- А ведаешь ли ты, пащенок, что Анна - сиречь благодать божья?! - дошли до Никиты крики разгневанного отца Амвросия,- А сие что? - Жирный палец уставился на поставленную лицом к солнцу икону,- Сие благодать божья? Тьфу! Да это же моя холопка Оленка, дворовая девка, что мне полы моет, портки стирает... Ах ты пащенок! Отец твой голову сложил на плахе за старый обычай, а ты сей срамной иконой церкви божией зуботычину дал?!
Но тут в спор неожиданно вмешался дедушка.
- Не гневи бога, батюшка! Не вещай за всю православную церковь! Ступай домой и отмойся от грязи своих речей! А отрока я и без тебя накажу! - И в доказательство Изот сердито дернул за светлые кудри покорно склонившего перед ним голову Никиту.
Отец Амвросий, как бы задохнувшись, замолк и покатился через огород к своим черным хоромам. Только там он словно опомнился и издали погрозил всем маленьким кулаком.
- Да, плакали теперь наши денежки...- ворчливо заметил Кирилыч,- и виной всему девка! Ох, бабы, бабы! - После своей разгульной жизни в буслаевские годы Кирилыч так никогда и не женился, а своих женатых сотоварищей именовал несчастными каторжанами, плененными судьбою.
"А девушка-то и впрямь красавица!" Дед залюбовался нежным и тонким очертанием девичьего овала на иконе. Солнечные лучи, брызнувшие после дождя, казалось, так и ласкали краски: зарумянились щеки, засмеялись, словно живые, глаза.
- Дышит, вот те крест, дышит! - вскрикнул подошедший Кирилыч.
- И впрямь дышит! - Дед шагнул в сторонку, дабы не спугнуть первого взгляда.- Но и отец Амвросий прав: сие не икона, сие парсуна! И парсуна отменная! - И с радостью подумал, что, может, это и не парсуна даже, а картина нового письма. Да не из тех мрачных полотен, на кои нагляделся дед в замках ливонских баронов, когда ходил в молодые годы за рубеж с плотницкой артелью. Нет, в тех темных холстах не было жизни. А здесь - высокое озарение души. И радоваться надо - есть богатырский талант у Никитушки! И бояться: не зарыла бы жизнь сей талант в землю! Дед с показной суровостью посмотрел на застыдившегося Никиту и сказал властно:
- Ты, парень, вот что, отнеси икону сегодня же домой да поставь в горенку. Не то, почитаю, скучаешь один там ночами по зазнобушке! - И лукаво подмигнул Кирилычу. Тот захохотал так, как умел когда-то в Господине Великом Новгороде смеяться Васька Буслаев: громко, простодушно и от всего сердца. За смех этот и выкупил в свое время дед Изот разоренного купецкого сына, буяна и ёрника Кирилыча из долговой ямы.
И свидеться с Оленкой Никите удалось только через неделю после истории с иконой и отцом Амвросием. Попадья навалила на девушку столь много работы, что Оленка и на час не могла отлучиться с поповского подворья. Сам отец Амвросий в церкви боле не показывался, хотя деньги за работу, вопреки мрачным предсказаниям Кирилыча, заплатил исправно.
- Ох не нравится мне эта доброта! Слишком много церквей в Новгороде, чтобы в наших краях поп мирянину обиду простил! - сердито ворчал Кирилыч, когда снимали леса. Теперь всем открылись писанные чудесным лазорем, подновленные настенные фрески, а сверху, из-под самого купола, сурово и властно смотрел осиянный льющимся через узкие окошки "светом Вседержитель письма славного Феофана Грека.
- Деда, а пошто он кулаком-то грозится? - Роман всегда так: во фресках его интересовало движение, рассказ, а не узор и краски.
- А насчет того есть одна сказка, внучок! - Дед с младшим внуком обращался всегда не то чтобы ласковее, а как-то веселее - был и понятней и проще, и жизненный путь его, считал дед, будет прямее, чем у Никиты, - Писала в давние времена одна артель церковь. Писали и Вседержителя. Писали по уставу - с рукой благословляющей. А утром пришли - рука в кулак сжата. Ругнулись мастера и решили, что хлебнули вечор медовухи. Переписали. На другое утро приходят: опять рука в кулак сжата! Взялись они в третий раз за кисти и слышат вдруг голос сверху: "Писари, о писари! Не пишите меня с рукой благословляющей, а пишите с рукою сжатою! Держу я в той руке Господин Великий Новгород, и коли рука моя разожмется - тут и конец граду Новгороду!" Вот с тех пор наши новгородские мастера и пишут Вседержителя на свой сказ - с рукой сжатой, а не благословляющей!
- Но сей-то лик писал не новгородец, его ведь сам Феофан Грек писал, дедушка! А рука все одно сжата! - перебил старика Никита.
- Так оно так, лик сей писал великий Феофан! - согласился дед.- Прав ты, Никита,- малость учен, потому и прав. Но оставь-ка на время свою ученость и подумай: где жил Феофан-византиец лучшие свои годы? Ты думаешь, он наших сказок не слышал, медовухи нашей не пил, с мастерами нашими не водился? То-то! Большой был мастер, не спорю, но говорил сей грек в
Новгороде русским голосом! - Дед закашлялся и махнул рукой.- А впрочем, шли бы вы гулять, ученые головы! Нонче отец Амвросий нам всем расчет дал, не поскупился! Берите-ка! - Дед раскрыл кожаный кошель и дал братьям по рублевику весомой чеканки. - Ступайте, ступайте! - рассмеялся он удивлению внуков: никогда до того не баловал он их такими деньгами.
- Эх! Сегодня наш брат мастеровой и загуляет! - радостно подмигнул Ромке Кирилыч.
- Я те погуляю! - грозно пообещал дед.- Расчет не получишь, пока вечером остальные леса не приберешь. Мне еще сегодня верхний строй подновить надо.
- Ну что, Никитушка, делать-то будем? Ты только глянь - цельный рубль! У тебя целковый, у меня целковый... Давай, мы с тобой на ярмарке у цыганов славного конька сторгуем? Настоящего, ездового, а не дедушкину сивку-бурку! - Глаза у Ромки так и загорелись при одной мысли о лошадях. Должно быть, с тех времен, когда они еще не были при деле и мальцами ездили с Кирилычем в ночное, родилась в нем эта страсть к лошадям.
- Ан нет, Роман, - несогласно завертел головой Никита.- Я лучше завтра немецких красок да новые холсты куплю!
- Опять малевать? А по мне, так пропади они пропадом: что иконы, что парсуны! Право! В тебе, Никита, словно и не течет кровь стрелецкого десятника Стремянного полка!
- Тише ты ори о крови-то своей, дурень! Забыл царский указ - выслать из Москвы стрелецких вдов и сирот и впредь детей казненных стрельцов на службу царскую не брать. Так-то! Ступай-ка ты, Ромка, лучше на ярмарку коней смотреть, а я пойду своей дорогой!
- Чай, Оленке обновы покупать!
- Ах, и ты туда же, смеяться! - Никита перехватил брата и хотел было перебросить его через плечо, но тот изловчился и, падая, так потянул на себя Никиту, что тот сам перелетел через него, и через секунду крепыш Ромка сидел уже у него на груди и крепко держал за руки.
- Молодец, Ромка! - одобрительно хмыкнул с крыльца Кирилыч.- Славный перехват! Где выучил-ся-то?
- Грузинец один на ярмарке показывал. Э, да вставай, вставай, братан,- вон и зазноба твоя из-за амбара знаки подает, зовет, поди! - И пока Никита бежал к Оленке через огород, он слышал позади дружный хохот Романа и Кирилыча.
- Вот черти! Еще попадью из избы выманят! - испугался было он на ходу, но, к счастью, все обошлось...
- Серденько мое, Никитушка! - Оленка сама обхватила его и крепко поцеловала на виду изумленных Кирилыча и' Романа. Затем оттолкнула и сказала быстро: - Приходи сегодня на Гарольдов вымол. Я буду там, слышишь, обязательно буду!
Тут со двора раздался сердитый голос попадьи, и, подхватив ведра, Оленка быстро зашагала к поповскому дому.
Надо ли говорить, что еще и не свечерело, а Никита уже торчал у старой пустой пристани окрещенной еще в давние-давние времена, когда княжил в Новгороде великий князь Ярослав, Гарольдовым вымолом.
На Волхове было тихо, спокойно, редко-редко проскрипят уключины лодки да заскользит над водой полный парус рыбачьей соймы, возвращающейся с Ильменя. Только на другой стороне, у Детинца, мелькают черные монашеские клобуки и несутся сердитые голоса: по указу царя Петра монахов занимали на черной работе - заставляли подновлять обветшавшие укрепления Детинца на случай, ежели заявятся шведы. Впрочем, монашеская братия не особливо себя утруждала работой без царского надзора, а воевода, как было всем ведомо, славился сребролюбием и богобоязненностью. И вскоре черное воинство дружно зашагало по дороге в Юрьев монастырь, предвкушая вечернюю трапезу.
И наступила столь сказочная тишина, что Никита, казалось, услышал, как с тихими всплесками Волхова течет само время. Как и века назад, река медленно, но упрямо несла свои воды на Север, в страну угрюмых варягов, с которыми столько раз шли кровавые войны. Вот и ныне уже пятый год шла война со шведом, потомком древних варягов. Многое видел на своем берегу седой Волхов.
Никита особливо любил слушать дедушкины сказы длинными зимними вечерами. Забирались они с братом на теплую и широкую русскую печь и оттуда сверху видели диковинные при свете одинокой свечи тени на степах, слышали напевную речь деда, пока тот неспешно вел старинный сказ, что слышал еще от своего деда: плотницкий род Корневых был в Новгороде древнее иных боярских родов. Баял им дед и старинный новгородский сказ про Гарольдов вымол. Многие сказы ведал дедушка! Правда, с годами меньше сказы сказывал, боле учил внуков грамоте: и своей, славянской, и грамоте немецкой,- дошел он до нее самоучкой в своих многих скитаниях по Ливонии и Эстляндии. Жил тогда дедушка и в Риге, и в Ревеле, мастерил, плотничал. Так, глядишь, и заговорил с немецкими мастерами и заказчиками на их языке. Ромке немецкий давался с трудом - ему бы все на саблях с Кирилычем биться, а Никита и не заметил, как выучил.