– Не от него, а через него, направляемого нами, – тихо, но твердо возразил Амени. – Он сам виноват в том, что я отвернулся от него. Он пренебрег первым же нашим требованием – пощадить поэта Пентаура. Он даже не побоялся нарушить клятву, только бы обмануть нас и уничтожить одно из чудеснейших творений богов – каким был этот поэт – из чувства мелочной злобы к нему. Против коварного и хитрого бессилия сражаться труднее, чем против открытой силы. Стоит ли нам награждать короной человека, вероломно похитившего у нас Пентаура? Одинокому человеку трудно бывает свернуть с одного пути, чтобы избрать другой, лучший, трудно отказаться от наполовину осуществленного плана во имя другого, более достойного, – его будут считать легкомысленным. Но мы ни на кого не оглядываемся и, действуя во имя целого, не придерживаемся тех рамок, в которых держат отдельного человека закон и обычаи. Мы отступаем, почти достигнув цели, мы даем пасть тому, кого поднимали, и поднимаем на недосягаемую высоту того, кого сами же повергли во прах. Одним словом, мы вот уже несколько тысячелетий придерживаемся правила: всякий путь хорош, если он ведет к великой цели – обеспечить жрецам господство в стране. Чудом спасшийся Рамсес дал обет возводить храмы, он станет теперь удовлетворять свою жажду деятельности уже не как воин, а как мирный строитель. Мы будем ему нужны, а тем, кто в нас нуждается, мы можем управлять. Поэтому-то я сейчас с искренней радостью преклоняюсь перед сыном Сети.
Тем временем на мачтах около моста взвились флаги, на другом берегу показалась туча пыли, и послышалось ликующее пение труб.
Вот уже стали видны кони, возившие колесницу фараона во время битвы. Правил ими сам Рамсес, и глаза его засияли, когда египтяне, собравшиеся по ту сторону моста, встретили его восторгом и радостью. Десятки тысяч людей со слезами на глазах двинулись к нему, и целый дождь цветов, едва распустившихся бутонов, зеленых листьев и пальмовых ветвей – дары бесчисленных садов Египта – посыпался к его ногам.
Во главе встречающих шел Ани.
Смиренно упав в пыль перед конями фараона, он облобызал землю и протянул повелителю на шелковой подушке вверенный ему скипетр.
Фараон благосклонно подозвал его к себе, а когда Ани схватил край его одежд, чтобы коснуться их губами, Рамсес нагнулся, поцеловал своего везира в лоб, пригласил его взойти на колесницу и править его конями.
Глаза фараона, исполненного благодарности, были влажны от радостных слез.
Да, он не был обманут!
Как всеми любимый благодетель, а не как карающий властелин, мог он войти в страну, величие и процветание которой составляли смысл его жизни.
Глубоко тронутый, принял он приветствия жрецов и помолился вместе с ними на глазах у народа.
Затем он разрешил провести себя к великолепному дворцу, выстроенному специально для него, весело поднялся по парадной лестнице и приветствовал с ее высоты толпу верноподданных, окруживших его дворец. Отсюда он увидал две тысячи богато убранных цветами быков и столько же домашних антилоп – их должны были принести в жертву богам по случаю его счастливого возвращения. Мимо него провели ручных львов и леопардов, пронесли диковинные деревья с покачивающимися на ветвях пестрыми птицами, прошли жирафы, и пронеслись колесницы, запряженные страусами. С особым нетерпением ожидал он шествия, приближавшегося ко дворцу со стороны гавани; впереди этого шествия двигались носилки Бент-Анат.
На глазах у всех собравшихся Рамсес обнял дочь. Ему казалось, что он должен и своим подданным дать возможность разделить с ним то счастье и сердечную благодарность, которые наполняли сейчас все его существо. Никогда его любимая дочь не казалась ему такой прекрасной, как сегодня, и, охваченный волнением, он невольно вспомнил о своей покойной супруге, ибо его дочь все больше и больше становилась похожа на нее.
Неферт в числе прочих приближенных своей царственной подруги шла за ней с опахалом в руках, и сейчас, когда отец радовался встрече с дочерью, она стояла тут же на коленях.
Но вот фараон заметил Неферт, ласково велел ей встать и сказал:
– Чего только не приходится мне сегодня пережить! То, что я считал наивысшим счастьем, оказывается, не имеет предела. А сейчас я вижу, что и прекрасное может перерасти себя. Из звезды Мена выросло ослепительное солнце!
При этих словах Рамсес вспомнил о своем возничем. На мгновение лоб его омрачился, и медленно, опустив глаза, он склонил голову.
Бент-Анат было знакомо это движение. Ведь это оно всегда предвещало его веселые, смешные выдумки, которыми он любил удивлять своих близких.
Но на этот раз он дольше обычного стоял не двигаясь. Наконец, он поднял голову и с ласковой улыбкой обратился к дочери:
– Что сказала твоя подруга, узнав, что ее супруг взял к себе в палатку красавицу чужестранку и на несколько месяцев предоставил ей у себя приют? Говори мне всю правду, Бент-Анат!
– Я должна быть благодарна Мена за этот его поступок, который привел его супругу ко мне, – промолвила Бент-Анат. – Я вижу, Мена заслужил прощение, потому что ты упоминаешь о нем с улыбкой. Так вот, мать Неферт сурово порицала Мена, а Неферт верила в него и ушла из дому, не в силах слышать, как его обвиняют в измене.
– Это правда? – спросил Рамсес.
Неферт склонила свою красивую головку, и две слезы сбежали по ее заалевшим щекам.
– Как же хорош должен быть тот человек, которого боги наградили таким счастьем! – воскликнул фараон. – Управитель церемоний! Вели Мена прислуживать мне сегодня за столом, как до битвы при Кадеше. Во время битвы он бросил вожжи, увидав своего врага; пусть же поостережется сделать то же с кубком, когда его прекрасная хозяйка взглянет на него. Вы, женщины, тоже должны принять участие в пире!
Неферт с благодарностью преклонила колени перед фараоном. Но он уже отвернулся от нее, приветствуя сановников, прибывших его встречать. Затем он поехал в храм, чтобы присутствовать на церемонии заклания жертв и еще раз торжественно повторить перед жрецами и всем народом свой обет – воздвигнуть в Фивах великолепный храм в благодарность за свое чудесное спасение от смерти.
Где бы Рамсес ни появлялся, его встречали с неслыханными почестями. Путь его лежал мимо гавани, между рядами разбитых там палаток, где были размещены раненые, прибывшие в Египет морем. Он приветствовал их со своей колесницы особенно сердечно. Колесницей снова правил Ани. Медленным шагом пустил он коней мимо рядов выздоравливавших, как вдруг рука его судорожно рванула вожжи, лошади взвились на дыбы, и лишь с трудом их удалось успокоить.
Рамсес изумленно огляделся, и ему показалось, что он увидел своего спасителя при Кадеше. Он невольно вздрогнул.
Неужели это вид божества испугал его коней? Или он просто стал жертвой обмана зрения? А может быть, его спаситель был простым смертным и теперь вместе с другими ранеными вернулся на родину?
Человек, который стоял рядом с ним на колеснице, мог бы ответить на его вопрос, ибо Ани узнал Пентаура и от неожиданности рванул вожжи.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Солнце уже зашло, когда колесница фараона снова остановилась около деревянного дворца.
В парадном зале, где было светло как днем, шумела сейчас пестрая толпа гостей, ожидавших фараона. Едва появился Рамсес, все замерли перед ним в поклоне, сообразно своему сану и занимаемому положению. Вскоре фараон уже сидел на троне, окруженный своими детьми, и сделал знак, чтобы подданные перед началом пира по очереди подошли к нему. Одним он говорил несколько приветливых слов, других удостаивал лишь ласковым взором. Милостивый ко всем, он в каждом пробуждал радость и надежды.
– Я действительно уподобляюсь богу лишь в том, что легко могу осчастливить человека. Змею урея избрали наши предки символом царской власти, ибо цари столь же молниеносно, как и она, могут сеять смерть. Но чтобы давать людям счастье, довольно наших рук и глаз, тогда как, чтобы покарать, нам нужно еще оружие. Снимите с меня корону с уреем и наденьте венок из роз, – сказал он, садясь за стол.
Во время церемонии приветствия из зала исчезли два человека: везир Ани и верховный жрец Амени.
Первый приказал стражникам разыскать в гавани среди раненых жреца Пентаура, отвести его в свой шатер и держать там под охраной. У везира еще сохранилось зелье старой Хект, которое должно было лишить рассудка капитана, и теперь он собирался принять поэта как гостя, а не как пленника, и угостить его вином… Пентуар мог навредить ему независимо от того, удастся или провалится план Катути.
Что же касается Амени, то он вышел из дворца, чтобы навестить старика Гагабу. Все время торжественного приема фараона старик простоял на солнцепеке, и теперь его без чувств отнесли в палатку. А палатка жрецов стояла в нескольких шагах от роскошного шатра везира.
Амени нашел старика уже совсем здоровым. Только было собрался он взойти на свою колесницу, чтобы вернуться во дворец, как стражники везира провели мимо него Пентаура. Амени издалека увидел высокую и стройную фигуру арестованного. Поэт тоже узнал своего бывшего наставника и окликнул его по имени. Скоро они уже крепко пожимали друг другу руки. Когда стражники забеспокоились, Амени назвал им себя.
Он искренне радовался встрече со своим любимым учеником, так как увидел живым того, кого уже много месяцев считал погибшим. С отеческой нежностью поглядел он на мужественную фигуру поэта и приказал стражникам, склонившимся перед его высоким саном, отвести его друга не в шатер Ани, а в палатку жрецов.