- Кто же станет его преемником? - деловито осведомилась Зебида.
- Его приемный сын Тиберий. Суть в том, что Август никогда не любил Тиберия, но вышло так, что других преемников не осталось. Остальные, и молодые, и старые, многие куда лучше пригодные к правлению, умерли. Его лучший друг Агриппа, его внуки, его племянники… - Он пожал плечами. - Очень печально. На самом деле печально.
- А каков он, этот Тиберий?
Муж и жена повернулись и увидели стоявшую в дверях Марию. Как долго она там пробыла?
- По слухам, он угрюмый, - сказал ее отец. - И повсюду видит заговоры. Наверное, ему слишком долго пришлось дожидаться власти.
- А сколько ему лет?
Став девушкой, Мария вовсе не утратила былой любознательности. Как и сообразительности.
- Ему за пятьдесят. Засиделся в наследниках. Не будь он мужчиной, я бы назвал его старой девой.
Произнеся эти слова, Натан тут же пожалел о них. Мария уже вошла в тот возраст, когда иудейская девушка считалась невестой но и сама она не проявляла особого интереса к замужеству, и, главное, желающие заполучить ее в жены вовсе не осаждали Натана предложениями. Что казалось странным - она была недурна собой и принадлежала к почтенной, обеспеченной семье.
- Как это, интересно, мужчина-римлянин может быть старой девой? - сердито фыркнула Мария.
- Твой отец имел в виду лишь то, что он… привередливый, раздражительный и склонный к ханжеству…
- Прямо как я, - проворчала девушка. - А вот мне доводилось слышать, что он устраивал со своими приятелями развеселые и непристойные сборища. Где же тут ханжество?
- Ну, если можно быть и ханжой, и развратником одновременно, то Тиберий как раз такой, - развел руками Натан. - Трудно сказать, что нам сулит его правление. Не исключено, что ему хватит забот в Риме и нас, иудеев, он оставит в покое.
- И где ты слышала о его развлечениях? - осведомилась мать, интересуясь в первую очередь, что именно слышала дочь.
То, что дошло до ушей самой Зебиды, было поистине отвратительно и неестественно.
- О! Это ни для кого не секрет, - отмахнулась Мария.
Они с Кассией часто обсуждали Тиберия и его оргии, в их глазах он служил как бы мерилом развращенности, применяемым к местным мужчинам.
"Ну, у этого, по крайней мере, нет свитков с неприличными картинками, как у Тиберия… А этот хотя бы не занимается такими делами на людях, в отличие от Тиберия…"
Вспомнив эти разговоры, Мария не удержалась и прыснула.
Ее отец вздохнул. Интерес Марии к подобным вещам еще более усложнял проблему замужества. Пусть девушка и хороша собой, но мужчины предпочитают послушных простушек, а не таких смышленых и бойких. Натан посмотрел на дочь как купец, оценивающий возможность сбыть товар с рук. И ведь недурна собой, право, недурна. Пышные волосы, приятные черты, славная улыбка. Чуть высоковата, зато стройная. Знает и греческий, и арамейский. Сведуща в Писании.
К счастью, большая часть ее преимуществ весьма заметна, а изъяны в глаза не бросаются. А изъяны есть, что уж греха таить. Неугомонный, пытливый ум. Склонность к непослушанию. Интерес к запретным темам, вроде похотливости Тиберия. Приступы меланхолии, которые она не старается скрыть. Некоторая, хотя и не чрезмерная, тяга к роскоши и драгоценным предметам. Проявляющаяся порой несдержанность. Несомненное упрямство. И наконец, скрытность.
- Наверное, нам не следует смеяться, - наконец сказала Мария. - Как-никак старый Август сейчас лежит где-то бездыханный. Но не печально ли, что они - я имею в виду римлян - действительно верят, будто он превратится в бога?
"И быстро перескакивает с одного на другое" - добавил Натан к списку нежелательных качеств дочери.
- А я вот думаю, действительно ли они верят в подобную нелепость или это просто политическая условность? - заметила Зе-бида. - Впрочем, почему бы и нет. Август хотя бы был правителем едва ли не всего мира. А ведь многие люди приписывают чудесную силу идолам, которые вообще не живые, а сделаны из дерева или камня.
"Или слоновой кости" - с внезапным потрясением подумала Мария, уже давно не вспоминавшая о своем детском секрете.
- Идолопоклонники говорят, что молятся не самому камню, а той силе, которую он символизирует, - возразил жене Натан. - Но утверждать, будто человек превращается в бога…
Он покачал головой.
- И подумать только, Август умер, а они оставляют его день за днем лежать у всех на виду, - гнула свое Мария. - А потом возьмут и сожгут. Я бы сказала, что это варварство, но ведь римляне, они, по сути, и есть варвары.
- Язычники, - поправил ее отец. - Они язычники, а не варвары. Есть разница.
- Я, пожалуй, сказала бы, что все варвары - язычники, но не наоборот, - согласилась Зебида.
- Все они достойны жалости, - убежденно заявил Натан, - Язычники, варвары, гои, вся эта публика, не важно, как ее называть.
Тело Августа, который умер вдали от Рима, перевозили в столицу медленно, передвигаясь ночью и делая остановки днем. Потребовалось две недели, чтобы старый император добрался до сердца своей страны, где правил почти полстолетия среди заговоров и интриг.
"Я получил Рим, построенный из кирпича, а оставляю его сложенным из мрамора", - по слухам, говорил император, и это не было пустой похвальбой.
Траурная колесница провезла его тело по улицам воистину великолепного города, который не поскупился на последние почести: последнее земное путешествие императора было достойно его долгого правления. Когда же наконец зажгли его погребальный костер, бывший претор по имени Нумерий Аттик увидел, как дух Августа воспаряет к небесам, в чем позднее поклялся перед Сенатом.
Семнадцатого сентября, почти месяц спустя после смерти Августа, Сенат официально объявил его богом. В его честь предполагалось воздвигнуть храмы с соответствующим штатом жрецов, учреждались игры и празднества, а клятву именем Божественного Августа провозгласили официальной в пределах всей империи, включая и провинцию с центром в Кесарии, в состав которой входили земли Израиля.
Однако, когда Августа провозгласили богом, в Иерусалиме и Магдале шли священные дни начала нового, три тысячи семьсот семьдесят пятого года от Сотворения мира, и люди, очищавшие душу постом и молившиеся о прощении грехов, сочли бы языческой мерзостью саму мысль о возможности клясться именем человека, объявленного богом, даже при заключении важной торговой сделки.
Для Марии ежегодный обряд Искупления приобрел некую унылую предсказуемость. Каждый год она перечисляла свои прегрешения и искренне раскаивалась в них, клялась Богу в том, что не будет больше их совершать, а на следующий год снова каялась в той же комнате в тех же самых грехах. Порой они казались менее вопиющими, и ей виделось некое духовное улучшение, порой, наоборот, мрак сгущался, но в целом грехи оставались теми же и грузом лежали на душе, как камни на горных тропах. Они, может быть, и истираются под копытами ослов, но очень медленно и никак не исчезают окончательно.
В этом году, вдобавок к старым знакомцам, Мария приобрела несколько новых. Прошлой зимой она вступила в возраст, когда уже перестала считаться ребенком и стала принадлежать к категории, деликатно именуемой "ведущая себя как женщина". Это повлекло за собой целый ряд новых ограничений и правил, некоторые из них, например касавшиеся ритуального очищения после месячных, восходили к Моисею, другие же, более современные и житейские, касались приличий и манер. Так или иначе, Мария достигла брачного возраста, и, хотя ее отец не торопился с поисками мужа, девушка понимала, что в скором времени он этим займется.
Она одновременно и хотела выйти замуж, и не хотела: это ставило ее в тупик, не давая разобраться в себе. Быть старой девой считалось позором, и позора для себя Мария, разумеется, не желала. И вообще не имела ничего против нормальной жизни, в понятие каковой, согласно общему суждению, непременно входили такие дары Господни, как здоровье, процветание, семья и дом.
Но… ей хотелось иметь больше свободы, чем сейчас, в крайнем случае хотя бы не меньше, а стать полноправной хозяйкой на практике означало превратиться в рабыню. Ей придется беспрестанно, не зная ни минуты покоя, хлопотать по хозяйству и заботиться о домашних. Мария видела, как не покладая рук трудятся ее мать и другие замужние родственницы, каждая по-своему, но с тем же усердием. Радости в этом мало, но единственной альтернативой было остаться незамужней дочерью - нахлебницей и позором семьи. В Писании полно увещеваний относительно жалкой участи вдов и сирот, о каковых должно милостиво заботиться, но незамужняя дочь равна им по положению или, точнее, отсутствию оного. Единственная разница в том, что незамужнюю девушку, как предполагалось, должен был содержать отец или брат.
Но жизнь казалась слишком сладкой, чтобы провести ее в домашнем рабстве. Мария видела, какими старыми выглядели домохозяйки Магдалы по сравнению с греческими женщинами, которые порой приезжали со своими мужьями-купцами на рыбный склад Натана. По слухам, иностранные женщины имели право владеть собственностью и путешествовать в одиночку, некоторые из них имели свои дома и даже самостоятельно вели дела. С мужчинами они общались как с равными, не опуская глаз, Мария сама видела это, и так же они держались и в обществе ее родичей. И вот ведь странность - похоже, что даже Илию такого рода "непристойность" в определенном смысле нравилась. У них были необычные имена вроде Фебы или Федры, они носили почти прозрачные платья и ходили с непокрытой головой. Имена в чем-то похожие на… Ашера.
Это имя прозвучало в ее голове, как удар молнии. Ашера!