- Мой дед многому меня научил! - с гордостью отвечала на надоевшие вопросы Экийя и лукаво позвякивала древними серебряными украшениями. Аскольд в таких случаях подходил к Экийе медленными тяжелыми шагами, властно клал свои могучие руки на ее прекрасные плечи, любовно гладил их своими шершавыми ладонями, довольно смотрел в ее черные очи, а затем жадно начинал целовать ее и, ежели никого не было рядом - а приближенные давно знали про страстность Аскольда и оставляли супругов наедине, - то продолжение этой сцены было всегда одним и тем же: смятая одежда, разгоряченные тела и ненасытная жажда обладания друг другом.
Но сегодня Экийю беспокоили другие мысли. Сегодня ей везде и всюду чудился какой-то преследователь. Озабоченная и напряженная, зашла она в детскую комнату к сыну и решила немного забыться в забавах с Аскольдовичем. Играя с малышом, постоянно лаская его и забавляя, Экийя не заметила, как в детской оказался кроме няньки еще один человек. В сером плаще, с бледным лицом, прикрытым большим капюшоном, он решительно подошел к княгине и тихо попросил, увидев, что она испугалась:
- Не шуми, Экийя! Я целый день стремлюсь увидеть тебя без свидетелей, но мне это не удавалось, - устало проговорил незнакомец и представился: - Я христианский проповедник, мое имя Айлан, и мне надо поговорить с тобой.
- Но я ничем не смогу помочь тебе, - округлив глаза от удивления, растерянно проговорила Экийя, угадав, что пришелец явился просить ее повлиять на какое-то решение Аскольда.
- Я знаю, у твоего мужа только два влиятельных советчика, это Бастарн и Дир. Но к ним идти бесполезно, это только ухудшит положение тех, ради которых я пришел к тебе, - откровенно проговорил Айлан и торопливо добавил: -Умоляю тебя, ради всего святого и доброго, помоги мне!
- Я не могу обещать тебе, христианин, - отрицательно качнув головой, хмуро ответила Экийя. - Если ты следил за Аскольдом, то должен был заметить, что мое место возле него бывает только тогда, когда он хочет этого, - спокойно объяснила она.
- Но если ты отважишься замолвить ему словечко об Исидоре, то не убьет же он тебя за это! - проговорился наконец незнакомец.
- Помилуй, Радогост! Спаси, Сварог! Что ты мелешь, христианин?! - возмутилась Экийя.
- Я прошу тебя, Экийя! Ты получишь за это много драгоценностей…
- Награбленных? - перебив пришельца, спросила Экийя и зло добавила; - Если бы я хоть однажды надела на себя все добытые моим мужем драгоценности, то я и дня бы не прожила, столько смертоносных проклятий содержат они в себе! Убирайся прочь, пока я не кликнула стражу! - потребовала Экийя, взяв сына на руки.
- Ты не поняла, княгиня! - умоляюще молвил Айлан. - Мои правители не дарят добрым людям чужих украшений, - горячо шептал проповедник, низко склонив голову и пытаясь взять княгиню за руку.
- Сними свой колпак, - сухо приказала Экийя. - Покажи свое лицо и посмотри в глаза жене Аскольда! - потребовала она таким тоном, что у Айлана, будь он другого склада ума и характера, похолодели бы руки и ноги. Но у христианского проповедника, прошедшего суровую школу жизни в двух тайных монастырях Византии, где монашеские обряды совмещены были с рыцарскими упражнениями, рука не дрогнула, а нашла мягкую, прохладную руку Экийи и ласково пожала ее.
Айлан отбросил на спину капюшон, открыв свое лицо, и посмотрел в глаза прекрасной мадьярке. Они смерили друг друга многозначительными взглядами, в которых постороннему, но прозорливому наблюдателю почудился бы взаимный интерес. Экийя увидела, как красив этот греческий монах, как многоопытен он во всем, и испугалась за себя. Она прочла во взгляде монаха вызов и любопытство.
- Я вижу, ты много странствовал, - глухо проговорила немного спустя Экийя и, оглянувшись на няньку, поняла, что едва не выдала себя.
Она мгновенно отослала няньку, села вместе с сыном на скамью, покрытую пестрым пушистым ковром, и предложила сесть монаху на табурет, что стоял в центре комнаты.
Монах повиновался. Экийя знала, как опасны глаза людей, они, как острые быстрые стрелы, могли заронить в ее тело любую хворь, поэтому она сама долго ни на кого не смотрела и не позволяла этого делать другим! Другим нельзя, а этому монаху, который не сводил с нее своих ярко-голубых глаз, вдруг стало можно?!
- Сюда может в любое время войти Аскольд, - спохватившись, сказала Экийя и с усилием спросила: - Что бы ты ему сказал, если бы он вошел?
- Сказал бы все как есть! - искренне ответил монах. - Он же давно разрешил нам проповедовать у вас учение о Христе! Вот я и сказал бы, что пришел поведать его сыну о детстве Христа… Не смотри на меня больше, Экийя, - жалким голосом вдруг попросил монах и встал.
- Только для того ты и ходил нынче за мной целый день? - тихо засмеялась Экийя, действительно боясь, что в любую минуту в детскую может войти Аскольд.
- Нет, - грустно ответах монах и, потупив взор, признался: - Ты должна помочь мне… Надо освободить Исидора…
- Уговорить Аскольда изменить свое решение невозможно, - холодно заметила Экийя.
- Мы за это щедро заплатим, - быстро и горячо пообещал монах и снова призывно посмотрел на Экийю.
"Какие удивительные глаза! В этом безбрежном море синевы можно утонуть, забыв обо всем", - со страхом подумала Экийя, а вслух растерянно призналась:
- Я не знаю, как и заговорить об этом с Аскольдом…
- А ты попробуй, ты необыкновенная женщина, тебе Бог столько дал! Князь не может не послушать такую красавицу, как ты! - горячо уговаривал Айлан Экийю.
- Ты не знаешь Аскольда, монах!
- Но он любит тебя больше всего на свете! - воскликнул монах и сделал несколько шагов по направлению к Экийе.
- Откуда тебе это известно? - спросила Экийя и остановила его взмахом руки. "Стой там, где стоишь", - говорил ее жест, а руки почему-то крепче обняли сына.
- Об этом известно и в Византии! - воскликнул монах.
- О-о! А если вы все ошибаетесь и Аскольд, кроме своеволия, не признает никого и ничего? - задумчиво спросила Экийя.
- Попробуй, Экийя!.. Мне надо идти, - с болью и тоской в голосе проговорил монах и, подойдя к Экийе ближе, вдруг наклонился и поцеловал край подола ее прекрасного платья.
Экийя вспыхнула. Неловко потянула платье к себе и ничего не смогла ответить монаху на его дерзкий поступок.
А часом раньше Аскольд, Дир и Бастарн в гридне киевского правителя допрашивали Исидора и Софрония. Поначалу Аскольд был немного растерян, вопросы задавал с трудом, и чувствовалось, что он боится быть одураченным этими двумя сообщниками. Наконец Аскольд нащупал слабость в поведении Исидора и возбужденно потребовал ответа на свой вопрос:
- Неужели ты, Исидор, думал, что я забуду свою встречу с Фотием перед тем, как нам надо было убраться из вашей бухты?
Исидор вспомнил далекие события и, чуть помедлив, спросил с горькой усмешкой:
- Разве князь не помнит меня, ведь я тогда был в окружении великого патриарха! - Проповедник сидел в центре гридни на широком расписном табурете рядом с Софронием и всем своим видом пытался убедить князя, что все, что произошло вчера на тризне, - недоразумение. - Ведь ты уже тогда, князь, знал, что монахи прибудут в твой город не только для проповедей о Христе, но и для того, чтобы проверить, как ты будешь выполнять условия договора с Фотием! - напомнил Исидор тем своим чарующим голосом, который почти всегда обезоруживал всех его слушателей.
- Я ни о чем не забыл! - гневно заявил Аскольд и заметил: - Вот только не чую, чтобы так же хорошо все запомнил и твой патриарх!
- Что ты имеешь в виду? - сдержанно спросил Исидор, выдержав гневный взгляд князя.
- Дань! - зло пояснил Аскольд. - Ни по осени, ни по зиме не дождались, да и весна уже на исходе, а дани нет от Царьграда! А я дружине обет дал: большую долю ей выделить! - разошелся Аскольд, грозно посматривая то на Исидора, то на Софрония.
- Но разве такой всемогущий князь, как ты, Аскольд, не может немного подождать! - примиряюще проговорил Исидор и осекся. Он хотел было разжалобить Аскольда и напомнить ему, скольким народам вынуждена нынче платить Византия дань, но сдержался. Вовремя понял, что, говоря о слабости своей страны, он только оживи г и подхлестнет грабительский интерес Аскольда.
- Чего ждать?! Когда у твоих правителей отберут все хазары, мадьяры, булгары, авары, арабы или еще кто-нибудь? - еще сильнее вскипел Аскольд. - Негоже нам долго ждать! - завершил он и встал. Глядя исподлобья то на Софрония, то на Исидора, Аскольд, чеканя каждый слог, грозно произнес:
- Вот что, презренные лазутчики! Более я не позволю морочить мне голову и откровенно предупреждаю вас: поход на вашу Византию свершу еще раз! Тебя, Софроний, за предательство на кол посажу, а тебя, Исидор, с собой возьму и твою мертвую голову отправлю патриарху. Пусть не забывает, как однажды, под ночь Ивана Купалы, стоя в ладье Аскольда, он уговаривал его отойти с дружиной от Царьграда, за что обещал исправно дань платить! Все! Увести их! - приказал Аскольд и перевел дух.
Никто не перечил киевскому влыдыке, и христианских лазутчиков, не смеющих сопротивляться грозному решению Аскольда, вывели из княжеской гридни. Некоторое время обстановка в гридне оставалась раскаленной. Аскольд возбужденно прохаживался вокруг огромного стола, на котором сейчас не было ни кубков, ни рогов, ни больших черно-лощеных глиняных кувшинов, выменянных Диром у хазарских евреев на полянское зерно, ни знаменитых скифских ваз, вывезенных ратниками Аскольда из царьградского собора.
Бастарн, наблюдавший за ним, понял, что князь действительно зол на обман византийских правителей и всерьез намерен сходить еще раз на греков и отговорить его от этой затеи теперь уж точно никому не удастся.