Сыны стали служить родинѣ, какъ училъ ихъ служить, своими разсказами о себѣ, Григорій Иванычъ. Старшій изъ братьевъ, Иванъ Григорьевичъ Орловъ, одинъ остался въ Moсквѣ и, схоронивъ отца, заступилъ его мѣсто въ любви и почтеніи остальныхъ братьевъ. Второй, Григорій Григорьевичъ, былъ отправленъ еще отцомъ въ Петербургъ, въ Сухопутный Кадетскій Корпусъ, и, выйдя изъ него, полетѣлъ на поля германскія, гдѣ шла упорная и славная борьба.
Двадцатилѣтній Орловъ не замедлилъ отличиться и послѣ кровопролитной битвы при Цорндорфѣ сталъ всѣмъ извѣстенъ отъ генерала до солдата. Онъ попалъ въ тотъ отрядъ, который неразуміемъ начальства былъ заведенъ подъ пыль и дымъ отъ обѣихъ армій и неузнанный своими полегъ отъ огня и своихъ и чужихъ. Раненый не разъ и опасно - Орловъ до конца битвы стоялъ впереди своихъ гренадеръ. И всѣ они стояли безъ дѣла и ни одинъ не побѣжалъ и многіе полегли.
Послѣ трудной компаніи 1758 года, русская армія отправилась на роздыхъ въ Кенигсбергъ и тамъ началось веселье, не прекращавшееся всю зиму. Побѣдители мужей германскихъ объявили теперь войну женамъ германскимъ и на этомъ полѣ битвы равно не посрамились. Григорій Орловъ былъ первымъ и въ этой войнѣ.
Кенигсбергъ изображалъ тогда полурусскій городъ. Русское начальство не жалѣло рублей на увеселенія и торжества, да и рубли-то эти чеканились хоть и на мѣстѣ, нѣмцами, но съ изображеніемъ россійской монархини Елизаветы.
Чрезъ годъ послѣ своихъ воинскихъ и любовныхъ подвиговъ Григорій Орловъ вернулся въ Петербургъ. Взятый тогда въ плѣнъ графъ Шверинъ, любимый адьютантъ короля Фридриха, былъ вытребованъ императрицей въ столицу, а съ нимъ вмѣстѣ долженъ былъ отправляться приставленный къ нему поручикъ Орловъ.
Въ Петербургѣ Орловъ увидалъ братьевъ, служившихъ въ гвардіи, преображенца Алексѣя, семеновца Ѳедора и юношу - кадета Владиміра. Онъ вскорѣ сошелся ближе съ братомъ Алексѣемъ и очутился, незамѣтно для обоихъ, подъ вліяніемъ энергической и предпріимчивой натуры младшаго брата.
Получивъ отъ брата Ивана, безвыѣздно жившаго въ Москвѣ, свою часть отцовскаго наслѣдства, неразлучные Григорій и Алексѣй весело принялись сыпать деньгами, не думая о завтрашнемъ днѣ. Скоро удаль, дерзость и молодечество, неслыханная физическая сила, и, наконецъ, развеселое "безпросыпное пированіе обоихъ господъ Орловыхъ" вошли въ поговорку.
Послѣдній парнишка на улицѣ, трактирный половой, или извощикъ, или разнощикъ Адмиралтейскаго проспекта и Большой Морской - знали въ лицо Григорія и Алексѣя Григорьевичей. Знали за щедро и часто перепадавшіе гроши, знали и за какую-нибудь здоровую затрещину или тукманку, полученную по башкѣ, не въ урочный часъ подвернувшейся имъ подъ руку - въ часъ беззавѣтнаго разгула, буйныхъ шалостей и тѣхъ потѣшныхъ затѣй, отъ которыхъ смертью пахнетъ.
Дерзкіе шалуны были у всѣхъ на виду, ибо дворъ и лучшее общество Петербурга давно пріуныло и боялось веселиться, какъ бывало, по случаю болѣзни государыни Елизаветы Петровны, которая все болѣе и чаще хворала. Баловъ почти не было, маскарады, столь любимые прежде государыней, прекратились, позорищъ и торжествъ уличныхъ тоже уже давно не видали… Даже народъ скучалъ и всѣ ждали конца и восшествія на престолъ молодаго государя. Всѣ ждали, но всѣ и боялись… Давно уже не бывало царя на Руси! И бояринъ-сановникъ, и царедворецъ, и гвардейцы, - бригадиръ ли, сержантъ ли, рядовой ли, - и купцы, и послѣдній казачекъ въ дворнѣ боярина, - всѣ привыкли видѣть на престолѣ русскомъ монарховъ женщинъ, и какъ-то свыклись съ тѣмъ, чтобы Русью правили, хоть по виду, женскія руки и женское сердце.
Отъ наслѣдника престола и будущаго государя можно было ожидать много новаго, много перемѣнъ и много такого, что помнили люди, пережившіе Миниховы и Бироновы времена, но о чемъ молодежь только слыхивала въ дѣтствѣ. Для нынѣшнихъ молодцевъ гвардейцевъ розсказни ихъ мамокъ о зломъ сѣромъ волкѣ, унесшемъ на край свѣта Царевну Милку и разсказы ихъ отцовъ о Биронѣ, слились какъ-то вмѣстѣ, во что-то таинственное, зловѣщее и ненавистное. A тутъ вдругъ стали поговаривать, что съ новымъ государемъ - опять масляная придетъ Нѣмцамъ, притихнувшимъ было за Елизаветино время. Говорили тоже - и это была правда - что и Биронъ прощенъ и ѣдетъ въ столицу изъ ссылки.
Еще за нѣсколько мѣсяцевъ до кончины государыни и восшествія на престолъ новаго императора, слава о подвигахъ всякаго рода Григорія Орлова дошла до дворца и, наконецъ, до покоевъ великой княгини. Екатерина Алексѣевна пожелала, изъ любопытства, лично видѣть молодаго богатыря и сердцеѣда, кружившаго головы многимъ придворнымъ дамамъ. При этомъ свиданіи, унылый образъ красавицы великой княгини, всѣми оставленной и ея грустный взоръ, ея грустныя рѣчи глубоко запали въ душу молодаго офицера… Послѣ нѣсколькихъ частныхъ свиданій и бесѣдъ сначала съ великой княгиней, а потомъ съ вполнѣ оставленной супругой новаго императора, Орловъ подстерегъ въ себѣ новое чувство, быть можетъ, еще не испытанное имъ среди своихъ легкодающихся сердечныхъ похожденій и легкихъ побѣдъ. Онъ смутился… не зная, кто заставляетъ порывисто биться его сердце - государыня ли, покинутая царственнымъ супругомъ, избѣгаемая всѣми, какъ опальная и даже оскорбляемая подъ часъ прислужниками и прихлебателями новаго двора, или же красавица женщина, вѣчно одинокая въ своихъ горницахъ, сирота, заброшенная судьбой на чужую, хотя уже дорогую ей сторону, но гдѣ теперь не оставалось у нея никого изъ прежнихъ немногихъ друзей. Кто изъ нихъ не былъ на томъ свѣтѣ - былъ въ опалѣ, въ изгнаніи. Давно ли стала она изъ великой княгини русской императрицей, а завтрашній день являлся уже для нея въ грозныхъ тучахъ и сулилъ ей невзгоды, бури, борьбу и, быть можетъ, печальный, безвременный конецъ, въ казематѣ или въ кельѣ монастырской. И вотъ случайно, или волею неисповѣдимаго рока, нашелся у нея вѣрный слуга и другъ. И кто же? Представитель цвѣта дворянства и блестящей гвардіи, коноводъ и душа отчаяннаго кружка молодежи, заносчивый и дерзкій на словахъ, но объ двухъ головахъ и на дѣлѣ. Этотъ извѣстный всему Питеру и обществу, и простонародью, Григорій Орловъ, всецѣло отдалъ свое сердце красавицѣ женщинѣ, всецѣло отдался разумомъ и волей одной мысли, одной мечтѣ,- послужить несчастной государынѣ и отдать за нее при случаѣ все, хотя бы и свою голову, хотя бы и головы братьевъ и друзей… Эти младшіе братья его, Алексѣй и Ѳедоръ, изъ любви къ брату, были готовы тоже на все. Но имъ и въ умъ не приходило, что не одинъ разумъ, а равно и сердце брата Григорія замѣшалось теперь въ дѣло. Ихъ мечтанья знали и раздѣляли человѣкъ пять друзей, а за ними сплотился вскорѣ цѣлый кружокъ офицеровъ разныхъ полковъ.
Примѣръ подвига лейбъ-кампанцевъ двадцать лѣтъ назадъ былъ еще живъ въ памяти многихъ и раздражалъ молодыя пылкія головы, увлекалъ твердыя и предпріимчивыя сердца, разжигалъ честолюбіе… Но повтореніе дѣйства лейбъ-кампаніи, часто, въ минуту здраваго обсужденія и холоднаго взгляда на дѣло, казалось имъ же самимъ - безсмысленнымъ бредомъ, ибо времена были уже не тѣ…
Однако эта мечта, этотъ призракъ - вновь увидѣть на престолѣ самодержца-женщину - не ихъ однихъ тревожили. Призракъ этотъ тѣнью ходилъ по всей столицѣ: онъ мелькалъ робко и скрытно и во дворцѣ, укрывался и въ хоромахъ сановниковъ, бродилъ и по улицѣ, любилъ засиживаться въ казармахъ, заглядывалъ и въ кабаки, и въ трактиры, въ простые домики и избы столичныхъ обывателей центра и окраинъ города. И всюду призракъ этотъ былъ и опасный и желанный гость, и всюду смущалъ и радовалъ сердца и головы.
У призрака этого на устахъ была не великая княгиня, не государыня, а свѣтъ-радость наша, матушка Екатерина Алексѣевна.
И всѣ рядовые гвардіи знали Матушку свою въ лицо. Однажды, среди ночи, въ полутемномъ корридорѣ дворца, часовой отдалъ честь государынѣ одиноко и скромно проходившей мимо, подъ вуалемъ. Она, невольно озадаченная, остановилась и спросила:
- Какъ ты узналъ меня?..
- Помилуй родная. Матушку нашу не признать! Ты вѣдь у насъ одна, - что мѣсяцъ въ небѣ!
VI
При звукѣ колокольцевъ около постоялаго двора въ домѣ засвѣтились и задвигались огоньки, и когда сани остановились у крыльца, человѣка четыре вышли на встрѣчу. Впереди всѣхъ былъ маленькій, старый человѣкъ, одѣтый въ кафтанъ съ нашивками и галунами.
- Агафонъ! Небось все простыло? выговорилъ Григорій Орловъ, вылѣзая изъ саней.
- Что вы, Григорій Григорьевичъ, все горячее, распрегорячее, отвѣчалъ Агафонъ, старикъ лакей, бывшій еще дядькой обоихъ офицеровъ. Агафонъ отодралъ за ухо убитаго медвѣдя, нисколько не удивляясь обычному трофею барина и обратился къ другому младшему барину, сидѣвшему на облучкѣ.
- A ты опять въ кучерахъ! Экъ охота въ этакій холодъ ручки морозить. Небось, поди, скрючило всего морозомъ то… Ишь вѣдь зашвыряло-то какъ! Небось всю дорогу въ скокъ, да прискокъ.
- Ахъ ты, хрычъ старый, весело отозвался Алексѣй Орловъ, отряхиваясь отъ снѣга. Тебя скрючило вишь, такъ ты думаешь, что и всѣхъ крючитъ.
- Ну, ну, мнѣ то седьмой десятокъ идетъ, а тебѣ-то два съ хвостомъ махонькимъ… A все жъ таки не правда твоя. Меня не скрючило. A ты доживи-ко вотъ до моихъ годовъ, такъ совсѣмъ стрючкомъ будешь.
Сани съ медвѣдемъ, между тѣмъ, отъѣхали и стали подъ навѣсъ.
Григорій Орловъ былъ уже въ сѣняхъ; Алексѣй, перебраниваясь и шутя съ старикомъ, вошелъ за нимъ.
Въ маленькой горницѣ былъ накрытъ столъ и среди бѣлой скатерти и посуды тускло свѣтила нагорѣвшая сальная свѣча. Тепло и запахъ щей доходившій изъ сосѣдней горницы, пріятно охватилъ пріѣзжихъ, простоявшихъ на морозѣ нѣсколько часовъ.
- Ну, поживѣй, Агафонъ. Проголодались мы, приказалъ Григорій.
- Живо, живо, старая крыса! шутливо добавилъ и Алексѣй.
- Все готово-съ! Ключикъ пожалуйте отъ погребца. Онъ у васъ остался. A то-бъ ужъ давно все на столѣ было.
- Онъ у тебя, Алеша… Ахъ, нѣтъ тутъ!..