"Придут все. Хулиганы и те, кто робок (робкие хорошо воюют), драг-пушеры и те, кто распространяет листовки для борделей. Придут мастурбаторы и любители порножурналов и фильмов. Придут те, кто одиноко бродит в залах музеев и одиноко листает книги в залах христианских бесплатных библиотек. Придут те, кто слоняется по Мейси и Александерс, не имея денег, чтоб купить, – убивают время. Придут те, кто два часа пьет голый кофе в "Макдональдсе" и тоскливо смотрит в окно. Придут неудачливые в любви, деньгах и работе и те, кто по несчастью родился в бедной семье.
Придут те, кому все надоело, кто уже истратил часть жизни на бесконечную, нелепую службу в банке или универсальном магазине. Придут шахтеры, которым надоела шахта, придут рабочие, которые ненавидят фабрику. Придут бродяги и кое-какие почтенные семейные люди, осатаневшие от семьи. Придут солдаты из армии и придут студенты из кампусов. Придут храбрые и сильные из всех областей жизни, отличиться и добыть славы.
Все заявятся. Возьмут оружие и покончат с этим порядком навсегда.
И город за городом занимают революционные войска неудачников. И солдаты имперской армии, вслушавшись в кровь многих поколений неудачников, текущую в их жилах, – вспоминают о своем рождении, срывают имперские отличия и с восторженными глазами и цветами на шляпах идут к своему родному племени, обнимаются с родными.
Город за городом, начиная со взрыва в Великом Нью-Йорке, Америка становится свободной, и я, Эдуард Лимонов, иду в головной колонне, и все знают и любят меня".
Вернувшись после каникул, Дженни объявляет, что им надо серьезно поговорить. Он ничего не заметил и не обратил внимания на того усатого деревенского пентюха в ковбойке, к которому они ездили на барбекю накануне его преждевременного отъезда, и вот теперь оказывается, что Дженни намерена поселиться с ним в Калифорнии, выйти за него замуж, родить ему детей, и, кстати, она уже беременна. "Ведь между нами нет любви", – стараясь не обидеть, говорит она Эдуарду, просто хорошая дружба и, несмотря на то что Западное побережье далеко от Восточного, нет никаких причин, чтобы эта дружба прервалась. Напротив. Она добрая девочка, и лишний раз доказала это: не хочет, чтобы он страдал, и он изображает понимание, желает ей счастья, соглашается, что так будет лучше, но на самом деле страдает: страдание настигает его внезапно и буквально опустошает. Он собирался ее бросить, но не думал, что выйдет наоборот. Не любя ее, он был уверен, что она его любит, и эта уверенность его согревала. Его кто-то ждал, у него было убежище, и вот все пропало. Снова вокруг враждебный мир, продуваемый холодными ветрами.
Он по-прежнему может зайти на Саттон-плейс выпить чашку кофе, но не более того. У Стивена появилась вульгарная привычка хлопать его по плечу, как бы утешая после любовной неудачи – его, Лимонова, брошенного этой коровой! Стивен интересуется, что он намерен делать. Издательство еще не вернуло ему книгу – это плохой знак. Зная, что он – мастер на все руки, Стивен рассказывает ему о своем приятеле, который ищет кого-нибудь, чтобы привести в порядок дом на побережье. Так Эдуард оказался на Лонг-Айленде, где в течение двух месяцев ему приходится работать лопатой и мастерком за четыре доллара в час. Нью-йоркские богачи, у кого есть дома в элегантных деревеньках на берегу моря, осенью приезжают туда только на уик-энд. На неделе там пустынно. Дом не отапливается, мебели нет. Эдуард спит на пенопластовом матрасе, под который подстилает брезент, чтобы не чувствовать идущей от пола сырости. Питается супами быстрого приготовления, разогретыми на плитке, натягивает на себя все свитера, но не может согреться. Иногда, если выглянет солнце, ходит на пляж пугать чаек или выпить кружку пива в единственном – совершенно пустом – баре в соседней деревушке и каждый раз на обратном пути промокает до костей. Стуча зубами от холода, он забирается в спальный мешок и представляет себе, как Дженни совокупляется со своим усатым увальнем. Сказал бы ему кто-нибудь в те времена, когда они были вместе, что наступит день, когда он будет мастурбировать, думая о ней…
Вот уже несколько недель, как он не разговаривает ни с кем, кроме хозяина бара и продавца маленького магазинчика, где покупает еду. Уезжая, он дал здешний номер нескольким человеческим существам, которых продолжает считать близкими – Шмакову, Лене Косогору, Дженни, но телефон не звонил ни разу. О нем не думает никто, никто не помнит, что он существует. Впрочем, один звонок был: литературный агент сообщил, что "Макмиллан" не берет его рукопись. Слишком мрачно. Ну, разумеется, если книга кончается фразой "Идите вы все на хуй!". Агент сказал, что надо пробовать еще, есть другие издательства, но это звучало неубедительно. Он явно торопился свернуть неприятную беседу и положил трубку. А Эдуард остался сидеть на мешке с цементом, один в пустом салоне, один в пустом мире. Дождь льет как из ведра, бросая в окна потоки воды сбоку, как в самолете. Он говорит себе, что на этот раз действительно все кончено. Он попытался, у него не вышло. Он обречен оставаться пролетарием, сверлить дырки в бетоне, красить в межсезонье дома для богатых и листать порнографические журналы. Он умрет, и никто так и не узнает, кем он был.
Мне кажется, что эту сцену я уже описывал. В придуманных сюжетах надо соблюдать меру: герой может дойти до края один раз, это даже рекомендуется, но второй раз – это уже перебор, можно все испортить. А в реальности, я думаю, что он был у последней черты несколько раз. Несколько раз он был на грани полного отчаяния, лишенный всякой поддержки и, что меня в нем восхищает, каждый раз поднимался, продолжал свой путь, черпая силы в простой мысли: если ты выбрал судьбу искателя приключений, то моменты полной безнадежности, тотального одиночества и отчаяния – это всего лишь цена, которую надо платить. Когда от него ушла Елена, то тактикой выживания стало пустить все на самотек: опуститься на самое дно, спариваясь на помойке, и рассматривать происходящее как некий новый опыт. На этот раз ему пришла другая идея. Дженни скоро соединится со своим суженым в Калифорнии, и Стивен, которому очень жаль ее терять, замены пока не нашел. А ведь Эдуард был по сути помощником Дженни, по крайней мере несколько месяцев: чинил ножки у столов, содержал в порядке садовые инструменты, наконец, варил борщ, высоко ценимый всеми гостями. Дом он знает, как собственный карман. Но главное: Стивен – большой сноб, и идея заполучить в мажордомы русского поэта, не может ему не понравиться.
8
Как он и предполагал, идея Стивену понравилась, причем хороша оказалась не только идея: русский поэт проявил себя идеальным хаускипером. Требовательный по отношению к уборщице-гаитянке, он сумел наладить хорошие отношения с секретаршей, дамой с непростым характером. Недоверчивый к тем, кто звонит в дверь, но при этом способный быстро и естественно переходить от крайней осмотрительности к самой изысканной почтительности, если оказывалось, что вторгшийся – человек вовсе не чужой. Он прекрасно ладит с поставщиками: у братьев Оттоманелли, в самой дорогой мясной лавке в Нью-Йорке, ему всегда откладывают лучшие куски. Кроме того, Эдуард – умелый повар, способный приготовить не только борщ или бефстроганов, но и богатые витаминами овощные блюда, которые так ценят состоятельные люди: авокадо, брокколи, шпинат – выросший на капусте и картошке, наш герой раньше и слов-то таких не знал. Ему, скажем, вполне можно доверить пойти в банк и принести десять тысяч наличными. Он умеет держать все под контролем, не забывает о вкусах и привычках хозяина. Подает виски нужной температуры. Вежливо отводит глаза, если из ванной выходит голая женщина. Знает свое место, однако отлично чувствует, при ком из гостей он может надеть под ливрейную куртку майку с профилем Че Гевары и поучаствовать в разговоре. Короче, не дворецкий, а чистое золото. Друзья Стивена ему завидуют, о его слуге слухи ходят по всему Манхэттену.
Эта благодать продлится целый год, пока один французский издатель не согласится напечатать его книгу и, с благословения своего взволнованного новостью хозяина, Эдуард уедет в Париж. Вскоре его книги будут переведены и в Америке – теми издателями, что раньше их отвергали, и я дорого бы дал, чтобы узнать, какие мысли посетили Стивена по прочтении "Истории его слуги", напечатанной в 1983 году издательством Doubleday.
Что же узнал его бывший хозяин из этой книги? Что как только он выходил за дверь, его идеальный мажордом спускался из своей комнатки под крышей в хозяйский bedroom, комфортно расположенный на втором этаже. Валялся на его шелковых простынях, раскуривал джойнты в его ванной, примерял его одежду, попирал босыми ногами его шелковистые ковры. Что он рылся в его шкафах и ящиках, пил его "Шато-Марго" и, разумеется, приводил девиц – снятых неизвестно где, иногда по две зараз – и совокуплялся с ними или позволял им ласкать друг друга, любуясь происходящим в венецианском зеркале, очень удачно подвешенном над кроватью king size, и намекая своим подружкам, что он если и не хозяин дома, то, как минимум, его приятель. Словом, ровня. Ладно. Возможно, я заблуждаюсь, но мне кажется, что эти шалости не так уж сильно потрясли Стивена. Ибо – хотя здесь я также могу ошибаться – скорее всего, в той или иной степени, все слуги в мире мечтают трахаться в хозяйской постели, некоторые это делают, а их хозяева – если они, конечно, не полные идиоты – обо всем догадываются и закрывают на это глаза. Главное, что, вдоволь нарезвившись, надо все привести в порядок, отнести простыни в стиральную машину, а в этом смысле Эдуард был безупречен.
И все же есть нечто, что и вправду могло смутить Стивена. Но это не то, что Эдуард делал в его отсутствие, а то, что он делал в его присутствии.