Учение свое он излагал как в письменном виде, так и устно, в гимнасии Академа. Много лет живя в Афинах, как говорили, на приношения друзей, он был готов на философский спор с любым, кто пожелает, хоть на улице, на рынке или даже в лесхе. И доказывая, что "всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум", настолько он его возвысил, что даже оспаривал - в кругу учеников - существование богов на том основании, что во льдах Олимпа они бы замерзли, на раскаленной глыбе солнца сгорели, а в морской пучине, так же как и под землей, задохнулись бы без воздуха. И Сократу, который и сам высказывал сомнения в божественных деяниях, да только говорил об этом на ухо друзьям, жутко становилось от таких речей Анаксагора, ибо знал: карают Афины безбожников смертной казнью.
Как прославленный философ и учитель Перикла, был Анаксагор желанным гостем у Аспасии, и привести с собой Сократа ему не составляло никаких хлопот.
И вот перед закатом летнего солнца отправились они к Аспасии, держа в руке свои подушки и двигаясь в тени оливковых деревьев и запыленных пиний, седобородый, величественный даже в стареньком холщовом хитоне Анаксагор и в таком же одеянии, в сандалиях молодой, атлетически сложенный Сократ; голова его с выдающейся на высоком лбу выпуклостью-шишкой была обрамлена от подбородка до самого темени густой, курчавой порослью волос, и над верхней губой свисали мягкие, чуть вьющиеся усы.
В портике дома, украшенного дорическими колоннами, увитыми виноградными лозами, встретил их нубиец-раб и, кланяясь, провел во внутренние покои, затененные от солнца занавесками. И при виде молодых мужчин в лазурных хитонах и женщин в шафрановых пеплосах, полукругом возлежащих на богатом ковре и расшитых шелком подушках, оробел сперва Сократ, но, обнадеженный спокойствием Анаксагора, сел возле него, за спинами гостей, сунув под себя подушку. В центре же полукруга возлежал какой-то молодой поэт-декламатор, читая звучным и немножко грустным голосом Анакреонта.
Принеси мне чашу, отрок, - осушу ее я разом!
Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять - хмельной браги,
И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.
Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустим
Мы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни
Отпивать из чаши будем…
И не заметил Сократ, как в музыку стихов и в тонкий аромат благовоний, плывущих из медных курильниц, вступило матово-томное пение невидимой флейты-авлоса, смягчая сердце умиротворением. И подумав: "Вот оно, божественное, порожденное людьми!", увидел тут Сократ Аспасию и сразу же узнал ее со слов людей: сидела она в сторонке, у самой стены, в низеньком плетеном кресле, и в невесомой ткани пеплоса, как сквозь струи воды, просвечивали очертания ее изящного тела, совершенством пластики напомнив Сократу одну из спутниц Афродиты, хариту Талию, "цветущую"…
И, подивившись красоте Аспасии, подивился он и скромности ее, ибо не было на ней ни драгоценностей, ни украшений, лишь веточка лавра была искусно вплетена в густые русые локоны; короной поднимались они вверх и ниспадали на виски и уши; естественный румянец, как отсвет костра, окрашивал лилейные щеки, и только длинные ресницы, затенявшие блестящие миндалевидные глаза, казались чернеными.
II восхитило его выражение лица ее: она внимала музыке, как очарованная девочка, с летучей улыбкой; улыбка расходилась от уголков губ к щекам, как водные круги от капель дождя, и тогда на подбородке появлялась ямка…
Когда же, следом за гостями наградив рукоплесканиями поэта, заговорила Аспасия, сказав:
- Не самое ли время, любезные друзья, перейти теперь к искусству диалектики, раз уж нас почтил присутствием Анаксагор… - при первых звуках голоса ее, мелодичного, как свирель, вдруг сладостно кольнуло сердце у Сократа и, сказав себе: "Вот и наказан ты, Сократ, за непризнание божественных деяний: ведь это бог Эрос пронзил тебя стрелой", не мог больше глаз оторвать от Аспасии.
- …Его-то мы и попросим судить состязание, - продолжала Аспасия, улыбнувшись философу.
И сказал Анаксагор:
- С радостью, дорогая Аспасия, - и подкрепил слова улыбкой, простодушно-ласковой, как у ребенка.
Тогда, пересев проворно на место декламатора, вызвался на состязание с Аспасией молодой рыжеволосый афинянин, в ком признал Сократ знакомца по гимнасию, человека более хитрого, нежели умного, к тому же кичившегося своим происхождением, ведущим начало от знатного рода Антемионов, - некоего Анита. Но прежде по знаку Аспасии внесла служанка амфору и кратер и, размешав уполовником вино с водой, наполненные кубки разнесла гостям. И вкусивши из серебряного кубка, начала хозяйка:
- Не будешь ли ты против, любезный Анит, рассмотреть какой-нибудь из парадоксов Зенона.
- Я готов, - отозвался Анит.
- Скажи мне, Анит, производит ли шум падение пшенного зернышка или тысячная доля его?
- Нет, Аспасия, не производит, - тут же ответил Анит.
- А медимн пшена, производит ли он при падении шум?
- Как же иначе! - смеясь воскликнул Анит.
- Что же, выходит, существуют количественные отношения между медимном пшена и пшенным зернышком, или не существуют?
- Конечно, существуют!
- Не будут ли в таком случае и у шумов те же самые взаимные отношения, какие имеют предметы, производящие шум?
- Те же самые отношения, Аспасия, будут и у шумов, - согласился Анит, пригубив вина.
И тонко улыбнувшись, спросила Аспасия:
- Но если это так, если медимн пшена производит шум, то, выходит, производит шум и одно зерно и даже тысячная доля его… А ведь ты, Анит, утверждал, что пшенное зерно не производит шума…
И Анит, маскируя внезапную краску стыда на лице, покаянно прижал ладонь к груди, сказав с поклоном:
- Признаю свое поражение, милая Аспасия. И готов их потерпеть от тебя сколько угодно!.. Испытай меня еще разок!
И, подняв точеную руку, в то время как другой сжимала кубок, погрозила Аспасия спорщику пальчиком:
- Ты рано сдался, Анит… Ведь падение тысячной доли зернышка, случись ей упасть даже на звонкую струну кифары, и в самом деле никому не слышно! Разве не так?
- Думаю, что никому не слышно, - пробормотал сконфуженный Анит.
- Но ведь мы только что доказали, что даже тысячная доля зернышка производит при падении шум! Где же истина, Анит?
- В самом деле, это - неразрешимый парадокс! - ободрился было Анит.
Но Аспасия сказала:
- В том-то и дело, Анит, что разрешимый! Истина в том, что падение зернышка в одно и то же время производит шум и - для нашего уха - не производит его! Не так ли?..
- Ты еще раз одержала победу, несравненная Аспасия! - признался Анит и под легкий смех гостей скрылся за чужие спины.
И тогда Аспасия сказала, улыбнувшись:
- А вот судить, кто выиграл состязание, мы попросим тебя, Анаксагор!
И, повернувши головы к философу, услышали гости его приговор:
- Позвольте мне ответить вам, милейшие, словами моего учителя, великого Парменида:
Пусть не принудит тебя накопленный опыт привычки
Зренье свое утруждать, язык и нечуткие уши.
Разумом ты разреши труднейшую эту задачу,
Данную мною тебе…
Порыв рукоплесканий ответом был на стихотворный приговор, после чего Аспасия сказала:
- Анаксагор прав: как всегда, побеждает Разум… Вот почему было бы поучительно, мне кажется, послушать рассуждения о Разуме, если у тебя, Анаксагор, имеется на то желание и если среди нас найдется, кто осмелился бы возражать тебе. Сама я заранее отступаюсь от спора с тобой.
И сказал тогда Анаксагор:
- Что ж, я готов вызвать любого, желающего опровергнуть мое утверждение, всем вам известное, что Ум - причина всего сущего…
И так велики были чары Аспасии, пленившие сердце Сократа, что для себя самого неожиданно дерзнул он высказать опровержение, давно им продуманное, Уму Анаксагора и негромко сказал:
- Учитель, я хотел бы возразить тебе, если ты, конечно, позволишь…