- Пе-ре-воз-чик!
С теплом начинается весёлая жизнь у Прокши на перевозе, всё ему ведомо, всяких былей и небылиц наслушается. Всего в голове даже не удержит.
В то утро Прокша пробудился с какой-то смутной тревогой, она не покидала его весь день. Что ни делал, а ожидание чего-то несвершившегося занозой сидело в нём. Перевозчик даже о еде забыл. В полдень перехватил горбушку ржаного хлеба с луковицей, водой днепровской запил - и сызнова на вёсла.
Не заметил, как и день закончился. Однако устали никакой. К вечеру наконец стихло на перевозе. Сбегал Прокша, снасти проверил - на одном крючке сазан гулял: на червяка-гнойника попался.
Развёл перевозчик костерок, рыбу почистил, выпотрошил. Только намерился уху варить - глядь, тем берегом кто-то намётом скачет. У самой переправы рухнул конь, седок через голову лошади перелетел. К воде подбежал, заорал, будто режут:
- Пе-че-не-ги-и!
Прокша мигом в чёлн, налёг на вёсла, а мужик уже навстречу бредёт, кричит:
- Поднимай люд, на Гору беги! Орда правым берегом прёт несметная, всё по пути зорит!..
Ударили в било по всему Киеву, тревожно затрубили рожки, всколыхнулся народ. Под защиту крепостных стен торопился люд с Подола. Княгиня Ольга из Предславина в Киев перебралась.
Воевода Ратибор с князем Игорем принялись готовиться к обороне: время подпирало, - старостам уличанским велели костры разжечь, смолу в чанах варить, воду кипятить. Гридни и народ на стены взошли, в башнях и у стрельниц места заняли, высматривают, откуда печенеги появятся. Ни Ратибор, ни Игорь не решились дать им бой на подходе к Киеву: лазутчики доносили, многочисленная орда у хана Сурбея, и ещё неизвестно, один идёт либо с ханом Мурзаем...
А Сурбей пришёл на Русь один. Он рассчитывал жить с Мурзаем по-братски, для того и в метель к нему поехал. Однако Мурзай отказался, и теперь Сурбей сам возьмёт Киев, и всё богатство этого города у него в улусе останется...
Всю ночь киевляне не сомкнули глаз, а к утру точно саранча застлала поле: у города встала орда.
Едва показались башни и городские постройки, как печенеги подняли крик. С гиканьем и свистом носились всадники в малахаях и халатах, а поверх панцири кожаные с железными наклёпками. Печенеги потрясали копьями, размахивали, факелами. Скрипели высокие двухколёсные телеги, одна за другой ехали войлочные кибитки.
А на перевозе через Днепр с левого берега начал переправу ещё один тумен. На плотах из буйволиных шкур, на лодках, с криками и воплями плыли печенеги. Их сносило течением, но они выбирались на правый берег, располагались табором, и вскоре вся многочисленная орда полезла на приступ. Прикрываясь щитами из буйволиной кожи, к самим стенам подобрались. Глухо застучал в кованые ворота таран. С башен и стен полетели в печенегов стрелы, лили кипяток и вар. Откатились печенеги, бросая убитых.
На второй и третий день вязали лестницы и повторили приступ. Местами печенегам удалось взобраться на стены. Зазвенела сталь, крики и брань повисли над Киевом. Печенегов сбрасывали со стен. Ров заполнили убитые и раненые.
С утра и допоздна граяли стаи воронья над трупами. Вороны были вечными спутниками кровавых сражений и битвы чуяли загодя. Сытые, отяжелевшие птицы нисколько не боялись людей.
Удивившись упорству русов, Сурбей сказал тысячникам:
- Мы не будем задерживаться. Наши телеги и без того загружены, женщины в вежах останутся довольны, а мы узнали дорогу на Уруссию.
Печенеги разграбили и пожгли Подол, угнали в полон тех, кому не удалось скрыться, и на четвёртый день убрались в низовья Днепра.
- Что русы, таксиархий Зиновий? - спросил стратег Иоанн, обходя место предстоящего сражения.
Он был доволен: с одной стороны горы переходили в пологое угорье, поросшее мелколесьем, с другой стороны - море. А от гряды гор к югу начиналась зелёная долина. Она тянулась к Адрианополю и Константинополю.
Иоанн думал, что, если русам удастся прорваться в долину, тогда их уже никак нельзя будет остановить и они пойдут на царственный город. Но этого не случится, потому что его турмы заняли выгодное положение.
- Лазутчики доносят: скифы вытягиваются из щели и скапливаются для рывка, - ответил Зиновий.
- Этот рывок для скифских воевод будет и последним, - хмыкнул патрикий, поглаживая шелковистую бороду, тронутую сединой. - Твои стратиоты, таксиархий, должны выдержать первый натиск, и это хорошо, что ты огородился валом из камней. Дерзкие потомки скифов умеют драться. Мы будем выпускать их из щели по частям и убивать без жалости. Помни: не страшен только мёртвый славянин. Разве болгары не подтверждение тому?
- Мне кажется, патрикий Иоанн, мы преувеличиваем способности русов к воинскому искусству.
Стратиг не ответил, зная вздорный характер таксиархия Зиновия. Не потому ли он и поставил его турму принять первый удар русов?
Иоанн подошёл к морю. Оно было тихим и покорным. Такое море патрикий любил. Он боялся моря, когда оно поднимало волну и захлёстывало берег, ревело, а ветер гнул деревья.
Солнце уже скрылось за болгарскими горами, но на море оно ещё продолжало светить. И оттого море казалось золотистым.
Вдали, встав на якорь, замерла памфила. Её капитан побывал у стратига и подробно рассказал, какой силой идут русы. У Иоанна стратиотов меньше, но русы растянулись и устали, а его турмы подтянулись, ждут сигнала. Русы скорее всего начнут сражение завтра, и завтра патрикий Иоанн докажет своему тестю, какой стратиг его зять.
Иоанн недобрым словом помянул Романа Дуку, выделившего ему самую беспокойную фему...
Стратиг повернулся к таксиархию:
- Когда скифы начнут вылезать из щели в долину, уведомь меня.
Доброгост спешил. С того часа, как неожиданно для ромеев ополченцы перевалили горбы и спустились в долину, прошло больше суток. К утру ополченцы должны подойти к лагерю, где расположились турмы противника, ударить по ним неожиданно и тем самым облегчить выход в долину полкам, которые ведёт воевода Никифор.
Доброгост подбадривал:
- Знайте, новгородцы-молодцы, черниговцы-удальцы, переяславцы-храбрецы, там ваши товарищи ждут вас. От ваших ног зависит, жить им либо смерть принять.
Давно отстал кмет Хинко с дружиной, и только болгарин-проводник шагает неутомимо. Обменяется с Доброгостом парой слов и снова молчит. Тяжело дышат ополченцы, им бы передохнуть, но Доброгост не позволяет, твердит:
- Должны успеть, други, должны!
Напутствуя ополченцев, царь Симеон говорил:
- Как только подойдёте к лагерю ромеев, пускайте в них зажигательные стрелы, а потом берите в мечи и на копья. Тем часом воевода Никифор полки выведет.
Ополченцы устали: ещё прошедшим днём на горбы взбирались. Переходили горы в двух местах. Шли цепочкой, закинув щиты за спины. Дорога трудная - высокие горы, гранитные скалы, леса, одетые в молодую зелень, поляны, поросшие диким шиповником, разлапистые деревья грецких орехов. Ближе к вершинам сочные травы с мелкими белыми и жёлтыми цветами.
Узкая каменистая тропа, виляя, уводила вверх. Она терялась в угрюмо насупившихся горах, где гулял пронзительный ветер и зависали, цепляясь за скалы, рваные тучи, а под обрывами рокотала бурная река.
Поднялись на вершину. Болгары посмеивались:
- Спуск, друже, труднее будет.
Не поверил Доброгост, но братушки правду сказывали: ноги скользили на мелких острых камешках и от усталости дрожало тело...
От воспоминаний о переходе через горы Доброгоста оторвал проводник:
- Там море и греки! Совсем скоро, за поворотом. Скажи своим, пусть будут готовы.
Доброгост понял, повернулся к спешившим за ним ополченцам:
- Ну, други-товарищи, изготовьтесь!..
А стратиг Иоанн заснул поздно. Присел в кресло да так и задремал. Приходил таксиархий, но никаких новостей не принёс, кроме того, что русы скапливаются на выходе из щели: того и жди, начнут прорыв...
Чуткий сон у стратига. На шум вскинулся. Вбежал старый гирдман:
- Когорту спафария Григория разбили русы! Он говорит, русов много и провёл их через горы кмет Хинко. Они уже здесь, патрикий, Григорий опередил их на две стадии!
Иоанн выскочил из шатра, проклиная Хинко: в любви клялся, в верности империи, а сам с проклятыми скифами в спину ударил. Крикнул трубачу:
- Играй тревогу, скифы рядом!
Будоража стратиотов, запела труба, но не успели те стряхнуть сон, как, прочертив небо, упали на лагерь огненные стрелы и тотчас, сотрясая рассветный воздух, раздались крики:
- Нов-го-род!
- Чер-ни-гов!
- Пе-ре-яс-лавль!
- Смерть ромеям!
И на турмы ринулись ополченцы. А от гор и моря уже вырвались полки воеводы Никифора. Не выдержали стратиоты стремительного удара, дрогнули, побежали...
Выбравшись из узкой теснины, зажатой между горами и морем, войско оказалось в зелёной долине и, не встречая сопротивления, двинулось к Константинополю.
Стратиг Иоанн, остерегаясь потерпеть второе поражение, поспешил отвести турмы к Марице-реке. Патрикий был зол: он считал, что его фема имела мало стратиотов, и в этом повинны прежний и нынешний доместики схолы. Иоанн удивлялся безумству русов. Он говорил:
- Упрямство скифов будет жестоко наказано, они разобьют себе лбы о мощные укрепления дарственного города...
Сотня за сотней ехали конные гридни, шли пешие ратники. Щедро припекало солнце. Жарко ратникам. А вокруг травы зелёные, сады, но во встречных поселениях безлюдно. Кмет Асен пояснил: болгары от ромеев в горы ушли.
К вечеру Асен со своими войниками распрощались с русами, вернулись к себе.