- Дай мне договорить. Ты, наверно, думаешь, что твои родители - люди обеспеченные. Увы, ты ошибаешься. У твоего отца кое-что отложено - на черный день, как говорится, хватит. Эти деньги он не потратит ни за что на свете. Поэтому ты - девушка без приданого, к тому же еще и не очень здоровая. Вот как обстоят дела. Теперь ты знаешь всю правду.
- Я не понимаю, что ты от меня хочешь, мама.
- Твой дед упрям, как мул, он не отступится. Он уже распорядился, чтобы Копл перестал платить нам еженедельное содержание. И пригрозил, что в своем завещании не оставит нам ни гроша, и ему можно верить. Мы останемся без копейки. Твой отец - сама знаешь - прокормить семью не в состоянии. Он может только есть и спать. У меня же со здоровьем плохо, гораздо хуже, чем ты думаешь. Один Бог знает, сколько я еще протяну.
- Мама!
- Не перебивай меня. Ничего плохого про твоего дядю Абрама я сказать не хочу. Лично мне он нравится, я искренне к нему привязана. Но полагаться на него нельзя. Он и свою жену сделал несчастной, да и другой женщине, как ее?.. Иде Прагер тоже счастья не принес. Его собственные дочери сидят без гроша. А теперь он таскается к нам и подговаривает нас, чтобы досадить твоему деду.
- Не смей говорить о дяде Абраме ничего плохого. Я его люблю.
- Я тоже. А что толку? Он из тех, кто только и знает, что вмешивается в чужие дела. А этот… как его?.. Аса-Гешл… уж он-то мне совсем не нравится. Он в мой дом ходить не будет, слышишь? Я выброшу его вон.
- А он больше и не приходит.
- Ты девушка бедная, не забывай. Верно, ты недурна собой, да хранит тебя Бог! Но нет на свете человека, который был бы вечно молод и вечно красив. Фишла, ты и оглянуться не успеешь, приберут к рукам другие. И с кем ты тогда останешься?
- Вот и пускай прибирают. Мне он не нужен.
- А что будет с тобой?! Да еще без приданого. Твой дед ведь тебе ни копейки не даст.
- Обойдусь без его денег.
- Это тебе сейчас так кажется, дитя мое. Не ты одна такая. Твое пребывание в санатории - да не обделит тебя Господь здоровьем - обошлось нам в сотни и сотни рублей. Поверь, я не хочу тебя пугать, но когда у человека слабые легкие, поручиться за его здоровье нельзя.
- Значит, я умру!
- Ах, Адаса, ты вонзаешь мне нож в сердце! Поверь, я только о тебе и думаю, ночами не сплю. Ближе друга, чем я, у тебя нет! Тебе грозит опасность, доченька, уверяю тебя. Большая опасность.
- Ах, мама, перестань меня оплакивать. Я ведь еще не умерла. Говорю тебе последний раз, замуж за Фишла я не выйду.
- И это твое последнее слово?
- Да.
- Да сжалится над тобой Господь! Не зря говорят: нет страшнее врагов, чем собственные дети. Когда я была в твоем возрасте, твой отец тоже не пришелся мне по вкусу. Но когда моя мать, упокой Господи ее душу, рыдала и умоляла меня, я сказала: "Так и быть, веди меня под венец". Нет, у сегодняшних детей сердце из камня, это точно. Что ж, да будет так. Я смирилась. Но отец твой не смирится, так и знай. Мы останемся без куска хлеба.
- Я пойду работать.
- Работать она пойдет! Неженка! Дурочка, да у тебя все из рук валится! Чудо еще, что ты жива. Не ухаживай я за тобой денно и нощно, ты бы и на ногах стоять не могла. Тебе нужен уют. Тебе нужны деньги. Если я умру, твой отец приведет в дом мачеху раньше, чем я остыну в могиле.
- Оставь меня в покое! - И Адаса закрыла лицо руками.
- Хорошо. Я ухожу. Настанет день, когда ты вспомнишь мои слова. Но будет поздно.
Даша вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Стоило ей уйти, как Адаса выпрыгнула из постели. Подошла к столу, взяла дневник, подумала с минуту и спрятала его в ящик стола. А затем выключила свет и некоторое время молча стояла в темноте. За окном падал крупный снег, дул сильный ветер, и снежные хлопья ударялись в стекло.
Глава вторая
1
Ходить к Адасе три раза в неделю на уроки Аса-Гешл перестал довольно давно. Слова Мешулама Муската о том, что девушка выходит замуж и давать уроки ей теперь не пристало, напугали его. Несколько раз он собирался позвонить ей по телефону, но телефонный аппарат был ему в диковинку, и он решил, что не справится. До наступления сумерек он лежал в постели у себя в комнате, у Гины. Каждый вечер в квартире от гостей и постояльцев проходу не было. Он слышал, как хлопают закрывающиеся и открывающиеся двери, до него доносились долгие телефонные разговоры, бесконечные споры Бройде и Лапидуса, русские песни в исполнении каких-то девиц и аплодисменты. Несколько раз Гина звала его в гостиную, но он всякий раз придумывал какую-нибудь отговорку. Как он в своем хасидском лапсердаке будет смотреться среди всей этой блестящей публики? Он купил себе мягкий воротничок и черный шелковый галстук, однако выглядел в нем еще провинциальнее. Его приводили в замешательство громкая музыка, доносившаяся из гостиной, крики и смех, силуэты людей, мелькавшие за стеклянной дверью, и ему начинало казаться, что все они знают, что нужна ему только одна Адаса. По всей вероятности, это и вызывало у них такой оживленный смех.
Он вздрогнул и сел в постели. Что с ним происходит? Почему он тратит столько времени на пустые фантазии? Ведь в Варшаву он приехал учиться, а не предаваться любовным мечтаниям. Ах, как он завидовал древним философам, стоикам, не поддававшимся страданиям, или же эпикурейцам, которые, даже когда дом их был охвачен пламенем пожара, ели свой хлеб и пили свое вино! Ему подобных высот не достичь никогда! Эмоции овладели им, мучили его, справиться с ними он был не в силах. Думать он мог лишь об Адасе, о ее комнате, ее книгах, ее отце и матери, даже о Шифре, ее служанке. Знать бы только, думает ли она о нем! Или она про него забыла? Он попробует позвонить ей по телефону - а может, напишет письмо. Он встал с постели, включил свет и сел писать Адасе письмо. Написал несколько строк и отложил перо. Какой в этом смысл? Он ни о чем никого не станет просить - лучше умереть. Когда Аса-Гешл наконец заснул, за окном уже брезжил рассвет. Встал он поздно, болела голова. Он оделся и вышел купить на завтрак хлеба и сыра, после чего сразу же вернулся к себе. Полистал учебник географии, русскую грамматику, историю мира. На глаза попалась фраза про Карла Великого, основателя Священной Римской империи. Автор учебника называл Карла великим человеком, защитником Церкви, реформатором. Аса-Гешл покачал головой.
"Чем более жесток тиран, - сказал он себе, - тем больше его славят. Человечество любит убийц".
Он попробовал отвлечься и стал читать дальше. Но мысли одолевали его. Что ж это за мир, где постоянные убийства, грабежи, преследования - в порядке вещей и где в то же самое время воздух сотрясается от пышных фраз о справедливости, свободе, любви? А что делает он? Штудирует элементарные школьные учебники в надежде, что когда-нибудь - быть может, лет через десять - ему удастся получить диплом. Так вот во что выродились его юношеские мечты? Кто же он тогда? Пустое, бессмысленное существо с пустыми, бессмысленными идеями?
Он встал и подошел к окну. Вынул из жилетного кармана часы в никелевом корпусе; была половина четвертого, но уже сгущались ранние зимние сумерки. Во дворе, куда выходило его окно, стояла полная тишина. Из треугольника неба, открывавшегося его взору из-за обступивших крыш, сыпал мелкий снег. На крыше напротив взгромоздилась на флюгер ворона; на фоне бледного неба она казалась голубоватой; впечатление было такое, будто ворона вперилась в бескрайние просторы потустороннего мира. По самому краю крыши, вдоль водосточной трубы осторожно кралась кошка. Внизу, во дворе, над баком с мусором склонилась, копаясь в отбросах, нищенка с мешком за плечами. Вытащила крюком какое-то тряпье и сунула его себе в мешок. Подняла изможденное, морщинистое лицо и, глядя на окна, тоненьким голоском пропела: "Кости покупаю. Лохмотья и кости. Кости, кости".
Аса-Гешл прижался лбом к оконному стеклу. Когда-то ведь и она тоже была молодой, подумал он, да и бык, чьи кости она собирает, был когда-то теленком, скачущим по зеленому лужку. Время все превращает в отбросы. И никакой философии это не изменить.
Он растянулся на кровати и закрыл глаза. И Адаса состарится тоже. Состарится и умрет, и труп ее пронесут по Генсье на кладбище. А если бы времени не существовало, она была бы трупом уже сейчас. Какой тогда смысл в любви? К чему ее домогаться? Зачем печалиться оттого, что она невеста Фишла? Безразличие йога - вот чего так ему не хватает. Войти в нирвану еще при жизни.
Он задремал. Разбудил его пронзительный звонок в дверь. Через мгновение звонок повторился. Вновь наступила тишина, а затем раздался стук - на этот раз в дверь его комнаты. Аса-Гешл встал с постели. Должно быть, он погрузился в глубокий сон. Руки и ноги у него так затекли, что он их не чувствовал. Потолок, мерещилось ему, уходил в небо, стены расступились. За стеклянной дверью проступали чьи-то силуэты. Он знал, что должен что-то сказать, но не мог подыскать нужных слов. Наконец он выкрикнул:
- Я здесь!
Дверь открылась, и в дверном проеме возникла голова Гины.
- К вам какая-то молодая особа, - сказала она. - Она может зайти?
Лицо Гины исчезло, и в комнату в меховом жакете, в бархатном берете и в шерстяных носках поверх чулок вошла Адаса. Щеки на морозе раскраснелись. На плечах таяли снежинки. В руках она держала сумочку и тоненькую книжку в красной обложке. Пока Гина не закрыла у нее за спиной дверь, она продолжала стоять на пороге.
- Ты смотришь на меня так, словно не узнаешь, - сказала она по-польски.
- Конечно, узнаю, Адаса.
- Ты спал, я тебя разбудила.
- Нет, нет, просто я не ожидал…
- Почему ты не приходишь? Я решила, что ты заболел.
- Нет, я не заболел. Пожалуйста, садись.