И сам он сейчас всесильной властной мечтою унёсся в Царское Село. Разве не пророчеством были его строки:
...с первыми друзьями
Не резвою мечтой союз твой заключён;
Пред грозным временем, пред грозными судьбами,
О милый, вечен он!
Да, уже тогда, в мирной тишине царскосельских садов, слышался им неотвратимый гром грядущих судеб!
Два дня, склонившись над тетрадями, он трудился с утра до позднего вечера. А на третий день Михайло Калашников с обозом отправлялся в Петербург.
Во дворе галдели мужики - в зипунах, подпоясанных верёвками, в шапках, в лаптях с завязками поверх портов; они укладывали в широкие пошевни припасы для господ - крупы, сало, мороженую птицу, яйца, масло, стелили рогожи, уминали сено, подвязывали ведра, поправляли хомуты и шлеи; лошади ржали и покорно мотали головами, соглашаясь потянуться в не столь уж далёкий путь.
Пушкин и Арина Родионовна, глядя в окно, то и дело подливали себе в стаканчики. Они доканчивали уже вторую бутыль домашней наливки. Старушка была крепка, однако питомец её захмелел. Он то смеялся, то целовал няню и вдруг уселся заканчивать письмо:
"Брат Лев и брат Плетнёв!
Третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю все мои новые и старые стихи. Я выстирал чёрное бельё наскоро, а новое сшил на живую нитку... В порядке пиес... не подражайте изданию Батюшкова..."
Это было существенно, потому что "Опыты" Батюшкова, изданные в 1817 году, имели разделы: "Элегии", "Послания", "Смесь" - он же хотел, отступив от традиции, за разделом крупных элегий поместить "Подражания древним", а "Смесь" заменить "Разными стихотворениями" - всё это полнее отражало его лирическое творчество.
"...Для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского, не во гнев Булгарину, и Гнедича, не во гнев Грибоедову..."
И это было существенно. Хоть Булгарин практичен и современен, но у Жуковского-то вкус безукоризненный! Хоть Грибоедов остр в слоге, но Гнедич-то напитан античностью!
"Брат Лев!.. Брат Плетнёв!.. Простите, дети! Я пьян".
И, поцеловав няню, Пушкин выбежал без шапки, без шубы.
- Михайло! - Расторопный Калашников был тут как тут. - Пакеты, письма...
- Всё как милости вашей угодно...
- И на словах передай Льву Сергеевичу: чтобы всё... чтобы всё...
Михайло серьёзно, без улыбки смотрел на подвыпившего барина.
- Чтобы всё!.. - Для брата он составил длинный список необходимого: бумага, перья, облатки, чернила, табак, глиняная трубка с черешневым чубуком, вино (bordean) Sotem Champagne, baquet, medaillon и ещё многое... И книга: Библия, мемуары Фуше, журналы, и непременно "Талия" Булгарина - там о драматургии, и непременно немец Шлегель - там теория драмы...
Вдруг он поспешно вернулся в дом, чтобы заказать Льву ещё одну важную для него книгу - "Анналы" Тацита. И набросал несколько фраз предисловия; не составить ли предисловие от издателей: дескать, собранные стихотворения не представляют полного издания всех сочинений А. С. Пушкина; дескать, любопытно и даже поучительно сравнить четырнадцатилетнего Пушкина с автором "Руслана и Людмилы" и других поэм; дескать, мы бы желали, чтобы на это издание смотрели как на историю поэтических его досугов в первое десятилетие авторской его жизни... И вот ещё соображение: после "Воспоминаний в Царском Селе" не поместить ли примечание, что они написаны в четырнадцать лет, и вслед отрывки из "Записок о Державине"?..
Он снова выбежал во двор.
- Михайло! - Он передал новые листки. - Чтобы всё... Чтобы всё... Понял?
Ольга, которая жалась к отцу, вскидывала испуганно и преданно глаза на своего властелина.
Прогулка во второй половине марта 1825 года.
Как ни крепка зима, а пришло ей время сдаваться. Тепла и света прибывало с каждым днём, и, как всегда в весеннюю пору, охватывала мучительная, неодолимая, беспричинная тревога. Куда-нибудь скакать - может быть, тайком в Петербург? Что-то предпринять - может быть, посвататься к Аннет?..
Снег ещё порошил, но уже какой-то влажный, рыхлый, и в воздухе висел туман. А когда туман рассеивался, снег вспыхивал блестящими чешуйками. Берег реки под лучами солнца обнажился, и там чернела мёрзлая земля с поблекшей прошлогодней травой.
Уже он получил тоненькую книжку с наборной рамкой: "Евгений Онегин". Роман в стихах. Сочинение Александра Пушкина. Сб. 1825. Предисловие. Разговор книгопродавца с поэтом. Глава первая". Тираж издания - 2400 экземпляров. Цена - 5 рублей.
Конечно же это было громадным событием!
Плетнёв слал подробные отчёты: в лавке Слёнина за две недели продано 700 экземпляров. Бог мой! Литературным трудом своим обрести независимость! Но Плетнёв же пишет: за бумагу, набор, печатание, переплёт да Льву две тысячи для Всеволожского на выкуп рукописей - и где же тысячи? Ещё в долгу!..
Ну, ладно. Зато журналы взахлёб отозвались о первой главе. "Московский телеграф" хвалит восторженно, да ведь ратует лишь за романтическое направление. "Вестник Европы" оказался умнее: дескать, картина дурного воспитания Онегина верно ли изобразила русский характер и, следовательно, имеет ли народность... Так-то так, но давнего врага Каченовского за ругань должно наказать...
Кюхельбекер в "Мнемозине" пространно рассуждает о романтизме - да врёт Блехеркюхель! Восторг для него - мерило. Чего? Ведь ересь! "В стихах стихи не самое главное". А что же, проза? Ах, в столицу бы да в жаркую журнальную драку!
В последние дни он перечитывал, в ожидании новой, прошлогоднюю "Полярную звезду" Рылеева и Александра Бестужева. Если Рылеев в обществе - значит, и Бестужев? Отрывки из "Войнаровского" ему нравились всё более:
Враг хищных крымцев, враг поляков,
Я часто за Палеем вслед
С ватагой храбрых гайдамаков
Искал иль смерти, иль побед.
Стихи лучше прежних, слог делался зрелым, Рылеев конечно же Поэт.
Полтавский гром загрохотал...
Но в грозной битве Карл свирепый
Против Петра не устоял!
Разбит, впервые он бежал:
Вослед ему - и мы с Мазепой.
Прочитанные раз стихи, если они были хороши, запоминались мгновенно. Теперь стихи эти рождали в голове смутные замыслы...
Дома он дополнил заметку, написанную именно по поводу статьи в "Полярной звезде" Александра Бестужева. Общее употребление французского языка, пренебрежение к русскому языку конечно же замедлили ход русской словесности. Но кто виноват, если не сами авторы? Некий сатирический поэт верно заметил:
...В стране моей родной
Журналов тысячи, а книги ни одной.
Ну да, с младенчества все наши знания и понятия черпаем мы лишь из иностранных книг. Да уж что может быть хуже: даже мыслить привыкли на иностранном языке! Учёность, политика, философия по-русски не изъясняется, метафизического языка у нас не существует, проза так мало обработана, что в простой переписке мы создаём нужные обороты...
Заметку он оставил незавершённой по одной очевидной причине: эти зияющие провалы, перечисленные им, по плечу было заполнить только ему одному. О чём же писать? Не пускаться в дискуссию нужно было, а приниматься за дело!
...Шутка, которую он затеял, была шуткой наполовину: обедней за упокой души Байрона - в день его смерти, 7 апреля, - он прощался с былым своим властителем дум и кумиром.
Условились с Аннет Вульф встретиться в Воронической церкви.
Пушкин пришёл первым и, сидя в довольно бедной поповской обители, беседовал со священником. Это был среднего роста плотный человек с седой бородой и плешивым лбом - отец Ларион, известный в округе почему-то под именем Шкода. Бывал у него Пушкин довольно часто - по дороге из Михайловского в Тригорское, знал хорошо и попадью, грузную, под стать мужу, но с цепкими, быстрыми глазами, и молоденькую поповну - девочку лет тринадцати, веснушчатую и всегда в мятом грязном платьице.
Шкода был уже в облачении и с крестом. Пушкин сидел у простого, сбитого из досок стола.
- В нужде живём, Александр Сергеевич, - сетовал священник. - От мирских приношений зависим. - Жаловаться он любил и при этом повторялся. - Иной думает: дело ваше лёгкое, мы горбом, а вы горлом. Дескать, Господи помилуй, Господи помилуй - вот тебе и гривна. А пропел: аллилуйя, аллилуйя - вот тебе пятак...
- Почтения от прихожан вовсе не видим, - произнесла попадья, замешивая подле печи просвирное тесто. - Можно даже сказать, бедствуем мы, Александр Сергеевич...
- Я так по совести беру, - перебил жену Шкода. - За молитву родильнице - две копейки, за крещение младенца - три, за свадьбу - десять, а за исповедь и причащение Святых Тайн, Александр Сергеевич, отнюдь ничего не беру... И по малоимению своих доходов принуждён я о святой Пасхе, о Рождестве и в прочие храмовые праздники ходить с крестом по домам...
- Хорошо, - сказал Пушкин, - вот скоро деньга получу и пожертвую...