И, рассмеявшись, подошел Сократ к горшечному прилавку и увидал саму горшечницу; а была она белолица, черными искристыми глазами и черной прядью волос напоминала персиянку.
- Сколько стоят твои горшки, девица? - спросил Сократ, дивясь на ее красоту.
Девица же, взглянув на драный хитон Сократа, отворотилась от него.
- Почем горшки? - в другой раз спросил Сократ.
И тогда горшечница сказала:
- Да на какие же шиши ты собрался горшки покупать, оборванец? У тебя небось и обола за душой не сыщешь?
- Покупать горшки я, может быть, и не собирался, а вот завладеть ими вместе с тобой, красавица, я, пожалуй бы, смог, - лукаво ответил Сократ, привлекая любопытство горожан, знавших, что там, где появляется афинский Марсий, всегда найдется место для веселой шутки.
- Уж не хочешь ли ты ко мне посвататься? - рассмеялась горшечница, показав свои ровные, как чесночники, зубы.
- А почему бы и нет? - улыбнулся Сократ.
Она же сказала, весело подбоченясь:
- Вот умора! Да кому ты нужен с этаким брюхом?!
И смех послышался в толпе зевак, а голос чей-то сказал:
- Так ведь это же Сократ, Ксантиппа!
- A-а, так это ты и есть Сократ! - удивилась Ксантиппа. - Слышала я, что ты не больно-то красив, но такого лысого урода и представить не могла! Ладно, Сократ: пошутил - и будет, некогда мне с тобой лясы точить…
И сказал Сократ, качая головой:
- Да вовсе я и не шучу, Ксантиппа: ты ведь мне и в самом деле приглянулась. Так что почему бы нам не пожениться, а?..
И, всплеснув руками, Ксантиппа сказала:
- Вы поглядите на него! Я ему приглянулась! Да ты-то мне не больно! Да и какой из тебя муж! Ты же гол как сокол!..
И напомнил кто-то из толпы:
- Да разве голова Сократа ничего не стоит?..
Ксантиппа же сказала:
- А толку что с его головы, если мудрость свою она расточает всем бесплатно? Или, может быть, при нужде прикажете сдавать эту голову ростовщику-меняле?
И сказал Сократ с улыбкой:
- Напрасно, Ксантиппа, ты думаешь, что у Сократа ничего больше нет, кроме этой бесполезной головы. У него еще имеется в придачу пара рук, пригодных в хозяйстве! - И с этими словами, выхватив из-за прилавка завизжавшую Ксантиппу, играючи вскинул ее над своей головой Сократ и усадил на самый большой горшок, стоявший рядом.
Ксантиппа же, от стыда за наготу своих статных ног, вынырнувших из-под пеплоса по самые коленки, размахнувшись, шлепнула Сократа по щеке.
- Вот это женщина! - восхитился Сократ, поглаживая щеку.
А кто-то из хохочущих зевак сказал:
- Нет, Сократ! Не подойдет она тебе: уж больно норовиста!..
- Ошибаешься, приятель, - возразил ему Сократ. - Тому из наездников большая слава, у кого норовистая лошадь! - и помог освободить из устья горшка крутобедрую Ксантиппу…
И в тот же день, отвезя тележку с непроданными горшками Ксантиппы в дом к отцу ее, гончарному мастеру Нактеру, посватался Сократ, а погодя неделю, в праздник Кружек, справили они с Ксантиппой свадьбу в сопровождении друзей и факельного шествия. В приданое же дочери отдал Нактер пятьсот кустов виноградника из своего участка в близлежащей деревушке Гуди.
…И Сократ не ошибся в Ксантиппе: несмотря на норовистый нрав, сделалась она и любящей женой, и домовитой хозяйкой, а Лампроклу - матерью, строгой, но справедливой. Была, как говорили, и Ксантиппа счастлива мужем, и только одно огорчало ее: нужда глядела в доме из каждого угла, Сократ же не стремился к денежной жизни; сам довольствуясь малым, он призывал к тому же сына и жену, говоря: "Мы едим, чтобы жить, а другие живут, чтобы есть". Когда Ксантиппа ссылалась на богатых, у кого рабы живут лучше, чем Сократова семья, он отвечал: "А что проку от богатства? Оно лишь развращает человека". И повторял: "Серебряные сосуды и пурпурные одежды в театре хороши, а в жизни - смешны!"
И позвал он однажды к обеду богатых гостей, Ксантиппе же сделалось стыдно за скудность стола, но Сократ ее утешил, говоря: "Не тревожься. Если они люди порядочные, они пас не осудят, а если пустые, то нам до них дела нет".
Своим привычкам он не изменил, большую часть времени проводя в беседах с афинянами, и только появлялся перед ними не в драном хитоне, как прежде, а в чисто выстиранном и заштопанном Ксантиппой; когда же отправлялся к именитым людям или в театр, то, по настоянию жены, надевал еще сандалии. В ответ на упреки Ксантиппы, что-де, имея возможность хорошо зарабатывать, беря за свои собеседования какую-либо плату, он этого не делает и делать не хочет, спросил ее Сократ:
- Какой из божественных даров, Ксантиппа, мы более всего ценим в женщине?
- Ее красоту, наверно, - ответила жена, вспомнив о своей пригожести.
- А в мужчине?
- Думаю, что разум…
- А теперь скажи: как мы называем женщину, кто главный дар богов, свою красу, продает за деньги?
- Продажной девкой! Как же еще!
- Так не вправе ли мы и мужчину, торгующего своим умом, уподобить продажной девке?
- Но ведь софисты-мудрецы берут за обученье плату! - нашла что возразить Ксантиппа.
Сократ же сказал:
- Потому-то я уподобляю их блудницам!..
Когда же не хватало у Сократа слов образумить жену, хватал он ее в охапку и, целуя, душил в своих могучих объятиях, а не то - смеясь, пускался перед нею в пляс; плясал он часто и охотно, говоря Лампроклу, что такое упражнение полезно для крепости тела, и сын, хохоча, пускался в пляс с отцом…
И отступившись, наконец, от нареканий мужу, смирилась Ксантиппа с участью своей, довольствуясь ведением хозяйства на средства, что приносил им виноградник в Гуди да выводок кур…
…И, подобно горящему факелу, что освещает темные своды пещеры, неустанная мысль и слово Сократа озаряли светом разума учеников его, рождая в их лице создателей неведомой в Афинах нравственной философии, ибо обращались в сочинениях своих не к мертвому космосу, не к загадкам физики и математики, а к тайнам человеческой души и разума.
И, в подражание Сократовых речей, форму для писаний выбрали ученики доступную для всех, в вопросах и ответах. Темы же их философских диалогов ясны из их названий: "О том, что люди не от ученья хороши", "Об избытке", "Что нужно человеку", "О дурном поведении" - назывались сочинения Критона, призывавшие к добру и истине; и тому же самому учили диалоги Симона, названные после "Кожевническими" (ибо держал Симон для пропитания семьи кожевню): "О справедливом", "О том, что добродетели нельзя научиться", "О мужестве", "О предводительстве над народом", "О чести", "Об усердии и труде", "О стяжательстве", "О похвальбе" и прочие. Диалоги же колбасника Эсхина отличали столь искусный слог и сила мысли, что лучшие из них злословы приписали после самому Сократу, хотя речей своих тот не записывал.
И замыслив переплюнуть творения друзей Сократа, самозваный ученик его Критий сочинил в ту пору философскую драму "Сизиф", но, подобно тому, как не утаить шила в мешке, так же и дару поэта Крития не удалось сокрыть в "Сизифе" честолюбивого зломыслия, ибо доказывал он в драме, что вера и законы есть установление правителей, а не богов и не народа. Когда же, в день успеха представления "Сизифа" в театре Дионисия, явился Критий с лавровым венком на голове, в шитом золотом лазурном хитоне к афинскому Марсию, дабы насладиться похвалой его, Сократ, сидевший на крыльце своей хибары в окружении друзей, спросил его:
- Судя по тому, с какой поспешностью ты к нам пришел, любезный Критий, тебе не терпится услышать похвалу "Сизифу", не так ли?
- Ты очень прозорлив, учитель, - ответствовал Критий, потупя глаза.
Сократ же сказал:
- Так разве тебе не хватило похвал, которые ты получил в театре? Я слышал, тебе устроили овацию…
- Да не в этом дело, Сократ, - смутился Критий. - Не скрою, что я был бы рад твоей похвале. Только мне куда важнее выслушать твое суждение. Мне говорили, ты прочел "Сизифа"…
- Вот теперь ты выразился верно, Критий: мое суждение тебе важнее всех похвал.
- Да, Сократ, важнее и оваций и поношений.
- Клянусь харитами, славно сказано, Критий! Видно, ты и впрямь считаешь меня сведущим в этом деле. Признаюсь, что и для меня мнение одного сведущего дороже мнений тысяч людей несведущих. А ведь среди тех, кто был на представлении, наверняка немало и таких, кто больше обращает внимание на костюмы лицедеев и красоту декламации, чем вдумывается в смысл драматического сочинения.
И Критий, усмехнувшись, признал:
- Невежд там было предостаточно, Сократ!
- А драма твоя вот, - сказал Сократ, вытащив из-за пазухи свиток и отдав его Критию. - Не потеряй ее. А теперь мое суждение: мысль "Сизифа" мне кажется и неверной, и даже порочной.
- Но почему, Сократ?! - воскликнул растерянный Критий. - А может, ты меня неверно понял?
- Что ж, давай рассмотрим, понял или нет.
- С радостью, учитель! - приободрился было Критий.