Знание итальянского искусства было предметом гордости Ньюланда. Он чуть ли не с детства впитал всего Рескина, читал и новейшие труды в этой области - Джона Эддингтона Саймондса, "Эвфориона" Верной Ли, эссе Хамертона и замечательную книгу Уолтера Патера "Ренессанс" - и свободно рассуждал о Боттичелли, а о Фра Анджелико позволял себе отзываться с некоторым снисхождением. Но картины графини сбили его с толку, они не напоминали ему ни о чем, виденном прежде, тогда, когда он путешествовал по Италии, или, возможно, он не мог сосредоточиться в этом странном пустом доме, куда его пригласили, но явно не ждали. Он пожалел, что не сказал Мэй о приказании графини, и слегка встревожился при мысли, как бы его невеста тоже не заехала навестить кузину. Что бы она подумала, если бы нашла его здесь, одиноко сидящего в полутьме у чужого камина?
Но, поскольку он уже пришел, он все же решил подождать и, усевшись в кресло, протянул ноги поближе к горящим поленьям.
С ее стороны было довольно странным потребовать, чтобы он пришел, и совершенно позабыть о нем, однако Арчера больше разбирало любопытство, чем досада. Сама атмосфера комнаты была столь отличной от того, к чему он привык, что неловкость, которую он испытывал, исчезла в предвкушении чего-то авантюрного. Ему и раньше попадались гостиные, драпированные красной камчой и с картинами "итальянской школы", но его поразило, что ветхий домик Медоры Мэнсон, взятый внаем, с пожухлой травой и роджеровской скульптурной группкой в глубине двора, одним движением руки и появлением нескольких предметов был преображен в нечто удивительно уютное, "заграничное", смутно навевавшее мысли о сценах из старинных "чувствительных" романов. Он старался понять, в чем тут дело. В расстановке столов и стульев? В том, что изящную вазу у его плеча украшают всего две розы, тогда как никто в Нью-Йорке никогда не покупает меньше дюжины? В едва ощутимом аромате, который пропитывал все вокруг, не обычном запахе духов, а слегка терпком аромате восточного базара - смеси турецкого кофе, серой амбры и засушенных роз?
Потом он стал думать о том, как обустроит гостиную Мэй. Он знал, что мистер Уэлланд проявил изрядную щедрость, приглядев для них новый особняк на Восточной Тридцать девятой улице. Правда, местность эта была весьма отдаленной, а дом был построен из камня ужасного мертвенного желто-зеленого цвета - его новое поколение архитекторов пыталось "внедрить в жизнь", протестуя против коричневого песчаника, из-за которого весь Нью-Йорк казался затопленным холодным шоколадным кремом. Впрочем, зато водопроводная система там была образцовой. Арчер хотел отправиться в свадебное путешествие и отложить решение о покупке дома, но хотя Уэлланды и одобряли длительный медовый месяц в Европе (возможно, даже с зимой в Египте), они настаивали, чтобы молодожены вернулись в собственный дом. Молодой человек чувствовал, что его судьба решена: всю оставшуюся жизнь он обречен каждый вечер касаться рукой чугунных перил у подъезда дома из желто-зеленого камня, а из вестибюля с фресками в стиле древних Помпеи проходить в холл, украшенный панелями из лакированного желтого дерева. На этом картины в его воображении обрывались. Он знал, что наверху находится гостиная с глубоким оконным выступом, но он не представлял, как Мэй захочет оформить ее. В своей нынешней обители она спокойно выносила в гостиной смесь пурпурного атласа, отделанного желтыми кистями, столиков Буля и позолоченных стеклянных шкафов с пышным саксонским фарфором. У него не было основания полагать, что в своем доме она сделает все по-другому; он лишь лелеял надежду, что она позволит ему оформить хотя бы библиотеку - он предвкушал, как обставит ее настоящим "истлейком" и простыми незастекленными книжными шкафами.
Появилась полногрудая служанка, задернула занавески, перемешала поленья в камине и что-то ободряюще пробормотала. Когда она вышла, Арчер встал и зашагал по комнате. Следует ли ему ждать далее? Его положение становилось дурацким. Возможно, он неправильно понял Оленскую и она вовсе не приглашала его?
Внизу за окном на булыжной мостовой послышался стук копыт и замер у крыльца; затем хлопнула дверца кареты. Раздвинув занавески, он выглянул в окно, где сгустились сумерки. В свете уличного фонаря он увидел добротную английскую коляску Джулиуса Бофорта, запряженную чалой лошадью. Банкир вышел из нее и помог выбраться мадам Оленской.
Бофорт стоял, со шляпой в руке, и о чем-то просил Оленскую, на что, похоже, получил отрицательный ответ; затем они пожали друг другу руки, после чего он сел в карету, а она поднялась по ступенькам.
Увидев Арчера в гостиной, она не выказала удивления; было очевидно, что это чувство не было для нее характерным.
- Как вам понравился мой чудный домик? - спросила она. - Для меня это просто рай.
С этими словами она развязала ленты небольшой бархатной шляпки и бросила ее в сторону вместе с длинной накидкой, глядя на него задумчивыми глазами.
- Вы чудесно устроились, - привычно-банально отозвался он, желая сказать что-то простое и остроумное, но не в состоянии взломать рамки светской любезности.
- О, это не слишком приятное место. Мои родственники презирают его. Но в любом случае оно не такое мрачное, как дом ван дер Лайденов.
Эти слова словно током поразили его; не много бы нашлось мятежных умов, которые бы осмелились назвать величественный дом ван дер Лайденов мрачным! Удостоившиеся высокой чести быть там принятыми с трепетом пересекали его порог и отзывались о нем не иначе как с восхищением. Но Арчер внезапно обрадовался такой трактовке всеобщего трепета.
- То, что вы сделали с этим местом, просто восхитительно, - снова пробормотал он.
- Я люблю небольшие дома, - призналась она, - а может быть, мне просто доставляет неизъяснимое блаженство то, что я в родной стране, в родном городе и что я в нем совершенно одна.
Она говорила так тихо, что он едва расслышал ее последние слова; но, от смущения и неловкости, подхватил их:
- Вы так любите быть одна?
- Да. Тем более, что мои друзья не дают мне чувствовать себя одинокой. - Она села у огня, сказав: - Настасья сейчас принесет чаю. И, жестом пригласив его занять свое кресло, добавила: - Я вижу, вы уже нашли себе уютный уголок.
Откинувшись назад, она сомкнула руки за головой и из полуопущенных век стала смотреть в огонь.
- Это время дня я люблю больше всего - а вы?
Чувство собственного достоинства заставило его ответить:
- Боюсь, что Бофорт настолько завладел вашим вниманием, что вы позабыли об этом.
Это высказывание ее позабавило.
- Да ну, разве вы долго ждали? Мистер Бофорт показал мне несколько домов - я думаю, что мне не позволят остаться в этом месте. - Казалось, она тут же выкинула из головы и его, и Бофорта и продолжала: - Я никогда не жила в городе, где бы считалось невозможным поселиться в эксцентричном квартале. Не все ли равно, где жить? Мне сказали, эта улица вполне приличная.
- Она не в моде.
- Не в моде! Вы придаете этому значение?
Почему бы не установить собственную моду? Но вероятно, я уже привыкла жить независимо. Во всяком случае, теперь, здесь, я хочу делать то же, что и все; хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.
Он был тронут, как и накануне, когда она сказала, что нуждается в его советах.
- Это именно то, чего желают все ваши друзья, - сказал он и добавил не без сарказма: - Впрочем, Нью-Йорк - удивительно безопасное место.
- Да, не правда ли? Это сразу чувствуется, - с готовностью подхватила она, не замечая насмешки. - Я чувствую себя здесь… словно девочка на каникулах, хорошая девочка, у которой сделаны все уроки…
Аналогия была ему понятна, хотя и не слишком приятна. Сам он был не прочь поиронизировать, говоря о Нью-Йорке, но не любил, когда другие отзываются о нем без должного почтения. Он подумал, поняла ли она, что это - мощная машина, которая чуть не раздавила ее? Званый обед у Лавел Минготтов, собранный in extremis из весьма разнородной публики, должен был заставить ее ощутить, что она на краю пропасти; но, судя по всему, она либо вообще этого не поняла, либо триумф на вечере у ван дер Лайденов застлал ей глаза. Арчер склонялся к первому; он подумал, что, видимо, она воспринимает Нью-Йорк как единое целое, и это его раздосадовало.
- Вчера вечером, - сказал он, - Нью-Йорк лежал у ваших ног. Ван дер Лайдены ничего не делают наполовину.
- О, они так добры! Был такой славный вечер. Как их все уважают.
Похоже, она действительно не воспринимала обстоятельства адекватно. Так можно было говорить о чаепитии у славных старушек Лэннинг!
- Ван дер Лайдены, - медленно произнес Арчер, ощущая некую напыщенность своей речи, - самая влиятельная семья в нью-йоркском обществе. К сожалению - из-за плохого здоровья миссис ван дер Лайден, - они принимают крайне редко.
Она расцепила руки, на которые опиралась головой, и задумчиво спросила:
- Может, в этом и причина?
- Причина чего?
- Их огромного влияния. То, что они превратились в некий реликт.
Слегка покраснев, он уставился на нее, но внезапно понял всю глубину ее замечания. Одним движением она проколола ван дер Лайденов, как воздушный шарик иголкой, и они лопнули. Он рассмеялся, сдаваясь и принося их в жертву.
Настасья принесла чай в японских чашечках без ручек на маленьких блюдечках, поставив поднос на низкий столик.