Я еще раз открыл глаза. Была ночь. Я стоял посреди незнакомых мне покоев и, затаив дыхание, смотрел на Кидиппу, спящую на своем ложе. Рот ее был полуоткрыт - во сне она вздыхала. Вдруг она вздрогнула, проснулась и при виде меня испуганно потянула на себя одеяло, прикрывая свою наготу, но, узнав меня, улыбнулась и простерла ко мне руки. Я подбежал к ней и крепко прижал ее к груди. Она порывалась закричать, но затихла в моих объятиях и, не сопротивляясь, позволила мне делать с собой все, что я хотел. Однако ее девичьи губы остались холодны, и сердце ее не забилось в такт с моим. И когда я отпустил ее, а она стыдливо закрыла лицо руками, я понял, что она мне чужая, и у меня не было больше желания дотронуться до нее. Наоборот, ее ледяная неприступность даже отталкивала меня.
Разочарованно вскрикнув, я отстранился от Кидиппы - и сразу будто провалился куда-то, а когда снова открыл глаза, то увидел, что лежу на ложе в храме Афродиты в Эриксе. Рядом со мной на краю ложа сидела сошедшая с возвышения богини незнакомка; она что-то говорила мне, пытаясь согнуть и опустить мои руки.
- Что с тобой, Турмс? - спросила она, склоняясь к моему лицу.
Жесткая от шитья торжественная одежда жрицы лежала на полу вместе с покрывалом и венцом. Она сняла также ожерелье и браслеты. На ней была только тонкая туника, а волосы были зачесаны наверх. Из-за высоких тонких бровей глаза ее казались раскосыми. Я видел ее впервые, но при этом у меня было такое чувство, будто я ее знаю. Мои руки расслабились и опали, и я почувствовал изнеможение во всех членах, словно после тяжелой работы. Она провела кончиками пальцев по моим бровям, потом коснулась моих глаз, губ и как бы невзначай стала рисовать круги на моей груди. Я посмотрел на нее в упор. Она побледнела, и вдруг я заметил, что она плачет.
- Ты что? - спросил я с беспокойством.
- Ничего, - огрызнулась она и резко убрала руки с моей груди.
- Почему же ты плачешь?
Она гордо вскинула голову, отчего несколько слезинок упало мне на грудь, и сказала:
- Я вовсе не плачу…
Потом она вдруг отвесила мне звонкую пощечину и зло осведомилась:
- Кто такая Кидиппа, чье имя ты повторял с таким упоением?
- Кидиппа? - переспросил я. - Эта та, из-за которой я сюда ехал. Внучка тирана Гимеры. Однако я больше не чувствую к ней влечения. Богиня освободила меня от нее, как я и хотел.
- Это хорошо, - раздраженно сказала она. - Очень хорошо. Так почему же ты не уходишь, раз получил все, что хотел?
Она подняла руку, словно собиралась еще раз меня ударить, но я перехватил ее тонкое и нежное запястье.
- За что ты бьешь меня? - спросил я. - Я не сделал тебе ничего плохого.
- Ничего плохого? - передразнила она меня. - Ни один мужчина не сделал мне столько плохого, сколько ты. Ступай отсюда! Ступай и никогда больше не возвращайся в Эрикс!
- Не могу же я уйти, когда ты сидишь рядом, - возразил я. - Кроме всего прочего, ты держишь меня за плащ.
Полой моего плаща она закутала свои озябшие колени.
- Кто ты, собственно, такая? - спросил я, проводя рукой по ее белой шее.
Она вздрогнула и закричала:
- Не дотрагивайся до меня! Брр, что за мерзкие у тебя руки!
Но едва я попытался встать, она схватила меня за плечи и повалила обратно на ложе, а потом наклонилась и крепко поцеловала меня в губы. Это было так неожиданно, что я не сразу понял, что произошло. А когда я сообразил, она снова сидела на краю ложа с гордо поднятой головой.
Я взял ее за руку и сказал:
- Давай поговорим как разумные люди. В чем дело? Почему ты плачешь и бьешь меня?
- Тебе незачем было искать помощи в Эриксе, - ответила она кисло. - Ты знаешь о богине больше меня. Я - только телесная оболочка, в которую иногда вселяется богиня. Но над тобой у меня нет никакой власти.
Я обнял ее и прижал к себе, ощущая через тунику ее нежное тело. По коже у меня побежали мурашки, словно от холода. Меня охватило жуткое чувство, будто я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу у порога, за которым лежит пропасть.
- Скажи мне, как тебя зовут, - попросил я, - чтобы, разговаривая с тобой, я называл тебя по имени.
Она завертела головой, так что ее рассыпавшиеся волосы упали на мою обнаженную грудь.
- Узнай ты мое имя, ты сможешь повелевать мной, - сказала она. - Разве ты не понял, что я принадлежу богине? Ни один мужчина не будет моим господином.
- Я все равно от тебя не отстану, - возразил я на это. - Когда человек начинает новую жизнь, он берет себе новое имя. Вот я и нарекаю тебя новым именем: отныне ты Арсиноя, и это имя дает мне власть над тобой.
- Арсиноя? - переспросила она. - Почему Арсиноя? У тебя что, уже была какая-то Арсиноя?
- Да нет, - ответил я, - просто это имя пришло мне в голову. Но откуда-то оно должно было взяться, ведь имена не возникают сами по себе.
- Арсиноя, - повторила она оценивающе. - А если я не хочу, чтобы меня так звали? И по какому праву ты даешь мне новое имя?
- Арсиноя, - сказал я, - когда я сжимаю тебя в своих объятиях, когда укрываю тебя шерстяным плащом, расшитым узорами с голубями богини, я чувствую, что ты самый близкий мне человек, хотя я ничего о тебе не знаю.
На миг я задумался.
- Ты не гречанка, - продолжал я. - Я понял это по твоему выговору. Но ты и не финикийка: у тех кожа цвета красноватой бронзы, а твоя - белая, как морская пена. Может быть, твои предки - выходцы из Трои?
- А хоть бы и так! - дерзко ответила она. - Богиня не смотрит на то, кто какого племени, у кого какое наречие и цвет кожи. Она выбирает тех, кто ей люб; безобразных она превращает в красивых, а красивых в прекрасных. Вот скажи мне, Турмс, видишь ли ты сейчас мое лицо таким, каково оно на самом деле?
Она повернулась ко мне, и, всмотревшись в ее черты, я изумленно воскликнул:
- Никогда еще я не видел такого живого и изменчивого лица, как у тебя, Арсиноя! Каждое движение твоей души отражается в нем, как в зеркале. Теперь я понимаю, почему богиня велит тебе принимать самые разные обличья, так что мужчина, погруженный в сон в ее храме, видит в твоем лице ту, которую он любит или когда-то любил. Но, кажется, сейчас, наяву и вблизи, я вижу твое настоящее лицо.
Отодвинувшись, она внимательно посмотрела мне в глаза.
- Турмс, - сказала она, - поклянись, что ты всего лишь человек.
- Клянусь богиней, что, как всякому человеку, мне знакомы голод и жажда, плотское влечение и скука, - ответил я. - Но кто я - этого я тебе не скажу, потому что и сам не знаю. А теперь ты поклянись, что не исчезнешь и не изменишь больше своего лица.
Она поклялась, а потом добавила:
- Иногда богиня и впрямь вселяется в меня, так что я сама себя не помню. Но чаще я знаю, что обманываю людей, которые считают, что видят богиню в моем образе. Турмс, мне порой кажется, что я не верю в богиню; мне хочется стать свободной и жить, как все. Но мир для меня ограничен этой горой в Эриксе, и источник богини станет однажды моей могилой.
Тут она наступила на свои одежды, лежащие на полу, и, тряхнув головой, вздохнула:
- Ох, Турмс, зря я наговорила тебе все это. Я должна собрать свою одежду и украшения богини и исчезнуть, чтобы ты верил, что я была только образом богини. Скажи, откуда у тебя такая власть над людьми, что я не сумела вовремя покинуть тебя?
Между тем меня поразила одна странная мысль, и, дотронувшись до ее руки, до ее спины и колен, я сказал:
- В моем последнем сне, если только это был сон, я очутился в спальне Кидиппы в Гимере. Я обнимал ее так, как обнимают женщину, и она не отвергала моих объятий. Я насытился ею, а потом она мне вдруг стала чужой, и я понял, что меня всего лишь опьянило плотское желание и что у меня с ней нет ничего общего. Но то, что было, было на самом деле. Кого же я тогда обнимал, если мое тело находилось тут, а не в Гимере?
Она взорвалась, негодуя:
- Оставь наконец в покое свою Кидиппу! Я и так о ней наслушалась больше, чем надо. Вдобавок, - не скрывала она злорадства, - эта невеста не про тебя. Ее отцу богиня уже напророчила, что к суженому ее повезет упряжка мулов, а впереди побежит заяц. Заяц - это знак Регия , который господствует над проливом со стороны Италии, так же, как Занкла - со стороны Сицилии. Брак этот выгоден карфагенянам: если Регий породнится с их союзником, на водах пролива воцарится мир и греки не закроют его для других кораблей. Как видишь, богине из Эрикса есть дело и до политики. Еще и поэтому я иногда не могу в нее верить.
Вообще говоря, - продолжала она, - храм в Эриксе сводит супругов на всем побережье Западного моря. Любовь любовью, а умудренные жизнью люди часто устраивают здесь при помощи жрецов браки по расчету. Не одного мужчину, не одну женщину вовремя явившееся знамение привело в Эрике, а тут они во сне увидели свою половину, о которой прежде и не подозревали. Ну, а непокорных богиня всегда обломает.
- А я? - вырвалось у меня. - Я тоже жертва чьих-то расчетов?
- Нет, Турмс, - прошептала она, приложив палец к губам. - Что-то, что сильнее меня, влечет меня к тебе, так что у меня дрожат колени и я не в силах поднять с пола свою одежду и украшения богини. Будущее страшит меня… Уж лучше бы я умерла!
- Я сам только что восстал из мертвых, Арсиноя, - сказал я. - Во рту у меня еще остался привкус меди после того, как я выплюнул обол, который кто-то положил мне на язык, чтобы мне было чем заплатить перевозчику. И у меня тоже такое чувство, будто с нами двоими что-то случится.