Два дня и две ночи шкоут шёл в семи верстах от западного берега. По утрам в отдалении было видно, как по кавказской земле стелился туман, а когда прояснялось, то маячила вершина горы Бешбармак. У подножия в низине было зелено: в зрительную трубу виднелись Самурские леса, небольшие аулы с вьющимися дымками. Словно картинки из дивной сказки сияли на высоких берегах дербентская древняя крепость и русская крепость в Тарках. Возле этих городков кишели небольшие парусные лодки и стояли на якорях корабли. Михайла вспомнил, что за Дербентом и Тарками идёт война с Шамилем. Подумал без особой тревоги: "Чёрт её знает, а может, горцы давно захватили и Тарки и Дербент? А может, это ихние лодки на пристанях? Чего доброго, кинутся в погоню на вёслах, или из крепостей пушки загремят…" Хотел было увести корабль подальше от берега, но передумал - всегда, мол, успеется. Велел музу-рам, чтобы приготовили на всякий случай оба замбурека. Две эти пушчонки раздобыл ещё лет двадцать назад Михайлин отец: купил их у какого-то персидского вали. Нужны они были крайне. Редкий купец в ту пору обходился без пушечных выстрелов. Частенько нападали на купеческие суда разбойники. Когда не помогали ружья, то заряжали пушки и отпугивали злодеев. Особенно много стычек было в последнююрусско-персидскую войну. Теперь разбои на Каспии будто бы прекратились, но, дьявол их знает, надолго ли? Раз в горах идёт война, то и на море она выплеснется. Всё обошлось, однако, благополучно: прошли мимо пристаней и крепостей - никто не тронул, никто не обратил внимания. Лишь на пятые сутки, когда утих ветер и упали паруса, музуры заметили позади "Астрахани" приблизительно в пяти верстах два парусника. Начали гадать: чьи, откуда взялись? Неужто Шамиль в погоню бросился? Смотрели поочерёдно в зрительную трубу, пожимали плечами и поругивались: вот ещё не было печали - и ветер утих, и разбойники "на хвост сели". Ветер зашевелил паруса в полночь, шкоут двинулся дальше. И бежал он по волнам быстро и уверенно, словно хороший конь по равнине, но Михайла и его спутники не находили покоя - только и всматривались в чёрную ночь за кормой, ожидая внезапного нападения. Утром, чуть свет, разглядели - оба парусника шли следом и ещё приблизились. Капитан прикинул, сказал купцу:
- Нагонят к вечеру, ваше степенство. Хоть бы успеть нам выйти к Чеченскому острову, а там рукой подать до Волги.
- Хай, шайтан! Вот всегда так. Аллах пошлёт - дьявол отнимет! - сокрушался Кеймир.
К вечеру парусники отдалились в море, чтобы напасть с фланга - это поняли на "Астрахани" все. Михайла велел команде зарядить ружья и винтовки, поставили на правый борт оба замбурека и принесли ящики с ядрами. Фонарей решили не зажигать. Курить - только в кубриках, авось обойдётся. До полуночи не было услышано ни одного постороннего звука, только всплески волн и кромешная чернота. За полночь взошёл месяц; тусклый свет от него упал на море. И почти вместе с его восходом загремели пушки: одна, другая, третья. Красные снопы огня озарили полумрак, а свист ядер и взрывы заглушили всплески волн. По огню, вылетающему из жерла пушек, Михайла определил: парусники идут один за другим, и велел стрелять по ним. Едва отгремели чужие пушки, как "ответили" оба герасимовских замбурека. На чужих парусниках затаились: видимо, не ожидали, что "Астрахань" вступит в сражение, и, может быть, даже не знали, что на шкоуте есть пушки. Но пауза была недолгой. Вновь загремела палубная артиллерия, и одно из ядер с ужасающим свистом ударило в ростры. Полетели щепки - ядро угодило в крайнюю шлюпку. По крашеной обшивке заплясал огонь.
- Бросай в воду! - заорал штурман.
Кеймир и с ним несколько музуров бросились на ростры, подхватили, приподняли шлюпку и бросили в кипящие волны. Замбуреки дали ещё один залп по врагу, затем ещё и ещё, но ответного огня не последовало. Настала тишина, а за ней - матросская ругань с прибаутками и угрозой.
- Сволочи! - смачно выговаривал Михайла. - Сучьи дети. Не выдержали! Пороху не хватило! Не на того нарвались!
- А, проклятье их роду! - вторил Кеймир. - Пошли им аллах вместо хлеба ишачьего помёта!
Ругались, радовались и благодарили бога, что обошлось всё хорошо. И совсем не спали. На рассвете вновь увидели своих врагов: оба парусника были целы и невредимы. Опередив шкоут версты на три, они первыми приближались к Бирючьей косе и карантинному рейду. В полдень, когда бриг "Астрахань" бросил якорь поодаль от них, Михайла заломил шапку и присвистнул:
- Так это же "Гашим" и "Святая Екатерина"! Ну, молодец Багиров, только стрелять ни хрена не умеет.
- Михайла Тимофеевич, может, пожалимся начальству? - спросил капитан. - Пусть взыщут с него за шлюпку, да и на купеческом собрании побранят - будет помнить!
- Жалиться?! - возмутился купец. - Да ты что, или у короля английского воспитывался? Нет, брат ты мой, я с ним по-своему сосчитаюсь. Он у меня попрыгает!
"Русская Венеция" встречала вернувшегося купца и его нового приятеля, огурджинского старосту, гоготом гусей и кряканьем уток. В протоках, переполненных вешней водой, русские бабы полоскали бельё. Выше, под вётлами, теснились один к одному деревянные домики на сваях. Обведённые синей краской окошки напоминали о глазах персидских красавиц. На бударках, ловко орудуя вёслами, разъезжали рыбаки. И где-то совсем недалеко слышались ружейные выстрелы: это охотники палили по диким уткам. Кеймир растерянно оглядывал всё, что попадалось на глаза, и улыбался. Михайла хорохорился:
- Это ещё не Астрахань. Вон Астрахань! Вон - гляди! Видишь купола золотые да стены белоснежные! Вот это и есть город. А возле того собора и домик наш стоит.
Кеймир кивал и цокал языком.
- А вон, видишь, длинное зданьице? Это пристань. А это вот лабазы купеческие с разными товарами на продажу.
Михайла велел остановить катер против кремля. Выйдя на берег, подал руку Кеймиру и повёл по набережной вдоль стены, рассказывая о башнях и церквах.
Не сбавляя охоты говорить и хвастаться, купец привёл туркмена к подворью. За высоким каменным забором, посреди которого синели ворота с красным жестяным петухом на арке, стоял двухэтажный дом Герасимовых. Длинноухий спаниель завизжал и радостно залаял за калиткой, учуяв своего хозяина. Едва Михайла отворил калитку, пёс встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь. Затем быстро отскочил, обнюхал незнакомого гостя и помчался к крыльцу террасы.
- Боже ты мой, Мишенька приехал! - вскрикнула старуха-мать и, бросив лукошко с водяными орехами, кинулась к сыну. Пока он лобызал её, подскочили жёны Александра и Никиты - дородные молодые купчихи в цветастых сарафанах. Здороваясь с деверьком, с любопытством оглядывали стройного широкоплечего туркмена в бараньей шапке, в шерстяном сером чекмене и юфтевых сапогах. Уловив их взгляды, Михайла пошутил:
- Хорош бычок, а? Эх, не были бы замужними- обеих бы отдал Кеймиру в гарем!
- Ай у него гарем есть?
- А как же! Дворец из серебра, крытый золотым листом, и триста жён в парчовых платьях!
- Да будя тебе врать-то!
- Не верите? Спросите у него самого!
- Ай, нам всё равно, - сказал Кеймир, стесняясь бойкости русских женщин…
- Ведите гостьюшку в хоромы, а я за мужиками сбегаю, - захлопотала старуха-мать, подбирая подол юбки и направляясь вниз, на зад зорки, к лабазам. Пока она ходила за своим стариком и сыновьями, Кей-мира проводили в комнату, где стояли кровать и стол, принесли кувшин с водой, чтобы умылся с дороги. Горничная девка стянула с него чекмень, ловко засучила рукава рубахи.
- Ай, ладно, ай, ничего, - неловко отказывался он от её помощи.
Горничная убежала, а потом снова вернулась, приглашая его в горницу, где собрались все свои. Отец и сыновья - Александр, Никита и Михайла уже сидели за столом. Тут же и женщины - старая и молодые хозяйки. Посредине стоял двадцатилитровый самовар, и весь стол был заставлен тарелками с закуской, блюдечками с чашками, вазами с конфетами и пастилой. Хозяином застолья был старик Тимофей - это Кеймир сразу понял. Младший сын в его присутствии сразу сник, потерял веселье, и вид у него был озабоченный.
- Стало быть, жив ещё Кият-ага? - спросил старик, поглядев на Кеймира, и тут же подсказал Александру, чтобы открывал бутыль с самогоном. Сам потянулся к красной наливочке.
- Живой, живой, - отозвался Кеймир, глядя с испугом, как Михайла наполняет ему стакан самогонкой.
- Согрейся, - сказал Михайла тихонько, - а то продрог небось.
- Ай, ничего, мы арака не кушит.
- Да ты что, Мишенька, впозаправду решил бусурманца упоить? - одёрнула его мать. - Я баба да и то знаю, что не пьющие они. Разве что наливочки ему. Дед, ну-ка дай сюда бутылочку! - Старуха налила в другой стакан наливки и поставила перед Кеймиром.
- Ну ладно, сыны, бабы да гость заморский, - важно произнёс старик-хозяин, - выпьемте за благо-получное возвращение да за знакомство. - Тут же он выпил большими глотками из гранёного стакана и подморгнул Кеймиру: - Пей, не бойся. Не отравишься… Сладенькая водица.
- Мы арака не кушит, - повторил Кеймир и принялся, обжигая губы, пить чай.
- Ну и ну, - засмеялся старик Тимофей.
- Аллаха чтит и нам велит, - отозвался раскрасневшийся с первого стакана Михайла и начал каламбурить: - Зря, Кеймир-хан! Водка, конечно, не солодка, но от неё и речь ходка, и баба кротка, и старуха- молодка.
- Ну, заерундил, - недовольно проворчал отец, налил ещё стакан наливки, выпил. Утерев губы и бороду рукавом, сказал:
- Ну что, Мишка? Что-то ты не похож на самого себя. Не было беды какой в дороге?
- Да какая уж беда, папаня! Разве что Багиров из пушек обстрелял, лодку на рострах расшиб. Но это бедой не назовёшь. У туркменцев вон дело лихо…