Надежда и сомнения боролись в моей душе, когда я смотрел на нее.
- Ты можешь поклясться, - спросил я наконец, - что Дориэй не дотронулся до тебя?
- Дотронулся - не дотронулся, - сердито отозвалась она. - Да какая разница? Ну, дотронулся. Но имей в виду: как мужчина он совершенно не в моем вкусе. И вообще - ничего такого, о чем ты думаешь, между нами не было. Я готова поклясться любыми богами. Выбирай.
- Поклянись нашей любовью, - предложил я.
- Клянусь, - сказала она после небольшого замешательства, но ее потемневший на мгновение взор все мне открыл. Я поднялся прежде, чем она вновь успела удержать меня.
- Прекрасно! - воскликнул я. - Пойду и узнаю, как все было!
- Не ходи! - испуганно закричала Арсиноя, но, видя, что меня не переубедишь, добавила: - Впрочем, иди, если хочешь. Так даже лучше. Может, ты поверишь ему, раз не веришь мне. Вот уж не думала, что ты так ко мне относишься!
Как же неуютно чувствовал я себя под взглядом этих полных слез и укора глаз! Но я желал услышать правду из уст Дориэя. Иначе, казалось мне, мой рассудок не выдержит. Я был очень наивен тогда и не знал еще, что Арсиноя не даст мне ни минуты покоя.
Я отыскал Дориэя во внутреннем дворике, где он нежился в бассейне с теплой желтоватой водой. Вода пахла серой, и могучее тело спартанца казалось в ней еще более привлекательным, чем обычно. Пытаясь заставить себя успокоиться, я присел на край бассейна и, опустив ноги в воду, сказал:
- Дориэй, вспомни стадион в Дельфах, овечьи кости, которые мы бросали вместе, Коринф и войну в Ионии! Наша дружба стоит многого. Ты - мужчина, и ты знаешь, что горькая правда лучше самой утонченной лжи. Я не рассержусь на тебя, если ты скажешь все, как есть. Заклинаю тебя нашей дружбой, ответь: ты спал с Арсиноей?
Дориэй не выдержал моего взгляда и отвел глаза. Откашлявшись, он признался:
- Гм, ну… то ли один, то ли два раза. И что с того? Я не хотел никого обидеть, просто перед ее чарами невозможно устоять.
Его искренность доказывала, что в любовных делах он был таким же ребенком, как я, хотя в то время я еще этого не понимал. Дрожащим голосом задал я следующий вопрос:
- Ты овладел ею силой?
- Силой, я? - удивился Дориэй, глядя на меня широко открытыми глазами. - Клянусь Гераклом, ты совсем не знаешь Арсиною! Ведь я же говорил тебе, что перед ней невозможно устоять!
После признания ему стало легче, и он попросил меня:
- Только не проговорись Танаквиль! Мне бы не хотелось причинять ей боль. Видишь ли, это все Арсиноя. Она начала щупать мои мускулы и восхищаться ими, а потом сказала, что как мужчина ты не идешь со мной ни в какое сравнение.
- Ах, вот как! - пробормотал я.
- Понимаешь, - продолжал он, - кажется, Танаквиль расписала Арсиное мои достоинства, и та возжелала меня. Признай, Турмс, что ей не надо прилагать усилий, чтобы у мужчины возникло желание. Скажу одно: в ту минуту я не мог думать ни о дружбе, ни о чести - вообще ни о чем. Мне продолжать?
- Не надо, - буркнул я, - и так все ясно. Но если честно, то я мало что понимал.
- Дориэй, - поколебавшись, вновь заговорил я. - Но все это как-то странно. Она же сама сказала мне, что как мужчина ты ее не интересуешь.
Дориэй расхохотался, подмигнул мне и, играя мускулами, ответил:
- Неужели? Ну, что ж. Может, она сказала так из сострадания. Жаль, что ты не видел и не слышал ее тогда.
Я вскочил как ошпаренный и чуть было не упал в бассейн.
- Прекрати, Дориэй! - прошипел я сквозь зубы. - Я не сержусь на тебя. Но лучше замолчи!
Я убежал, едва не всхлипывая, однако же урок был усвоен: верить никому нельзя, и прежде всего - Арсиное. Каждый человек должен хотя бы однажды пройти через такое, чтобы не казаться потом себе и окружающим ослом или бараном. Такова жизнь, и разочарование в ней так же естественно, как плесень на хлебе или слезящиеся глаза при простуде. Стоило мне оказаться в пиршественном зале Танаквиль, как меня опять охватила злость. И еще: внезапно я почувствовал странное облегчение, поняв, что по отношению к Дориэю у меня нет больше никаких обязательств. Нас уже не связывали дружеские узы - он разорвал их сам, хотя все произошло не только по его вине.
Я вошел в отведенные нам покои, и Арсиноя тут же села на своем ложе и спросила:
- Ну что, Турмс, ты поговорил с Дориэем? И устыдился своих мерзких подозрений?
- Стыдиться должен не я, Арсиноя. Нельзя быть такой бессовестной. Дориэй мне во всем признался.
- Признался, но в чем? - удивленно спросила Арсиноя.
- В том, что несколько раз спал с тобой. Не делай вид, будто не понимаешь. - Я опустился на ложе и закрыл лицо руками. - Зачем ты обманывала меня и клялась нашей любовью? Ах, Арсиноя, я больше никогда не смогу доверять тебе!
Она положила руку мне на затылок.
- Турмс, ты говоришь чепуху! Дориэй не мог признаться ни в чем постыдном! Неужели этот спартанец решил поссорить нас, посеяв сомнения в твоей душе? Ничего другого не приходит мне в голову!
В моей душе вновь затеплился лучик надежды, и у меня не хватило сил загасить его. Она поняла по моим глазам, что я колеблюсь, и поспешила добавить:
- Турмс, я все поняла. Наверное, я задела мужское самолюбие спартанца, когда безжалостно отвергла его притязания. Но теперь он мстит, наговаривает на меня, так как знает, что ты всему веришь.
- Перестань, перестань же, Арсиноя! - умолял я. - Мне и без того тошно. Дориэй сказал правду. Я давно и хорошо знаю его.
Арсиноя обеими руками обхватила мою голову и заглянула мне в глаза. И вдруг, рассердившись, резко оттолкнула меня, с горечью произнеся:
- Хватит! Я уже не в силах бороться за нашу любовь - ведь ты веришь другим больше, чем мне. Я умолкаю, ибо мне надоело оправдываться. Все. Прощай, Турмс! Завтра я возвращаюсь в Эрикс.
Что мне оставалось делать? Я упал на колени и принялся вымаливать у нее прощение за то, что был излишне подозрителен. Она вошла в мою жизнь, и без нее я бы умер. И снова мы парили в облаках, и со сверкающей высоты все земное казалось маленьким и нереальным - даже ложь и измена.
3
Наконец море стало судоходным. Всю зиму фокейцы трудились не покладая рук: они наращивали стены Гимеры. Теперь же моряки с нетерпением ждали, когда можно будет взойти на корабли, и, вдыхая свежий ветер, искали на небе знамения. Дионисий спустил на воду новое судно, а старые пятидесятивесельные корабли приказал просмолить и оснастить, так что они стали лучше, чем были. Дионисий лично осмотрел и проверил каждое весло, канат и даже сучки на обшивке. Вечерами его воины точили мечи, а раздобревшие за зиму гоплиты, охая, примеряли свои старые нагрудники, железные юбки и наколенники, прокалывали новые дырки в поясах. Гребцы то и дело затягивали непристойные прощальные песни, а те, кто успел жениться на горожанках, раздумывали, что бы такое сказать женщинам, чтобы они остались на берегу и не пожелали отправиться с мужьями в опасное путешествие.
- Ты в тягости, милая, - говорили они, - а море гораздо коварнее, чем тебе кажется. Если нападут тиррены, ты не сможешь защищаться, и я буду волноваться за тебя. Наберись терпения! Как только мы доберемся до Массалии, я пришлю о себе весточку.
Как они были убедительны, как заискивающе заглядывали женам в глаза! Но те в ответ лишь подымали вой и посылали проклятия морю. Женщины становились на колени и, обнимая мужнины ноги, умоляли их не покидать в спокойной Гимере. Мужчины же твердили в ответ:
- Больше всего на свете я желал бы остаться с тобой! Мне и так плохо, а тут еще ты со своими причитаниями! Что же делать! Увы, я поклялся своему начальнику Дионисию в верности самой страшной клятвой и не могу превращаться в клятвопреступника.
Кринипп заявил, что все женатые фокейцы обязаны оставить деньги на содержание своих жен. Сумма зависела от должности мужчины на корабле: тридцать драхм - от весла, сто - от меча. Кроме того, все горожанки, которые понесли той зимой, получали по десять драхм из военной добычи Дионисия, и неважно, были они замужем или нет. Взбешенные столь наглым вымогательством, наши моряки собрались на городской площади и громко кричали, что Кринипп - самый неблагодарный тиран из всех, с кем им приходилось встречаться.
- Неужели, кроме нас, в Гимере нет мужчин? - восклицали они сквозь слезы. - Ведь это у вас петух - символ города, и не наша вина, что распущенность нравов - эта мерзкая зараза - перекинулась и на нас, хотя мы и пытались сопротивляться ей. Всю зиму ты заставлял нас работать, как рабов, и у нас не было ни сил, ни желания делать детей. А может, ты забыл, что сам запретил нам выходить из домов после захода солнца? Да ведь вечерами мы только и могли, что укладываться спать! Разве должны мы отвечать за то, что девушки и даже некоторые замужние женщины навещали нас, чтобы разделить с нами ложа? Неужели ты полагаешь, будто мы - неблагодарные скоты, не умеющие платить за гостеприимство? Разумеется, мы старались из последних сил, желая, чтобы наши хозяйки остались довольны!
Кринипп заткнул уши. Он не собирался менять свое решение.
- Закон надо уважать. А для жителей Гимеры мое слово - закон до тех пор, пока у меня будет расти борода. Впрочем, я разрешаю вам взять ваших жен и вообще всех беременных на свои корабли. Пожалуйста, выбирайте!
Несмотря на шум и крики, Дионисий оставался спокоен и не торопился защищать фокейцев. Ему еще предстояло получить от города еду и воду и забрать из подвалов Криниппа свои сокровища.
Он молча наблюдал за суетой на площади. Когда же его моряки принялись яростно рвать на себе одежды, Дионисий схватил за плечо ближестоящего к нему крикуна, который оказался гребцом, и спросил:
- Что это за знак у тебя на спине?