- О, прелестнейшая... От всей души! - Уже в интонациях его была лёгкость, раскрепощённость, напористость, минутная робость уступила место привычной любовной игре.
- Я пробуду здесь месяц, если не надоем тётушке... - повторила она и снова неотразимо улыбнулась Прасковье Александровне.
- Как можете вы кому-то надоесть! - воскликнул Пушкин.
- Не в том дело, - решительно возразила Прасковья Александровна. - Муж не безделица, которой без рассудка швыряются.
- Но зачем же вам прогонять меня! - жалобно произнесла Анна Керн. - Ведь можно найти какой-нибудь предлог... К тому же мой муж не раз повторял, что лучше мне уехать, чем чувствовать себя такой несчастной...
- Вы несчастны? - тотчас спросил Пушкин.
- Вздор! - решительно сказала Прасковья Александровна. - Обычные семейные передряги...
- А я так просто не могу, не смею представить, что кто-то имеет счастье называть вас своей... женой, - произнёс Пушкин, продвигаясь на нелёгком пути любовной игры.
Анна Керн слегка наклонила голову, готовясь ответить, но вернулась Алина Осипова и порывисто уселась на своё место, пристально глядя то на Вульфа, то на Керн.
- В нашем университете, - сказал Алексей Вульф, - преподают множество дисциплин. - Он откинулся к спинке стула, выпуская из ноздрей удлинённого прямого носа струйки табачного дыма. - Чистую и прикладную математику, логику, метафизику, нравоучительную философию, естественную историю, всеобщую и русскую историю, химию, опытную физику, политическую экономию...
- Ну хорошо, - прервала его Прасковья Александровна. - А не прогуляться ли нам?
Вышли в парк. Алексей Вульф поддерживал под локоток свою кузину. С Пушкиным шла Аннет. Растравляя свои раны, она говорила:
- Я не знаю женщины прелестнее моей кузины Анны. О, она и девочкой была уже красавицей. Мы вместе жили четыре года в тверском имении её отца, Бернове, и ещё тогда я понимала, что рядом с ней я дурнушка. Помню нашу общую гувернантку француженку mademoiselle Benoit - мы обожали её!..
Пушкин слушал рассеянно и всё поглядывал, как высокий, стройный, умело-сдержанный Алексей Вульф, склонив голову, шептал что-то своей кузине.
Аннет уловила его взгляд. Она заговорила лихорадочно-торопливо:
- Mademoiselle Benoit была требовательной, да, очень, очень требовательной, но умной. Она имела французскую фамилию, но на самом деле была из Лондона: серьёзна, сдержанна, лет сорока пяти...
К ним быстрым шагом подошла Алина Осипова - побледневшая, непохожая на саму себя. Некоторое время шли молча вдоль аллеи с карликовыми деревьями.
- Вы обещали написать мне в альбом, - сказала Алина, вдруг проявляя к Пушкину необычное внимание. - Вы напишете?
- Я? Вам? О-о... Как только прикажете!
- У mademoiselle Benoit, - дрожащим голосом продолжала Аннет, - всегда мёрзли ноги. Она держала их на мешочке с горячими косточками чернослива...
- Это очень интересно, - сказал Пушкин. - Может быть, присоединимся к ним?..
- Но зачем? - возразила Аннет.
- А я понимаю! - взволнованно произнесла Алина.
- Ну что ж, идите, идите, - вдруг не сдержала слёз Аннет. - Ведь вы только и мечтаете, чтобы быть там...
И вот Пушкин уже там. Алексею Вульфу из чувства приличия пришлось отступить от выгодной своей позиции.
Анна Керн не могла не кокетничать.
- Моя кузина Аннет Вульф успела передать мне ваши слова. "Vous avez produit une vive impression sur Poushkine", - сказала она мне. Правда ли это? И ещё будто прежде вы ей сказали обо мне: "Une image quia passe devent nous, qui nous avons une et que nous ne reverenns jamais". Это правда?
Пушкин помедлил с ответом, потом произнёс полушутливо-полусерьёзно :
- Вы ненасытное чудовище, милая Анна. Вам нужны жертвы за жертвой.
В голове мелькнуло, что любовь, страсть не принесёт ему ничего хорошего. Но страсть нарождалась, он чувствовал её, как болезнь, овладевшую им и ломающую его.
- Вот я отправлюсь в своё одинокое Михайловское, - сказал он, - и буду шептать ваше имя: божественная... Нет, потом я одумаюсь и скажу себе: гадкая, бессовестная.
Анна Керн рассмеялась. Её смех прозвучал как колокольчик. Она оперлась на его руку и заговорила доверительно, кротко, нежно:
- До шестнадцати лет я жила с родителями в Лубнах, захолустном городке на Полтавщине. Жила как все жили: танцевала на балах, участвовала в домашних спектаклях, выслушивала комплименты. Но, поверьте, в душе я оставалась мечтательной, устремлённой к идеалам... В шестнадцать лет меня против воли обвенчали со стариком, пятидесятидвухлетним генералом. Почему? Да просто потому, что моему отцу льстило, что его дочь станет генеральшей. И вот я несчастна...
- Вы несчастны? - снова спросил Пушкин.
- Вам вовсе не интересно, что я говорю.
- Говорите, говорите! - воскликнул Пушкин.
- Почему же вам может быть всё это интересно? - рассудила Анна Керн, по ходу беседы расставляя свои сети.
- Почему... Не скажу... Говорите же!
- Да, я несчастна. И что за человек мои муж: недалёкий, без интересов - только служба, фрунт, смотры. К тому же грубого нрава. И это для меня - мечтающей о жизни, освещённой благородными идеалами и возвышенными чувствами!
- Почему же вы не бросите его, несравненная, божественная?..
- Мы почти в окончательном разъезде. Но тётушка, Прасковья Александровна, решительно против. Ах, если бы вы знали всю правду!
- Говорите же, говорите!..
- Представьте себе моё положение... - Анна Керн огляделась по сторонам. - Ни одной души, с кем я могла бы поделиться. От чтения голова кружится. Отложишь книгу - опять я одна: муж либо спит, либо на учениях...
- Быть вашим мужем, - полушутливо-полусерьёзно сказал Пушкин, - ведь это же невообразимое счастье. Если бы я был вашим мужем, я ревновал бы вас к людям, к лошадям, к собакам, к деревьям.
И опять Анна Керн рассмеялась звонким колокольчиком.
XXX
Напрасно она нарушила его безмятежный покой затворника. Пробудившимися мечтами о счастье она оторвала его от работы!.. Нет, нет, это была не барышня, с которой - скучно ли, весело ли - нужно любезничать, а женщина, которую можно желать и которой нужно добиться!
В Тригорском он бывал ежедневно. Июнь был жаркий, не дождливый. Совершали далёкие прогулки, а вечерами музицировали или развлекали себя играми и шарадами. Сумеет он покорить эту женщину? Будет она принадлежать ему?
Однако при встречах говорили лишь о пустяках.
- Вы знакомы с моим соседом по Лубнам Родзянко? - Она старалась голосом передать свои чувства: удивление, волнение, восхищение. - Он давний добрый приятель мой.
- Только ли приятель? - Он выразил свою ревность.
- Что вы имеете в виду? - Она спросила это с таким наивным видом, что многоопытный, пытливо-наблюдательный Пушкин вынужден был сразу изменить тон.
- Я понимаю: ваш доверенный, ваш советник, ваш помощник...
- Он... очень умный, очень любезный, весьма симпатичный...
- Ах, зачем столько о нём говорить!
- Потому что в его библиотеке я нашла "Кавказского пленника" и "Бахчисарайский фонтан".
- И что же?
- Не истолкуйте превратно искреннее изъявление восторга, восхищения...
- Нет, драгоценнейшая, - печально сказал Пушкин. - Если бы не мои творения, вы бы и не вспомнили обо мне...
Его страсть делалась всё мучительнее, и два дня он вовсе не появлялся в Тригорском.
- Где это вы пропадали? - спросила Анна на третий день.
Он не ошибся? В её голосе в самом деле звучала досада?
- Неужто вы соскучились по мне? - пытливо поинтересовался он. - Я не был потому, что решил изгнать вас из своего сердца.
- И вам это удалось?
- Удалось... Почти. - Кровь омыла его загоревшее смуглое лицо, глаза блестели, зубы сверкали в улыбке.
- Вот и прекрасно. - Она изобразила на лице равнодушие.
Ах, всё это была лишь светская игра. Нет, работать, работать!
Прогулка в первой половине июля 1825 года.
Заботы влюблённого создавали в воображении сцену у фонтана. У Карамзина Димитрий вовсе не влюблён в Марину Мнишек - он же представил сцену свидания и признания.
Фонтан. Из пасти мраморного льва льётся вода. Поляки в богатых кафтанах с меховой подпушкой и в мягких сапожках разбредаются с громкими возгласами. Тишина. Дерзкий авантюрист ждёт, робея. Но вот плавной походкой величественно приближается дочь сандомирского воеводы в широком роброне, с кружевным воротником вокруг шеи, с драгоценностями в волосах и на запястьях.