Копытово лежало на реке Копытовке, вбегающей в Яузу. От него до Москвы совсем рукой подать. Скородом в нескольких верстах. Но Михайлу Федоровича беспокоил один вопрос. Переоблачиться - дело не хитрое, но у кого оставить коней? В центр села лучше не лезть: там стоит изба старосты. А эти людишки всякие бывают, могут и своему боярину донести. А тот может заподозрить что-нибудь неладное и донести в Сыскной приказ. Тогда всё пропало. Нельзя допустить того, чтобы его, Михайлу, разыскивали по всей Москве. Что же предпринять?
Поделился своей тревогой с Тимохой. Тот - мужик тертый, во всяких переделках бывал, и Бог его добрым умишком наградил.
- Лучше бы сутеми дождаться, князь - и в крайнюю избу. В таких избах всегда самый бедный люд проживает. А бедняки, обычно, в доносчиках не ходят.
- Как ни жаль времени, но ты, пожалуй, прав Тимоха. До сутеми часа два. Давай-ка съедем в лес.
Привязав коней к разлапистым соснам, Михайла Федорович с задоринкой глянул на своего послужильца и воскликнул:
- А ну-ка поборемся, Тимоха, погреем косточки!
Бабай уже давно ведал, что Михайла Федорович большой любитель потешиться борьбой. Случается, найдет на него - и давай с дворовыми бороться. Выбирал самых могутных мужиков, да еще приказывал:
- Не поддаваться! Тот, кто меня одолеет, того достойно награжу.
Но победители редко находились, лишь Тимошке Бабаю как-то удалось одолеть князя.
- А чего ж не погреться, Михайла Федорыч? Давай! - охотно согласился Тимоха, отстегнув саблю от кожаного пояса и повесив берендейку с пистолем на сучок.
Тоже сделал и князь.
И началась тут борцовская потеха! Долго перетаптывались, долго пытались повалить друг друга на лопатки, но тот, и другой твердо стоял на ногах. От обоих, несмотря на крепкий мороз, повалил пар.
- Полушубки мешают. Снимай, Тимоха!
- Снимаем, князь!
И вновь загуляла потеха! Но так никто друг другу и не поддался.
Михайла Федорович не осерчал, напротив, довольно хлопнул послужильца по литому плечу.
- Молодцом, Тимошка! Вернемся в Углич - жди награды.
- Благодарствую, князь, - натягивая полушубок, с улыбкой отозвался Тимоха и, глянув на хмурое, свинцовое небо, добавил. - Скоро и сумерки.
К крайней избе подъехали, когда уже совсем стемнело. Из оконца, затянутого бычьи пузырем, пробивался тусклый свет от лучины. Доносились глухие голоса.
Михайла Федорович хотел, было, забухать кулаком в дверь, но Тимоха остановил:
- Погодь, князь. Могут и не открыть.
- Чего ж так?
- Мужики придерживаются старинного обычая, иначе можно до утра в дверь колотить.
Михайла Федорович никогда в избу к мужикам не ходил, а посему про обычай не ведал.
- Давай ты просись.
Тимоха громко застучал и молвил по старине:
- Господи Исусе Христе, помилуй нас грешных!
Из избы протяжно скрипнула набухшая от мороза дверь. Хозяин прислушался. Тимохе вновь пришлось повторить свои слова, и только тогда послышалось в ответ:
- Аминь!
Хозяин протопал по половицам сеней своими лаптишками, звякнул засовом и открыл дверь. Увидев двух мужчин и лошадей, спросил:
- Кого Бог несет?
- По делам на Москву добираемся, хозяин. Ты уж впусти нас, деньгой не обидим, - произнес Михайла Федорович.
- С деньгой и разбойный люд шастает, а то и всякая нечисть. Перекреститесь.
И князь и Тимоха усердно перекрестились.
- Проходите в избу, православные, а я покуда лошадей во двор заведу.
Войдя в избу, Михайла Федорович и Тимоха сняли шапки и вновь перекрестились на единственную, закоптелую икону Николая чудотворца, висевшую в красном углу. Затем поздоровались с хозяйкой, кормившей пятерых мальцов-огальцов.
Жена хозяина была невысокой, но складной женщиной среднего возраста, облаченной в длинный сарафан из грубой сермяжной ткани. Лицо округлое, рот маленький и плоский, густые волосы плотно затянуты белым платком.
- Присаживайтесь, люди добрые, - указывая на лавку вдоль стены, молвила хозяйка и повернулась к ребятне. - А вы - кыш на печку!
Ребятишки - мал-мала меньше, чумазые, худые, в сирых латанных рубашонках без штанов, послушно полезли на широкую крестьянскую печь и тотчас свесили вниз любопытные, кудлатые головенки.
В избу вернулся хозяин, задернул детишек занавеской и приказал жене:
- Накорми гостей, Анисья.
Хозяин следовал древнему обычаю: уж, коль впустил неведомых путников в дом - непременно накорми и напои, а потом вестей расспроси. Хозяин - приземистый, крепкотелый мужик с окладистой рыжеватой бородой и широкими, сросшимися бровями, молча присел на лавку, выжидая, когда супруга поставит на стол угощенье.
Путники оглядели избу. Обычная крестьянская изба: с двумя лавками, деревянным щербатым столом, печью с полатями, закутом, кадкой, квашней из липовой кадушки и светцем. Угольки горящей лучины падали в корыто с водой и шипели. Лучина, озаряя избу тусклым светом и, испуская, горьковатый сизый дымок, догорала. Хозяин поднялся и вставил в светец новую тонкую щепку.
Вскоре на столе оказались два ломтя черного хлеба, железная миса пустых щей, пареная репа, миса капусты и жбан, наполненный квасом.
- Прошу поснедать, - пригласил за стол нежданных гостей хозяин и развел загрубелыми, короткопалыми руками. - Извиняйте, что Бог послал. Летось, было молочко, да после Покрова боярский тиун за долги коровенку со двора свел. А мальцам каково?
- Чей тиун? - присаживаясь к столу, спросил Михайла Федорович.
- Боярина Василия Шуйского, - нахмурившись, ответил мужик.
И князь и Тимоха молча переглянулись. Старший сын знаменитого воеводы Ивана Петровича Шуйского, отец коего был назначен Иваном Грозным попечителем царя Федора. Михайле Нагому - уж куда известная личность. Неказистый собой Василий Шуйский слыл великим плутом, Лисой Патрикеевной и непомерным сквалыгой. Тот еще бестия!
- Не повезло тебе с боярином, - сказал князь. - Как звать тебя прикажешь?
- Прошкой. Прошка Катун.
- А почему "Катун?"
- Так мужики меня прозвали. Я-то с малых лет любил по траве кататься. У нас, почитай, у каждого сосельника своя кличка… А что, Василия Шуйского ведаете?
Последние слова Прошка Катун произнес с настороженными глазами.
Тимоха хлебал щи молчком, а Михайла Федорович как бы нехотя отозвался:
- Слышали краем уха. Ничего доброго о нем в народе не сказывают.
Прошка отмолчался: один Бог знает, что за люди оказались в его избе. По одеже не из голи перекатной. Это сразу видно. На торговых людей тоже не похожи. При саблях, с пистолями. Из стрельцов? Но те добрые полушубки не носят, да и одвуконь не ездят. Всего скорее чьи-то ратные люди. То ли князя, то ли боярина. Так что, лучше всего закрыть роток на замок.
Михайла Федорович (любитель поесть!) за дальнюю дорогу проголодался. С утра, после очередной ямской избы, маковой росинку во рту не было, а посему с удовольствием похлебал и постных щей, и похрустел капусткой, и репы откушал. Черный же хлеб показался ему лакомством. Голод - не тетка. Запив пищу квасом, поднялся из-за стола, осенил себя крестным знамением, молвил: "Спаси Христос", сел на лавку и, откинувшись к бревенчатой стене, в упор глянул на мужика и произнес:
- Кто мы - тебе знать не следует, Прошка. Одно лишь скажу: люди мы не лихие, худа тебе не сделаем. Напротив, отблагодарим тебя торовато. А пока сходи во двор и принеси нам переметные сумы.
Прошка принес и с изумлением увидел, что постояльцы скинули с себя всю добрую одежу, и остались в одном исподнем. Чего это они задумали?
- Вынимай, Тимоха.
И малой толики не прошло, как гости превратились в нищебродов. Облачились в драные сермяги, обулись в пеньковые лаптишки с онучами, на головы напялили вконец изношенные мужицкие войлочные колпаки, на плечи - длинные нищенские сумы с заплатами.
- Удивлен Прошка?
- Чудно, - протянул хозяин. - Вам бы топерь на паперть и - Христа ради.
- Так и будет, Прошка. Коней оставим у тебя во дворе, одежду и сабли припрячь. На обратном пути заберем. Выйдем от тебя утром, в сумерки, на орясинки опираясь. Ты нас никогда не видел, и не слышал. О том всю свою семью упреди. А за твое молчанье получи награду. Тут тебе и на коровенку хватит, и на доброго коня, и на оброк тиуну. Но покуда деньгами не сори, пораскинь головой, откуда они у тебя, сирого мужика, появились. Народишко зело любопытен. Уяснил, Прошка?
Прошка оторопел, у него аж язык отнялся. Не ведал - то ли в ноги повалиться, то ли земно кланяться. Таких денег он в жизни не видывал.
- Уяснил, спрашиваю?