Классики в моей жизни
Мы лежали под тентом на коктебельском пляже. Он, наверное даже не знал, кто я. Мы встречались только раз: в начале 1950 года коротали время в беспредметной беседе у кассы издательства "Советский писатель". Когда ему подали ведомость, он спросил: "Почему такие большие вычеты?" - "Подоходный налог плюс бездетность", - объяснила кассир. "Бездетность? Это неправильно". - "Принесите справку, сделаем перерасчёт". - "Хорошо, принесу". Я оказался в такой же ситуации, но со справкой возиться не хотелось - деньги получил. И, признаться, удивился Твардовскому: разница была в какую-нибудь десятку. Но потом решил, что человек, живущий в нашей стране литературным трудом, имеет право быть педантичным.
Нашей встречи Твардовский, конечно, при всей своей цепкой памяти помнить не мог, потому что это я увидел знаменитого человека, а он - начинающего писателя. Тем не менее, оказавшись рядом со мной на пляже и один на один, он воспринял меня как незнакомого знакомца и заговорил о том, о чём говорили все - об "Одном дне Ивана Денисовича". Возможно, ему была интересна реакция молодого литератора. Я с восхищением заговорил о повести и похвалил Льва Копелева, принёсшего её именно в "Новый мир". К моему удивлению, Твардовский не считал Копелева "молодцом", так как тот, оказывается, отдал рукопись не в его, главного редактора, руки, а в отдел прозы, почти как самотёк, где она могла затеряться среди литературных поделок. Несмотря на мои доводы, что Копелев рассчитывал на исключительные достоинства рукописи и на компетентность редакционного аппарата "Нового мира", Твардовский был непреклонен. "Так можно и Достоевского проморгать", - поставил он точку.
Через несколько лет я впервые увидел Солженицына. Мы гуляли по Переделкину с писателем Юрием Пиляром. Около дачи Леонова резко затормозила чёрная "Волга". Из неё выскочили двое и стали по обе стороны машины. Подъехало такси, из него вышел человек и неспешно двинул по просеке нам навстречу. Такси умчалось, и на его месте возникла ещё одна чёрная "Волга", и десантировались двое. Один остался у машины, другой беззастенчиво отправился вслед за человеком, который в это время поравнялся с нами. Мы угадали в нём Солженицына, хотя видели его впервые: больше некому было идти такой неспешной походкой под пристальным государственным наблюдением и некого было удостаивать таким высоким вниманием. Он направился на дачу Чуковского.
Пиляр - человек многоопытный, прошедший фашистский плен, - сказал: "Обложили плотно, как зверя. Такое бывает перед арестом". И мы стали решать, как помочь Солженицыну. Хотели взять ещё нескольких писателей и явиться к Корнею Ивановичу, но потом решили, что неловко вторгаться без предупреждения даже с благородной целью. А приглядевшись, мы поняли, что "группа захвата" привычно расположилась на часах и никого арестовывать не собирается.
Пей чай
Власти никогда особо не жаловали Галактиона Табидзе. Однажды его не включили в какую-то делегацию, так как поэт Иосиф Нонешвили сказал: "Табидзе? Напьётся и опозорит всех нас". Табидзе выступил на пленуме грузинских писателей со словами: "Меня никуда не пускают, так как я могу выпить вина и опозорить всех вас. А вот Нонешвили посылают всюду, так как он напьётся чаю и всех нас прославит".
* * *
Пастернак говорил, что Симонов внелитературно талантлив.
* * *
В начале 60-х годов Симонов жаловался: "Я столько сделал в военной теме, а у меня нет учеников. У Некрасова есть, а у меня нет. А ведь Некрасов военную тему поднял после меня".
Старик Державин нас заметил
В 50-х годах четыре молодых поэта, ставших потом известными отправили свои первые книги Пастернаку, а потом посетили его и спросили, что он думает об их творчестве. Пастернак высказал несколько принципиальных положений и не был склонен развивать тему. Но один из приехавших поставил вопрос конкретно:
- Что вам больше всего понравилось?
Пастернак вспыхнул:
- Неужели вы думаете, что я могу заниматься микрометрией?
Тенденциозность
Вечер. Стихи не пишутся. Александр Межиров обрадовался, когда раздался звонок. Это братья поэты - совсем юный Евгений Евтушенко и уже возмужалый и идущий в гору Михаил Луконин, чуть-чуть навеселе, радостные, общительные. Пошёл сумбурный разговор, стихи.
- Бросаю поэзию, - мечтает Межиров. - Пишу роман… Листов на тридцать…
- Смотри не урони рукопись на ногу!
- Я тоже переквалифицируюсь, - сказал Михаил, - пишу статью о тенденциозности в литературе!
С тех пор как Евтушенко исключили из литинститута за отсутствие тенденциозности, он этого слова не переносил. Он вскочил на подоконник, спустился на карниз, опоясывающий дом, и с лёгкостью лунатика и бесстрашием пьяного пошёл по нему. Где спасенье от тенденциозности? Как может поэт в весёлой дружеской компании произносить это слово?
Мгновение Александр и Михаил стояли остолбенев. Потом Луконин кинулся к окну:
- Женя, не буду писать, вернись!
Евтушенко возник на фоне окна.
Статью о тенденциозности, заказанную солидным журналистом, Луконин так никогда и не написал.
* * *
Илья Эренбург сказал: "Современные молодые поэты напоминают мне немецких девушек, которые зарабатывают на приданое проституцией".
* * *
Мариэтта Шагинян говорила:
- Сталин - гений, и при нём был порядок.
Ей возражали:
- Но ведь он сажал безвинных!
- Да, сажал. Так ведь и от чумы, и от войны - погибали!
Последние слова
Перед тем, как умереть, Михаил Зощенко сказал: "Ну и отрезок истории нам достался…"
Винтик
Рудольф Бершадский заведовал отделом фельетонов "Литературной газеты" и опубликовал знаменитый антисемитский фельетон Василия Ардаматского "Пиня из Жмеринки". Но и это не спасло его от обвинения в сионизме и тюрьмы. По освобождении после смерти Сталина он потребовал от Симонова, давшего санкцию на арест, извинений. Симонов отказался. Леонов сказал: "Извиняйся, Костя, ты виноват". Симонов извинился. Бершадский же вскоре решил, что виноват в данном случае Симонов не больше, чем винтик в колесе паровоза, переехавшего человека.
Время собирать камни
В 1961 году секретарь Союза писателей Воронков предложил Леониду Леонову подписать письмо, клеймящее Пастернака за роман "Доктор Живаго". Леонов, которому не было ещё и семидесяти, отказался: "У меня уже не осталось времени замаливать грехи". В 1990 году он поставил свою подпись под письмом семидесяти трёх, дышащим непримиримостью к жидомасонам и прочим иноверцам.
* * *
Идея осудить Пастернака редколлегией "Нового мира" принадлежит Борису Лавренёву. Он же написал и первый вариант текста. Сотрудница журнала объезжала членов редколлегии и собирала подписи. Все молча - кто охотно, кто не очень - подписывали письмо, сокрушался лишь один человек - Борис Лавренёв.
* * *
Критик Тарасенков дружил с Пастернаком, знал и любил его стихи. При этом - надо значит надо - опубликовал в "Культуре и жизни" разгромную статью. Встретившись с Пастернаком, Тарасенков не решился протянуть руку, но Пастернак с доброй улыбкой заметил: "Толя, не стесняйтсь, вы же не человек, а бобовое".
Переводчик
Говорили, что году в 1913-м Пастернак издал сборник переводов грузинских поэтов, где были стихи и молодого Сосо Джугашвили, и будто бы поэтому Сталин его не арестовал. Это попытка упрощённо объяснить отсутствие традиционного финала в традиционном противоборстве тирана и поэта. Парадокс судьбы Пастернака в том, что, выстояв в сталинскую эпоху, он был надломлен и погиб в хрущёвскую. Пастернак говорил: "Раньше нами правил маньяк и убийца, а теперь невежда и свинья".
Просёлки
В 1957 году "Новый мир" принял к печати "Владимирские просёлки" Владимира Солоухина. Редактор Кривицкий выбросил из текста некоторые куски, особенно те, где речь шла о религии. Когда Солоухин стал возмущаться, Кривицкий аргументировал:
- Отец! Ничего не поделаешь! У нас церковь отделена от государства, а литература присоединена к нему. Отец! Ты хорошо знаешь деревню. Подумай и напиши нам, например, что бы ты сделал, если бы был министром сельского хозяйства.
- Ничего.
- Ну хорошо, не министром, а богом.
- Тогда бы я начал не с сельского хозяйства.
* * *
Докладчика спрашивают:
- Почему вы говорите одними цитатами? У вас что, своего мнения нет?
- У меня есть своё мнение, но я с ним не согласен.
* * *
Когда два критика спорят о литературном произведении, возникает не менее трёх мнений.
* * *
Принципиален до конца.
Голосовал за подлеца
И говорил: "В конце концов,
Я видел худших подлецов".
Автор четверостишья, кажется, Александр Раскин оно настолько метко, что отделилось от автора и воспринималось как фольклорное.