Глава пятая
Опять говорят о сенешале де Жизоре
На следующий день греки отмечали в своем монастыре память Дионисия Ареопагита, епископа Афинского, особо почитаемого ими. Из уважения к монахам, коим пришлось претерпеть утеснение, крестоносцы во главе с Ричардом Львиное Сердце и его главными военачальниками тоже отправились в храм. Ричарду нравилось греческое богослужение, в строгости облачений он находил больше вкуса, нежели у латинян, хотя некоторое блеяние, свойственное греческому песнопению, его порой начинало сильно раздражать. Он сожалел, что не может петь вместе с греками, чтобы как-то сгладить это блеяние, подобное ряби на морской волне, своим чистым и сильным голосом.
Когда началось чтение акафиста священномученику Дионисию, в тесный монастырский храм протиснулся граф Ролан де Дрё, по его взволнованному лицу было видно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
- Ваше величество, - сказал стоящий рядом с королем Робер де Шомон, - передали, что у графа де Дрё срочное сообщение, настолько важное, что он просит вас выйти из храма.
Низко поклонившись священнику, подошедшему к нему с колышущимся кадилом, Ричард в последний раз обонял воскурение ладана и медленно двинулся к выходу. Греки смотрели на него с неодобрением. В здешнем монастыре считалось, что кто до окончания службы покидает храм, того на сей день Господь вычеркивает из списка прощенных и спасенных.
- Ваше величество, - молвил граф де Дрё, - беда! Все английское войско в сильном смятении, надевает доспехи, вооружается и намерено немедленно идти громить Мессину.
- Без меня? - вспыхнул Ричард так, что многим померещилось пламя в его буйных рыжих власах.
- Именно поэтому я и осмелился оторвать вас от Божьей службы, дабы возвратить к службе военной, - с чувством произнес граф Ролан. - Дело не терпит отлагательств.
- Докладывайте, из-за чего все произошло, - приказал король, направляясь к воротам монастыря, у которых толпились вооруженные рыцари и уже стоял в полной сбруе и доспехах его конь.
- Из-за полнейшей чепухи, - отвечал де Дрё. - Сэр Леонард Глостер, рыцарь вашего величества, вознамерился сегодня утром отправиться на мессинский рынок. Сказывают, он поспорил со своими вчерашними собутыльниками, что покажет мессинцам, какими дровами топится его печь. Явившись в хлебные ряды, он тотчас стал доказывать первой попавшейся торговке, что ее хлеб не стоит и десятой доли того, сколько она за него просит. Ссора вспыхнула мгновенно, и дрова в печи у Глостера дружно занялись. Он выхватил меч, но тотчас был ловко обезоружен, побит и брошен в выгребную яму.
- Мертвый?
- Благо что живой. Безоружный, с расквашенным носом, он вернулся в стан, а поскольку его все любят, забияку, то все пришло в движение. Говорят, жители Мессины, спохватившись, - обидели-то не слугу и не оруженосца, а благородного рыцаря! - заперли все городские ворота, вооружаются и спешат на башни и стены.
- Сэр Глостер - не сын ли Ричарда Глостера? - спросил Ричард, вспоминая вчерашний рассказ Робера о турнире в Жизоре.
- Сын, - подтвердил граф де Дрё.
Вскочив на коня и выехав за монастырские ворота без доспехов и оружия, Ричард увидел свои войска в полной решимости двигаться на город: конский топот и ржание, лязг, пламенные выкрики, хлопанье знамен на осеннем ветру. Выхватив у одного из пехотинцев длинную палку, оснащенную на одном конце железным шаром, он устремился к передним рядам, подскакал к одному из рыцарей, чья лошадь то и дело вздымалась на дыбы, будто ее больше всего обидело поведение мессинцев, и с размаху ударил ретивого вояку железным концом ослопа по плечу.
- Кто король? - крикнул он при этом. Рыцарь, в котором сквозь мглу гнева Ричард только теперь узнал молодого Генри Ланкастера, обиженно моргал, хватая ртом воздух. - Я спрашиваю, кто ваш король, негодяи?! - снова взревел Львиное Сердце и ударил своей легкой дубинкой другого рыцаря, кажется Джона Онриджа.
- Да здравствует король Ричард! - воскликнул тот, гораздо быстрее взяв себя в руки, нежели Ланкастер. - Да здравствует Львиное Сердце!
- То-то же! - рыкнул Ричард, отбрасывая палку в сторону. - Какие мухи вас покусали, воины Англии? Прекратить сумятицу! Приказываю строиться и по всем законам военного искусства начинать дело.
Стихийное выступление обиженных англичан было сбито. Началось построение войска, которое не могло остаться незамеченным с мессинской стороны. Ближе к полудню в лагерь явились городские нотабли Йордан Люпин и адмирал Маргарит с сообщением, что им удалось успокоить горожан и что им поручено пригласить вождей крестового воинства завтра утром на переговоры.
- Никаких переговоров, - возразил Ричард: - Я намерен немедленно идти на город, чтобы забрать то, что мне причитается по наследству.
- Об этом нам тоже поручено сообщить вашему величеству, что городские нотабли полны решимости самостоятельно взять на себя ответственность за выплату наследства Гвильельмо Доброго. Это будет в первую очередь вынесено на обсуждение на завтрашних переговорах.
- Вот как? - удивился Ричард. - Стало быть, граждане Мессины намерены уплатить то, что должен был уплатить их сюзерен?
- Можно сказать, что так оно и есть.
Поморщившись и сделав вид, что ему страшно не хочется откладывать взятие города, король Англии все же согласился ждать завтрашних переговоров.
- Но учтите, - сказал он на прощанье, - если завтра в полдень я не получу свою долю наследства Гвильельмо, мои войска обрушатся на Мессину подобно лаве вулкана.
Вечером на военном совете Ричард в присутствии военачальников, среди которых были Джон Эйвон, Жан де Бриенн, графы Дрё, Бар и другие, обсудил план завтрашних действий на случай, если переговоры с нотаблями не принесут желаемых результатов. По окончании совета король уселся в той же комнате с камином, что и вчера, и с теми же друзьями. Позвал к себе Леонарда Глостера и, когда тот явился, сказал ему:
- Ваша безрассудность не делает вам чести, сэр Глостер.
- Приношу свои искренние извинения, сэр Плантагенет, - с усмешкой во взоре отвечал тот. Он, быть может, имел бы и дерзость улыбаться при этом, но губы и нос у него были здорово разбиты.
- Однако не обольщайтесь, полагая, что вы такой уж храбрец, - добавил Ричард. - Вами руководило Провидение, выбравшее сей день для открытой стычки с мессинцами. Желаю вам завтра отличиться в сражении и не побывать еще раз в выгребной яме. Ступайте.
Когда Глостер удалился, Ричард с друзьями принялся пить вино. Вскоре разговор снова зашел о восточном сенешале ордена тамплиеров, Жане де Жизоре.
- Что он тут делает? - вопросил Ричард, - Разве мало дел в левантских комтуриях?
- Да, тут что-то нечисто, - молвил Амбруаз.
- Я вот все думаю, - продолжил король. - Почему он, добившись столь большой власти в знаменитом рыцарском ордене, до сих пор не сделался великим магистром?
- Он явно не хочет этого, - сказал Робер. - Ему выгодно проталкивать на самую вершину ордена не самых лучших и далеко не самых умных членов Ковчега . Причем именно таких, которые готовы будут слушаться его советов. В этом есть существенное отличие власти монаршей от власти орденской, заключающееся в том, что последняя не является наследственной и зачастую лишена благодати.
- Увы, - вздохнул Ричард, - и монаршья власть часто бывает безблагодатной.
- И все же есть в любой монаршей власти Божье соизволение, если не благодать. А то, что происходит в последние годы с орденом тамплиеров… Я уверен, что поражение под Хиттином и утрата крестоносцами Иерусалима - тоже плоды деятельности Жана де Жизора. Одно только не могу понять, - задумчиво почесал бороду коннетабль Робер, - как это Жан допустил, что вы, ваше величество, срубили его священный вяз, знаменитое древо Жизора.
- Даже самый лучший конь иной раз спотыкается, - сказал король Англии. - Ничего, еще представится случай обломать ноги этой жизорской коняжке. Никогда не прощу ему убийство бедного Клитора.
- Клитора? - удивился Герольд де Камбрэ.
- Имеется в виду маркиз Мишель де Туар, - сказал Амбруаз.
- Я слышал, что Жан убил некоего маркиза де Туара, - молвил Робер де Шомон. - Хотелось бы послушать об этом убийстве, если эн Ришару угодно будет рассказать.