- С головой что-то худо стало, Русин Егорыч. Пошел в сад, дабы прийти в себя, а тут и Полинку увидел. Она тотчас в терем убежала, а я постоял немного, а голова всё кружится, вот и побрел домой.
Приказчик поостыл в гневе: дворовый, кой видел парня и девку издалека, всё также поведал. Может, и вправду у этого умельца голова занемогла? Случайно с Полинкой столкнулся. Пожалуй, князю ничего не нужно докладывать, а вот печника надо строго настрого упредить:
- Ты гляди у меня, мастер. Коль еще раз в сад выйдешь, повелю собак на тебя спустить. Твое место у печи! Уразумел?
- Уразумел, Русин Егорыч. Ноги моей в саду больше не будет…
Миновала неделя, как Андрейка завершил работу в хоромах приказчика, а на душе его по-прежнему было скверно. Трудился над издельями без обычной радости, что не осталось без внимания отца.
- Квелый какой-то ходишь. Аль прихворал?
- Жив - здоров, батя, - бодрым голосом отозвался Андрейка.
- Да уж ведаю тебя. Меня не проведешь. Что-то душу твою гложет. Может, поведаешь?
Но Андрейке ничего не хотелось рассказывать отцу, он продолжал отнекиваться. Старый Шарап вздыхал:
- Всё, кажись, шло ладно, а тут беда навалилась. Не зря в народе толкуют: пришла беда - открывай ворота. Юшку - в поруб кинули. Только в Угличе и разговоров о нем, а младшего - ни с того, ни с сего - тоска стала изводить. Худо в дому.
Худо! Об этом Андрейке и говорить не надо. Но ничего не поделаешь. Полинка, как заноза в сердце, никакими клещами не вырвешь. Хоть и стала она княжьей наложницей, но он ее не только простил, но и по-прежнему любит. И хоть убивай его, но если вдруг Полинка поманит его пальцем, он готов убежать с ней на край света.
Глава 16
ЮШКА И ДЬЯК БИТЯГОВСКИЙ
Три недели находился Юшка в холодном, сыром порубе. Отощал, осунулся лицом, и все дни исходил неистовой злобой на князя Нагого. Уж, какой только бранью не костерил удельного властителя! Сидел на воде и хлебе, и от ярости сжимал кулаки.
Но вот наступил день, когда караульный поднял тяжелую дубовую решетку и скинул в темницу лесенку.
- Вылезай, Юшка!
Узнику едва хватило сил выбраться. Зажмурился от яркого солнечного света и закачался от ноющих, ослабевших ног.
- Что, ямщик, насиделся в преисподней, хе-хе.
- Будет зубы скалить. Где князь? - хриплым, простуженным голосом вопросил Юшка.
Караульный не спеша вытянул из поруба лесенку, закрыл узилище крышкой и только тогда удостоил Юшку ответом:
- А князь мне, ямщик, не докладывается. Где он - одному Богу известно.
- Выходит, на мне вины нет, коль из темницы вызволил.
- Нет, коль на Божий свет выполз.
- Обижен я на князя. Аль можно так, честного человека, в поруб кидать? Едва не окочурился. Что князь-то сказывал?
- Велел тебе, ямщик, к городовому приказчику явиться. Тот всё и обскажет.
Недовольно покрутив головой, Юшка поплелся в Гончарную слободу, в отчий дом, куда ему идти и вовсе не хотелось. Но надо отлежаться денька два, подкрепиться, а уж затем навестить Русина Ракова.
Городовой приказчик не принял Юшку с распростертыми объятиями. Глаза его были отчужденны и холодны.
- Близ кремля не велено тебе, Юшка, хоромы ставить.
"В первую встречу Юрием Шарапычем провеличал, а ныне к мужичью приравнял", - тотчас отметил про себя Юшка.
- Но у других хоромы стоят, Русин Егорыч, отчего ж мне князь дозволенья не дает?
- Другие, как тебе ведомо, Юшка, в боярах и купцах ходят. Ты же - из ямской избы прибежал. Вот среди черни и ставь свою избенку. Таков княжий наказ.
Юшка позеленел от злости. Помышлял что-то ожесточенно высказать, но вовремя сдержал себя и молча, стиснув зубы, удалился из приказчикова дома.
Вышел из калитки и застыл в раздумье. Где и как выместить свое бешенство? В кабаке? Но там бражничает одна голь лапотная. С ней и вовсе степенность потеряешь. Князь и на пушечный выстрел не подпустит. Да и какой толк к нему прорываться? Лишний раз оскорбит, а то и кулаком по башке двинет, как уже было. Вот незадача! Ни хозяину корка, ни коню соломка. Калита полна мошной, а применить ее пока некуда. Не ставить же ему хоромы среди нищебродов… Погодь, погодь. Есть, кажись, человек, с коим можно посоветоваться. Дьяк Михайла Демидыч Битяговский. Юшка еще в первый день приезда в Углич изведал, что дьяк прислан самим царем Федором Ивановичем, дабы приглядывать за опальными Нагими. Правда, людишки болтали, что царь тут не при чем: Битяговского прислал всесильный правитель Борис Годунов.
"Вот и ладненько, - оживился Юшка. - Любой недруг Нагого - добрый содруг Битяговского. Он для того и послан, дабы Нагих во всем ущемлять. Надо немешкотно идти к дьяку".
* * *
С Битяговским в Углич был отправлен сын его Данила, племянник дьяка Никита Качалов и сын мамки Василисы Волоховой, Осип. Этим людям и было поручено всем заведовать в городе: "править земскими делами и хозяйством вдовствующей царицы, не спускать глаз с обреченной жертвы и не упустить первой минуты благоприятной. Битяговский, "осыпанный золотом Годунова, дал и сдержал слово"".
Успех казался легким: с утра до вечера сам дьяк и люди его "могли быть у царицы, занимаясь ее домашним обиходом, надзирая над слугами и над столом; а мамка царевича Дмитрия, Василиса Волохова, с сыном Осипом, помогала им советом и делом".
Но Дмитрия накрепко оберегала мать, Мария Федоровна. Извещенная ли некоторыми тайными доброжелателями или своим сердцем, она удвоила попечение о сыне; не расставалась с ним ни днем, ни ночью; выходила из его покоев только в Крестовую палату, оставляя Дмитрия на верную ей кормилицу Ирину Жданову.
Именно кормилицей и был недоволен Михайла Битяговский.
"Эта молодая ведьма пробует всякую пищу, прежде чем дать ее царевичу. Да и от мамки, Василисы Волоховой, проку мало. Хоть она и продалась за большую мзду, хоть и поклялась служить Годунову, но Дмитрий по-прежнему жив-целехонек".
Боярыня Василиса Волохова еще в Москве ходила в постельницах Марии Нагой, а когда овдовевшую царицу отправили в Углич, она взяла с собой и Василису, назначив ее "мамкой" царевича. Волоховой было поручено отравить наследника престола, и она пыталась это выполнить. "Мамка царевича и сын ее Осип, продав Годунову свою душу, служили ему орудием; но зелие смертоносное не вредило младенцу ни в яствах, ни в питии. Может быть, совесть еще действовала в исполнителях адской воли; может быть, дрожащая рука бережно сыпала отраву, уменьшая меру ее, к досаде нетерпеливого Бориса".
Царевич остался жив, благодаря кормилицы Ирины. Почувствовав легкое недомогание и нездоровую бледность лица Дмитрия, Ирина тотчас доложила об этом Марии Федоровне. Та переполошилась, и с той минуты указала всю пищу прежде принимать и постельнице Марье Самойловой.
Василиса Волохова не решалась больше подливать зелье, молвив на тайной встрече Битяговскому:
- На пути моем Ирина Жданова и Марья Самойлова, кои неотлучно пребывают с царевичем. Чую, мне не справиться, Михайла Демидыч.
Битяговский послал гонца к Годунову, и тогда Борис надумал употребить иных, более смелых и решительных людей, молодых дворян Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова. Те, в свое время, были "обласканы", правителем, и Годунов надеялся, что оба не откажутся от его просьбы, но дворяне, к неудовольствию Бориса, не захотели выполнить его тайный приказ, и оба был преданы гонению.
Клешнин предупредил:
- Коль язык развяжете, то расплавленным оловом глотки зальем.
- Будем немы, как рыбы, - поклялись на кресте дворяне, хорошо понимая, что их ждет, если они проговорятся. (Оба остались живы, и лишь на смертном одре, уже после кончины Годунова, при соборовании, открыли священникам свои тайны).
Годунов же больше не рисковал. Теперь он во всем полагался на Битяговского и его подручных. Дьяк это почувствовал и основательно усилил надзор за Нагими. Он дошел до того, что вдвое урезал отпущенные Москвой деньги "на царицин обиход".
Мария Федоровна и прочие Нагие возмутились. Особенно негодовал Михайла Федорович:
- Слушай, дьяк. Ты чего самочинствуешь? Аль тебе неведомо, что казну царице Боярская дума установила, а не какой-то приказный крючок. Не лезь!
- Не сверкай очами, князь, - ехидно отвечал Битяговский, наслаждаясь гневом Нагого. - Был у меня посыльный из Москвы. Думные люди сочли, что вдовой царице нет резону столь денег отпущать.
- Кто это счел, и где грамота?
- Будет грамота, князь. И недели не пройдет, как вручу в твои белы рученьки. С голоду ножки не протянете.
Битяговский явно издевался, чего не мог стерпеть Михайла Федорович. Он становился запальчивым и необузданным, когда его оскорбляли. И быть бы дьяку битым, если бы он вовремя не почувствовал неистовство князя и не заметил его тяжелые, стиснутые от ярости кулаки. Такой несдержанный человек может и насмерть прихлопнуть.
Битяговский, предупреждая наскок Михайлы Федоровича, отступил от князя на добрую сажень и заполошно закричал своим подручным, кои всегда его сопровождали, когда он направлялся во дворец.
- Данила, Никита, Осип! Видоками будете!
Михайла скрипнул зубами.
- Мразь! Ну, погоди, сволота, за всё Нагим ответишь. На коленях будешь елозить!
Круто развернулся и, злой, мятежный, зашагал к красному крыльцу.
Битяговский проводил его тягучим, ненавидящим взглядом. Гордый князек. Ну да Борис Федорович скоро спесь из него вышибет. На коленях-то тебе, Михайла, придется ползать, и никакой пощады тебе не будет, хе-хе…
Было дьяку немногим за сорок. Не мал и не высок ростом, зато обличье имел запоминающееся.