
Теперь утрами оба они отправлялись по канцеляриям, добиваясь службы.
9 июня 1801 года о Ермолове было доложено государю Александру Павловичу. С трудом получил он роту конной артиллерии.
Впрочем, назначение командиром конноартиллерийской роты, последовавшее после хлопот майора Казадаева, было весьма лестным. В те поры в России существовал лишь единственный конный артиллерийский батальон, состоявший из пяти рот и расквартированный в Виленской губернии.
Военного губернатора и начальника Литовской инспекции Леонтия Леонтьевича Беннигсена Ермолов хорошо знал еще по польскому и персидскому походам. Поэтому он охотно стал готовиться к отъезду.
В один из погожих сентябрьских дней в гостиную Каховского бурей ворвался Денис Давыдов. Его смуглые щеки пылали, глаза двумя звездочками сверкали из-под красивых густых бровей.
– Принят! Принят, братцы! – восторженно закричал он еще с порога Ермолову и Каховскому. – Отныне я эстандар-тюнкер кавалергардского полка! И какое совпадение, господа! Возвращаясь сюда, я встретил у Летнего сада – вы никогда не догадаетесь, кого! – нашего государя-императора! Он шел один, без свиты, и я не мог удержать себя, чтобы вместе с прочими его подданными не прокричать ему троекратное "ура!". Нет, господа, это не человек, это божество!..
Ермолов ничего не ответил на это, а Каховский, улыбаясь одними глазами и сочувствуя юношеской радости Дениса, только сказал:
– Ну что ж, Денис, дай Бог, чтоб слова твои оказались вещими... Дай-то Бог...
2
Император Александр Павлович I остался в памяти многих близко знавших его чем-то вроде сфинкса или даже двуликого Януса. И это не случайно. Судьба поставила его сызмальства между бабкою и отцом как предмет ревности и спора. Когда Александр родился, Екатерина II взяла его у родителей на свое попечение и сама занялась его воспитанием, называя: "Мой Александр", восхищаясь красотой, здоровьем и добрым характером ласкового и веселого ребенка. Выросши бабкиным любимцем, Александр не мог уйти и от влияния родителей. Он видел, какая бездна разделяет большой двор Екатерины II и скромный гатчинский круг его отца. Чувствуя на себе любовь и бабки, и Павла, Александр привык делать светлое лицо и там, и тут. У бабки, при большом дворе, он умел казаться любящим внуком, а переезжая в Гатчину, принимал вид сочувствующего сына.
Император Александр I (1777–1825)
Неизбежная привычка к двуличию и притворству была последствием этого трудного положения и отразилась на всем облике нового императора и характере его царствования. Либеральный романтизм, воспитанный швейцарцем Легарпом, и скрытый, а затем все более явный мистицизм, освободительные устремления и реакция, мечты о "лучшем образце революции" и военные поселения с неоправданной жестокостью их учреждения и порядков, стремление управлять с помощью екатерининских вельмож, а советоваться с "интимным комитетом", состоящим из друзей-ровесников, – все это подтверждает сложность и изломанность натуры Александра Павловича. Опираясь на людей "бабушкина века", он жестоко и насмешливо критиковал екатерининский двор и презирал его придворных; искореняя порядки, введенные отцом, новый царь был не прочь кое-что (и немалое) оставить в силе. Это было заметно на примере одного из самых близких людей Павла – графа Алексея Андреевича Аракчеева.
Едва вступив на престол, Павел вызвал Аракчеева из Гатчины и сказал ему: "Смотри, Алексей Андреевич, служи мне верно, как и прежде. – И тут же соединил его руку с рукой великого князя Александра: – Будьте навек друзьями..."
Наследовав трон отца, Александр не позабыл его наставлений.
На Аракчеева посыпались новые I милости: инспектор всей артиллерии с 1803 года, он стал в 1808 году военным министром и независимо от этой должности генерал-инспектором всей пехоты. Войскам было приказано отдавать Аракчееву почести и в местах "высочайшего пребывания", то есть в присутствии государя. Однако он оставался верен прежним прусским порядкам, насаждали палочную дисциплину, следовал методам полицейского деспотизма, возведенного в ранг внутренней государственной политики.
Как инспектор артиллерии, Аракчеев был прямым высшим начальником подполковника Ермолова.
А. А. Аракчеев
3
Рота конной артиллерии 8-го артиллерийского полка, сделав двадцативосьмиверстный переход по грязной, раскисшей дороге, подходила к Вильне.
Славный город, древняя столица великого княжества Литовского, помнящий Гедимина, он подымался из живописной долины, окруженной зелеными высотами. Ермолов уже различал знакомые старинные сооружения – здание арсенала на отдельном холме, громаду иезуитской церкви, собор Святого Станислава, построенный в XIV веке, массивное здание Виленского университета... Здесь, в этом приятном городе, провел он два года своей жизни, здесь служба льстила его честолюбию и составляла главнейшее упражнение, которому покорены были все прочие страсти.
Правда, кипучая натура Ермолова не могла долго мириться с однообразными армейскими буднями. В мыслях и мечтах, не имея ничего определенного, он метался из стороны в сторону. То хотел перейти в инженеры и сопровождать генерала Анрепа в его экспедиции на Ионические острова, то хлопотал о переходе в казаки. Словом, стремился попасть туда, где была возможность совершить какой-нибудь подвиг. Честолюбие и бьющие через край силы требовали невозможного...
Как-то третью неделю подряд видел он один и тот же сон. Будто попадает в конную артиллерию под маскою достойного офицера, нужного для исправления оной, а там две роты, и вот уже он начальствует над ними в звании фельдцейхмейстера. Стать им помогает Ермолову донской атаман Платов...
Отгоняя наваждение, Ермолов покачал шляпою с черным султаном из петушьих перьев. "И то сказать, – подумал он, – страшная охота испытать все роды службы, на каждом шагу встретиться с счастьем и вопреки самому себе, может быть, ни на одном этим счастьем не воспользоваться!" Впрочем, не грех ли роптать на судьбу с такими молодцами, как его артиллеристы?! Исполненный усердия и доброй воли, Ермолов быстро приобрел у товарищей и начальства репутацию знающего, исполнительного и честного офицера. Здесь нашел он в своей роте неутомимого и жизнерадостного Горского, который в числе всех унтер-офицеров, участвовавших в беспримерном Альпийском походе Суворова, приказом покойного императора был произведен в офицеры...
Мирное время продлило пребывание Ермолова в Вильне до 1804 года. Праздность, избыток сил, телесная красота и темперамент давали место наклонностям молодости. Улыбка тронула молодые губы подполковника, выделившего в надвигавшейся массе домов один, некогда дорогой по памятным встречам.
"И вашу, прелестные женщины, испытал я очаровательную силу, – прошептал он, – вам обязан многими в жизни приятными минутами..."
– Господин подполковник! Его сиятельство граф Аракчеев ожидает прибытия вверенной вам роты на плацу перед арсеналом! – вывел его из задумчивости знакомый голос.
"Не берет его время, все такой же, – с невольным восхищением подумал, глядя на Горского, Ермолов. – Свежий цвет в лице, глаза веселые, молодые. Сам быстр, ловок... Только мундир теперь на нем офицерский, да на мундире солдатские медали за швейцарский поход..."
– Все ли в порядке, Степан Харитонович? Как ты находишь? – не по-уставному, дружески осведомился Ермолов у дежурного по роте, хотя сам причин для беспокойства не находил никаких.
– Больных и отставших нет... Артиллерийский парк в отличном состоянии... Лошади в переходе показали хорошую выносливость, только упряжные изнурены, – доложил Горский, не отнимая правой руки от козырька блестящей медью каски с густым черным султаном.
"Да, его сиятельству графу Алексею Андреевичу и на этот раз вроде бы не к чему придраться, – подумал Ермолов, оглядывая бодрые, румяные лица батарейцев и ездовых. – У меня рота в хорошем порядке, офицеры и солдаты отличные, и я ими любим. Материальная часть и амуниция содержится прекрасно. Сам молодой император, проезжавший через Вильну, смотрел ее и остался исключительно доволен. Он изволил объявить мне благоволение лично, говорил со мною и два раза повторил: "Очень доволен как скорою пальбою, так и проворством движения..." Батальоном же, которым командовал начальник мой Капцевич, был недоволен, как все единогласно подтверждали. Мое учение изволил смотреть около полутора часов, а его – и четверти меньше. Но так как я под его начальством, то мне – ничего, хоть государь и после изволил отозваться о конной артиллерии милостиво..."