3
В библиотеке Роза-Фруметл сняла с полки рукопись в картонной папке, перевязанной зеленой ленточкой, и бережно положила ее на стол:
- Вот она. Снимайте пальто и усаживайтесь поудобнее.
Аса-Гешл снял пальто, и Роза-Фруметл отнесла его в коридор. Он сел в кожаное кресло и начал листать рукопись. Бумага была желтая, выцветшая, страницы разного размера, большая часть не пронумерована. Почерк был мелкий и угловатый, одни слова зачеркивались и переправлялись, другие вписывались на полях или между неровных, прыгающих строк. Он пробежал глазами вступление. Автор задумал этот труд, говорилось во вступлении, не в надежде увидеть его в печати, а ради себя самого. Во вступлении говорилось также, что, если внуки или правнуки автора сочтут сей труд достойным публикации, им надлежит вначале заручиться согласием трех раввинов, чья задача будет - подтвердить, что если автор и ошибался, то неумышленно и ошибочно библейский текст не трактовал. Труд являл собой смесь изысканий, размышлений и казуистики. Запятые отсутствовали, стиль был небрежен и цветист.
- Ну, что скажете? Справитесь? - До Асы-Гешла словно откуда-то издалека донесся голос Розы-Фруметл.
Он поднял голову. Она принесла ему стакан чаю и блюдце с пирожными. Вместе с матерью в библиотеку вошла Аделе. Одета она была точно так же, как и при их первой встрече: плиссированная юбка и вышитая блузка. В красноватом свете лампы лицо ее казалось еще более худым, а лоб из-за зачесанных назад волос - еще более выпуклым. Кожа была пергаментно-желтой, точно девушка только что встала с постели после тяжелой болезни.
- Добрый вечер, - сказала Аделе. - А я уж решила, что вы не хотите нас больше видеть.
- О, нет, - заикаясь, пробормотал Аса-Гешл. - Просто у меня совсем нет времени. Каждый день собирался прийти, но…
- Как вам кажется? - прервала его Роза-Фруметл. - Сумеете разобрать?
- Боюсь, рукопись придется переписать.
- Какой ужас!
- А в каких-то местах придется сделать вставки - в скобках; здесь все слишком сжато - потребуются кое-какие разъяснения.
- Что ж, в таком случае - за работу. - Роза-Фруметл тяжело вздохнула. - Никакой спешки нет. Приходите сюда каждый день, когда у вас будет время, и трудитесь. И будьте у нас как дома. А насчет денег… Я поговорю с мужем.
- Прошу вас, на этот счет, пожалуйста, не беспокойтесь.
- Нет, нет, обязательно поговорю, сейчас же. Пейте чай. Я скоро вернусь.
Роза-Фруметл подобрала юбки и вышла. Когда дверь за ней, скрипнув, закрылась, Аделе подошла к Асе-Гешлу.
- Я подумала, что мы вас чем-то обидели, - сказала она.
- О, нет!
- У меня отцовский нрав. Я говорю то, что думаю, - и наживаю врагов. Боюсь, я плохо кончу.
Она присела на стоявшую под книжными полками складную лестницу, веером распустив свою плиссированную юбку.
- Расскажите, что это за рукопись? Я много раз пробовала в нее заглянуть, но не поняла ни слова.
- Девушке, боюсь, это будет неинтересно.
- Нет, рассказывайте, не такая уж я невежественная.
- Даже не знаю, с чего начать. Это то, что принято называть схоластикой.
Аса-Гешл начал листать страницы рукописи, Аделе с любопытством за ним наблюдала. Сначала он читал несколько абзацев про себя, едва заметно шевеля губами, потом отрицательно качал головой, потом, спустя еще несколько минут, стискивал рукой подбородок и читал еще раз, более сосредоточенно. Он сидел, насупив брови, и выражение его лица непрерывно менялось - от юношески восторженного до серьезно-вдумчивого. Аделе вдруг пришло в голову, что так, должно быть, выглядел, когда был молод, ее отец.
- Ну же, - сказала она, - я слушаю.
- Видите ли, в Экклезиасте есть такие слова: "Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои". Так вот, ветер истолковывается здесь как душа. Когда человек грешит, его душа после смерти может переселиться во все что угодно - в собаку, кошку, червя, даже в мельничные крылья. Однако в конце концов душа возвращается к своему началу.
Аделе не сводила с него широко раскрытых глаз. В ее взгляде читались изумление и даже нечто вроде благоговейного страха. На висках трепетали едва заметные голубые жилки.
- Надеюсь, я ясно выразился, - сказал, помолчав, Аса-Гешл.
- О, да.
- И что вы думаете?
- Ах, если бы все это можно было выразить на каком-то европейском языке!
Аса-Гешл собирался ей ответить, но в эту минуту дверь открылась, и в комнату, в сопровождении Розы-Фруметл, вошел Мешулам.
- Я вижу, у нас тут настоящий книжник, а? - начал старик. - Скажи-ка, юноша, как ты думаешь, тебе по силам эта работа?
- Думаю, да.
- Я-то сам сочинительством не занимаюсь. Нынче все на свете считают себя писателями. Но я пообещал, что рукопись будет напечатана, поэтому… И сколько ты хочешь за свои труды?
- Сколько скажете. Это не принципиально.
- Как прикажешь тебя понимать? Не одолжение же ты делаешь?
- Да… то есть нет.
- Расскажи о себе… Ты что, один из этих "современных" евреев?
- Не совсем.
- Если молодой человек вроде тебя убегает из дому, бросает своих родителей - значит, он уж точно не святой.
- А я на роль святого и не претендую.
- Кто ж ты тогда? Грешник?
- Учиться. Это все, к чему я стремлюсь.
- Учиться чему? Как отвечать на галахические вопросы? Что сказать женщине, испугавшейся оттого, что над ведром с молоком мелькнула тень свиньи?..
- Нет, не этому - это мне уже известно.
- Я слышал, моя внучка дает тебе уроки. Как ее? Ну да, Адаса.
Аса-Гешл покраснел.
- Да, - запинаясь, ответил он, - она дает мне уроки польского языка.
- Зачем тебе польский? Здесь Россия правит, а не Польша, если уж на то пошло. К тому же в субботу у Адасы помолвка. Негоже невесте уроки давать.
Аса-Гешл хотел что-то сказать, но лишился дара речи. В горле у него вдруг пересохло. Он побледнел, стакан с чаем, который он держал в руке, задрожал.
- Правда? - Роза-Фруметл всплеснула руками. - Мазлтов!
- Она выходит замуж за Фишла Кутнера. Его дед, Шимон Кутнер, торгует на Гнойной подсолнечным маслом. Человек он не больно-то ученый, зато честный, к тому же последователь моего бялодревнского ребе. Жених учится в молельном доме, а после обеда работает бухгалтером в лавке у деда.
- Какая прекрасная новость! - воскликнула Роза-Фруметл. - А Даша, подумать только, не сказала нам про это ни слова.
На лице старика появилась лукавая улыбка.
- В следующую субботу, - сказал он. - Тебя тоже пригласят. Будешь есть медовые печенья. - И, взглянув на Асу-Гешла из-под своих густых, кустистых бровей, он повел ртом так, словно хотел проглотить собственные усы.