Он смотрел вслед проходившим солдатам, пока последние ряды их не скрылись за углом и мерный звук шагов не затих в отдалении.
Только он уселся в своем кресле, как дверь отворилась, и в комнату вошел какой-то джентльмен.
- А, мистер Брюстер! Ну что, лучше вам сегодня? - спросил он.
- Входите, доктор! Да, мне сегодня лучше. Но только ужасно хрипит в груди. Все эта мокрота! Если бы я мог свободно отхаркиваться, я чувствовал бы себя совсем хорошо. Не можете ли вы дать мне чего-нибудь для отделения мокроты?
Доктор, молодой человек с серьезным лицом, дотронулся до его морщинистой руки со вздувшимися синими жилами.
- Вам следует быть очень осторожным, - сказал он, - вы не должны позволять себе никаких отступлений от режима.
Пульс старика был еле заметен. Совершенно неожиданно он засмеялся прерывистым старческим смехом.
- Теперь у меня живет дочь брата Джорджа, которая будет ходить за мной, - сказал он. - Она будет следить за тем, чтобы я не удирал из казарм и не делал того, что не полагается. Однако, черт возьми, я заметил, что-то было не так.
- Вы про что?
- Да про солдат. Вы видели, как они проходили, доктор, а? Они забыли надеть чулки. Ни на одном из них не было чулок. - Он захрипел и долго смеялся своему открытию. - Такая вещь не могла бы случиться при герцоге, - пробормотал он. - Нет, герцог задал бы им трепку!
Доктор улыбнулся.
- Ну вы совсем молодцом, - сказал он, прощаясь. - Я загляну к вам через недельку, чтобы справиться о вашем здоровье.
Когда Нора пошла провожать его, он вызвал ее на крыльцо.
- Он очень слаб, - прошептал врач. - Если ему будет хуже, пошлите за мной.
- Чем он болен, доктор?
- Ему девяносто лет. Его артерии превратились в известковые трубки, сердце сужено и вяло. Организм износился.
Нора стояла на крыльце, глядя вслед удалявшемуся доктору и думая о новой ответственности, возложенной на нее. Когда она повернулась, чтобы войти в дом, то увидела подле себя высокого, смуглого артиллериста с тремя золотыми шевронами на рукаве мундира и с карабином в руке.
- Доброе утро, мисс! - сказал он, поднося руку к своей щегольской фуражке с желтым галуном. - Здесь, кажется, живет старый джентльмен по имени Брюстер, участвовавший в битве при Ватерлоо?
- Это мой дядя, сэр, - сказала Нора, потупив глаза под проницательным, критическим взглядом молодого солдата. - Он в гостиной.
- Могу я поговорить с ним, мисс? Я зайду еще раз, если сейчас нельзя его видеть.
- Я уверена, что он будет очень рад видеть вас, сэр. Он здесь, войдите, пожалуйста. Дядя, вот джентльмен, который хочет поговорить с вами.
- Горжусь, что имею честь видеть вас, горжусь и радуюсь, сэр! - сказал сержант, сделал по комнате три шага вперед и, опустив карабин на землю, отдал честь.
Нора стояла у двери с раскрытым ртом и расширенными глазами, размышляя о том, был ли ее дядя в юности таким же великолепным мужчиной, как этот сержант, и, в свою очередь, будет ли этот молодой человек когда-нибудь такой же развалиной, как ее дядя.
- Садитесь, сержант, - сказал старик, указывая палкою на стул. - Вы еще так молоды, а уже носите три шеврона. Господи, теперь легче получить три шеврона, чем в мое время один! Артиллеристы тогда были старые солдаты, и седые волосы на голове появлялись у них раньше, чем третий шеврон.
- Я служу восемь лет, сэр, - сказал сержант. - Мое имя Макдональд, сержант Макдональд из 4-й батареи Южного Артиллерийского дивизиона. Я послан к вам в качестве депутата от своих товарищей по артиллерийским казармам, чтобы сказать вам: мы гордимся тем, что вы живете в нашем городе, сэр.
Старый Брюстер засмеялся и стал потирать свои костлявые руки.
- То же самое сказал и регент, - воскликнул он. - "Полк гордится вами", - сказал он. "А я горжусь полком", - ответил я. "Превосходный ответ", - сказал регент, и они оба с лордом Гиллем расхохотались.
- Нижние чины сочтут за честь видеть вас, сэр, - сказал сержант Макдональд. - И если вас не пугает расстояние, для вас всегда найдутся в наших казармах трубка с табаком и стакан грога.
Старик расхохотался и затем раскашлялся.
- Рады видеть меня, говорите вы? Канальи! - сказал он. - Ладно, ладно, когда будет опять тепло на дворе, может быть, и загляну к вам. Весьма возможно, что загляну. Вы нынче стали слишком важны для казенного обеда, а? Завели себе столовые, как офицеры. До чего еще дойдет свет!
- Вы служили в линейном полку, сэр, не правда ли? - почтительно спросил сержант.
- В линейном?! - презрительно воскликнул старик. - Никогда в жизни не носил кивера. Я гвардеец, вот кто я. Я служил в Третьем Гвардейском полку, том самом, который теперь называют Шотландской Гвардией. Господи! Они все уже умерли, все до одного, начиная с полковника Бинга и кончая последним мальчиком-барабанщиком, и остался только я один. Я здесь, тогда как должен быть там. Но это не моя вина, я готов встать в строй, как только придет приказ.
- Всем нам придется быть там, - отвечал сержант. - Не хотите ли отведать моего табаку, сэр, - прибавил он, протягивая старику кисет из тюленьей кожи.
Старый Брюстер вытащил из своего кармана почерневшую глиняную трубку и начал набивать ее табаком сержанта, как вдруг трубка выскользнула у него из рук и, упав на пол, разбилась вдребезги. Губы старика задрожали, нос сморщился, и он разразился продолжительными беспомощными рыданиями.
- Я разбил свою трубку! - жалобно воскликнул он.
- Перестаньте, дядя, перестаньте, - говорила Нора, наклоняясь над ним и гладя его по волосам точно маленького ребенка. - Это пустяки. Мы достанем другую трубку.
- Успокойтесь, сэр, - сказал сержант. - Не сделаете ли вы мне честь принять от меня вот эту деревянную трубку с янтарным мундштуком? Я буду очень рад, если вы возьмете ее.
- Черт возьми! - воскликнул старик, улыбаясь сквозь слезы. - Это превосходная трубка. Посмотрите на мою новую трубку, Нора. Бьюсь об заклад, что у Джорджа никогда не было такой трубки. Вы принесли сюда свою винтовку, сержант?
- Да, сэр, я зашел к вам, возвращаясь со стрельбы.
- Дайте мне подержать ее. Господи! Когда держишь в руках ружье, чувствуешь себя так, точно опять стал молодым. Ах, черт возьми, я сломал ваше ружье пополам!..
- Это ничего, сэр, - воскликнул артиллерист со смехом. - Вы нажали на рычаг и открыли казенную часть. Вы знаете, конечно, что мы заряжаем их оттуда.
- Заряжаете его не с того конца? Удивительно! И без шомпола! Я слышал об этом, но мне не верилось. Ах, им не сравниться со старыми ружьями! Когда дойдет до дела, - помяните мое слово, - вернутся опять к старым ружьям.
- Клянусь вам, сэр, - горячо воскликнул сержант, - перемены не помешали бы в Южной Африке! В сегодняшней утренней газете я прочел, что правительство уступило этим бурам. Между солдатами идут горячие разговоры по этому поводу.
- Эх, эх, - ворчал старый Брюстер. - Черт побери! Этого не могло бы быть при герцоге. Герцог сказал бы им свое мнение.
- Да, уж он бы сказал, сэр! - воскликнул сержант. - Пошли нам Бог побольше таких, как он. Но я засиделся у вас. Я зайду к вам опять и, если вы позволите, приведу с собой товарищей, так как каждый из них почтет для себя за честь поговорить с вами.
Итак, еще раз поклонившись ветерану и улыбнувшись Норе, дюжий артиллерист ушел, оставив после себя воспоминание о своем голубом мундире и желтом галуне. Но едва прошло несколько дней, как он пришел снова; мало-помалу он сделался постоянным посетителем Арсенального проспекта. Он приводил с собой других, и скоро на паломничество к дяде Брюстеру во всем гарнизоне смотрели как на своего рода долг для каждого солдата. Артиллеристы и саперы, пехотинцы и драгуны входили, кланяясь, в маленькую гостиную, гремя саблями и звеня шпорами, тяжело ступая длинными ногами по грубому мохнатому ковру и вытаскивая из кармана сверток курительного или нюхательного табаку, который они приносили как знак своего уважения.
Была страшно холодная зима, и снег лежал на земле шесть недель подряд, так что Норе стоило большого труда поддерживать жизнь в этом изможденном теле. Были дни, когда старик впадал в слабоумие, и тогда он не говорил ни слова, и только в часы, когда он привык получать пищу, заявлял о своем голоде нечленораздельным криком. Но когда опять наступила теплая погода, и зеленые почки стали лопаться на деревьях, кровь оттаяла в его жилах, и он стал даже садиться на крылечке и греться под яркими солнечными лучами.
- Это укрепляет меня, - сказал он однажды утром, греясь на майском солнце. - Только трудно отгонять мух. Они становятся назойливыми в такую погоду и жестоко кусают меня.
- Я буду отгонять их от вас, дядя, - сказала Нора.
- Э, что за чудесная погода! Солнечный свет заставляет меня думать о небесном сиянии. Почитайте мне библию, моя милая. Я нахожу, что это удивительно успокаивает.
- Что вам прочесть из нее, дядя?
- Прочтите мне про войны.
- Про войны?
- Да, придерживайся войн. Почитай-ка мне из Ветхого Завета. Он мне больше по вкусу. Когда приходит пастор, он читает другое, а мне подавай Иисуса Навина или никого. Хорошие солдаты были эти израильтяне, чудесные солдаты.
- Но, дядя, - возразила Нора, - на том свете уже не будет войн.
- Нет, будут, милая.
- Но нет же, дядя.
Старый капрал сердито стукнул палкой об пол.
- Говорю вам, что будут, милая. Я спрашивал пастора.
- Что же он сказал?
- Он сказал, что там будет последняя битва. Он даже назвал ее. Битва при Арм… арм…
- Армагеддон.
- Да, так ее и назвал пастор. Я думаю, что Третий Гвардейский полк будет там. И герцог… Герцог скажет свое слово.