Эпиграмма
О, подхалимство без границ,
О, пошлость без конца и края!
Как мы сумели, вымирая,
Живую душу сохранить?
Эпиграмма о сервильном писателе
Не глядит он в туманную даль?
Тут зренье сложнее и проще:
Левый глаз - на Старую площадь,
Правый глаз - на Пляс Этуаль.
* * *
Грибоедов устарел.
Н. Хрущёв
Вопреки бессмертью дедов
Нынче курс у нас таков:
Да исчезнет Грибоедов,
Да святится Грибачёв!
Когда человечество начинало учиться языку, первыми, кто стал говорить бегло, были гении. Потом к ним подтянулись таланты. Затем весь народ. Сейчас то же в поэзии. Писал Пушкин, потом Фет, пишет даже Грибачёв. Что же будет дальше?
* * *
Шкловский говорил: "У Сельвинского непотопляемость дредноута". Не потянул Сельвинского ко дну и утерянный им дневник с крамольными записями. Попал не туда, куда следует.
* * *
Была подготовлена к изданию переписка Чехова и Ольги Книппер. Курировал издание Молотов. Два тома пропустил, а третий запретил: в нём было много очень откровенных, подчас интимных писем. Некоторые из них Молотов лично уничтожил.
Литературные мечтания
Сидит Светлов в ЦДЛ и говорит: "Подумать только, умер Эмма Казакевич. Был плохим еврейским поэтом - стал хорошим русским писателем. Может, и Кочетов когда-нибудь станет хорошим еврейским поэтом?"
* * *
Сев за столик в ресторане ЦДЛ, Михаил Светлов пошутил.
- Принесите мне пиво - рак у меня уже есть.
* * *
Светлов говорил:
- После моей смерти прошу повесить на моём доме мемориальную доску: "Здесь жил и никогда не работал поэт Михаил Светлов".
* * *
Светлов говорил: "Старость - это время, когда половина мочи уходит на анализы".
* * *
Однажды Марина Цветаева зашла с Семёном Липкиным в "Националь". Олеша, сидевший с украинским поэтом Леонидом Первомайским, спросил Липкина, кто дама, лицо которой кажется знакомым? Липкин ответил. Тогда Олеша попросил разрешения пересесть к ним. Липкин спросил у Цветаевой. "Конечно, - ответила та. - Пусть Олеша посидит с нами. Мы часто вспоминали его на Западе, и даже называли Набокова вторым Олешей". Олеша с Первомайским пересели, и Олеша прихватил с собой свои полрюмочки коньяку. Видимо, от смущения он стал подшучивать над Первомайским, иногда довольно некорректно. "Вы помните, что нам пора идти?" - спросила Цветаева Липкина, и они ушли, хотя, по его словам, собирались провести в "Национале" весь вечер.
Рукописи не горят
После "Зависти" творчество у Олеши не шло. Он мучился и писал пьесы. Когда очередную отвергли в театре, он схватил рукопись и сказал:
- Пойду и выброшу с моста!
- Тебя посадят! - испугалась жена.
- Тогда сожгу в котельной.
Пошёл и сжёг.
Дача Олеши
Жена Олеши рассказывала. Приходя к ним домой, Катаев всегда копался в Олешиных бумагах, разбросанных на столе. Таким образом он позаимствовал, например, слово "мовизм". Размахивая черновиками, он говорил Ольге Густавовне: "Он у тебя непутёвый! Вот его дача! Вот его машина! Почему он ничего не заканчивает?!"
* * *
Олеша встретил Ласкина у своего дома в Лаврушинском и попросил:
- Зайдёмте на пять минут в Третьяковку.
- Не могу, спешу.
- На пять минут. Ручаюсь, не пожалеете.
Зашли в Третьяковку, прошли в буфет, взяли по сто граммов и закуску - бутерброды с красной икрой - "Пожар, который уже не опасен", как выразился Олеша.
* * *
Известно, что Олеша вечно просил взаймы на рюмку водки А вот врач Михаил Цирульников рассказывает, что не раз Юрий Карлович брал у него пятнадцать копеек на бутылку молока.
Провидение
В преддверии XX съезда у Олеши спрашивали:
- Юрий Карлович, почему вас не посадили?
Ой отвечал:
- Потому что в списке против моей фамилии Сталин синим карандашом поставил галочку.
- Откуда вы знаете, что галочка была синяя?
- Я так вижу.
Определяя судьбы людей, Сталин действительно ставил галочки синим карандашом.
* * *
Во время революции родители Юрия Олеши переехали из Одессы в Ровно, которое вскоре отошло к Польше. Связь Олеши с ними прервалась. В 1940 году Западная Украина была воссоединена с Советской, но въезд туда ещё не был свободным, поэтому в Союзе писателей решили дать Олеше возможность увидеться с родителями и предложили ему творческую командировку в Западную Украину. Он сказал: "Я не могу поехать к родителям: у меня нет ни славы, ни денег".
Вы ушли, как говорится, в мир иной
В начале 56-го года писатель Иван Макарьев, друг Фадеева и его коллега по РАППу, вернулся из лагеря. В вестибюле Союза писателей он дал Фадееву пощёчину и сказал: "Ты предал меня! Много лет ждал я этой минуты!" Потирая щёку, Фадеев быстро зашагал по коридору в свой кабинет за дубовой дверью.
Подпись Фадеева была обязательной при аресте любого писателя. Поэтому, когда он покончил с собой, все подумали: вот, больше не смог человек жить с осознанием своей страшной вины. Так думалось, пока не опубликовали предсмертное письмо Фадеева.
В нём досада, что новые правители невежественны, усиливают гонения на литературу и вот уже три года - с марта 1953 по май 1956-го не принимают его. Фадеев сетует, что его не ценили в меру его таланта и обременяли множеством, мелких, ниже его достоинства, поручений. И всё же одна фраза из этого письма дорогого стоит: писателей "низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и назвали это - "партийностью"".
Фадеев был важной деталью системы, искалечившей его. Его выстрел - удар по этой системе. Но, к сожалению всего лишь удар сломавшейся пружинки по соседним колёсикам и винтикам. Впрочем, выстрел есть выстрел, смерть есть смерть.
Ильф и Петров
Корней Чуковский рассказывал, что после смерти Ильи Ильфа Евгений Петров выпустил новое произведение. Оно оказалось слабым, и Юрий Олеша пошутил: "one hilf" (по-немецки это игра слов: "без помощи", "без Ильфа").
Когда Петров обратился к Олеше со словами: "Юра, когда ты отдашь мне тридцать рублей?", Олеша ответил: "Тридцать рублей я тебе отдам скоро, а вот это, - он показал на только что полученный Петровым орден, - ты уже никогда не отдашь Илье".
Не читатель
Морозным днём из московской электрички вышел человек с рюкзаком и устремился по заснеженной тропе. Часа через два он оказался у зимнего дачного домика и постучал. Вышел хозяин, с длинной бородой.
- Александр Исаевич, - сказал пришелец, - мы с вами не знакомы, но я глубокий почитатель вашего таланта. Вот роман Томаса Манна, переводу которого я посвятил мою жизнь. Я хочу преподнести его вам.
Александр Исаевич ответил:
- Благодарю вас, но этот подарок я принять не могу. Зачем мне книга, которую я никогда не прочитаю? Моё время расписано по минутам до конца жизни. Отдайте её тому, кто в ней нуждается.
Человек повернулся и зашагал назад, к станции.