– Свенельд, расскажи мне о Рюрике. – Она сразу же переступила через незримую черту, о которую мы спотыкались все время. – А потом спрашивай все, что хочешь.
Разве можно клянуть солнце, что оно обожгло кожу неосмотрительного человека, разве вправе винить путеводные звезды, что они скрылись за стремительно набежавшими облаками – я рассказывал историю варяжского пришествия на славянскую землю, и уже не сомневался в ее невиновности и желанию бескорыстно помочь нам. Мы сидели на низенькой лавке плечом к плечу, и когда ее русые волосы, пахнувшие душистой сосновой смолой, слегка касались моей небритой щеки – прикосновение было чарующим и волшебным.
– Я помню своего настоящего отца, – теперь в тесной землянке упоительно звучал ее голос, – он не был похож на остальных рыбаков, хотя пользовался у них уважением за свое умение всегда возвращаться домой с богатым уловом. Отец часто садил меня на колени, и, перебирая задумчивыми пальцами мои волосы, напевал грустные песни на незнакомом гортанном языке. В памяти не потускнели ни узкое кольцо на его мизинце с инкрустированными символами, ни голубые глаза, устремленные вдаль безбрежного моря. Наверное, Мергус, о котором ты только что рассказывал, и был моим настоящим отцом.
– И вот ты узнала точно такое же кольцо на пальце Горыса, и благодаря этому нас не умертвили сразу же после расстрела, – я не спрашивал, а просто помогал ей оставить в прошлом все сомнения, как недавно сделал и сам.
– Ваша отвага спасла вас, но ты прав, – увидев, как золото блеснуло на мизинце Горыса, – я поняла, что моя жизнь неотделима от ваших жизней.
– Горыс хранил свой амулет от посторонних взоров, а Рюрик запретил нам выведывать тайну кольца, веря, что придет время и все прояснится без назойливых дознаний, но, по-видимому, твой настоящий отец и отец Горыса были родными братьями. Ты могла бы проверить мою догадку у Горыса.
– Он в забытьи, и, думаю, придется ждать до Купалы, прежде чем между нами протянется нить доверия.
– Странно, я полностью здоров, а Горыс и Степан почему-то не могут прийдти в себя.
– Не удивляйся, я пою их сильнодействующим снадобьем, и они постоянно спят, что бы не расходовать драгоценные силы.
– У каждого племени свои целебные травы и напитки, но, мне кажется, прежде всего, твое внимание исцелило меня.
– Ты что, это голубая глина вытянула боль из твоей головы.
– Голубая глина?
– Да, она встречается у нас в верховьях Соги. Главное – не дотрагиваться до нее голыми руками до того как приложить к ране или перелому и тщательно высушить на раннем солнышке. Шатун научил меня пользоваться чудодейственной глиной, и я не раз применяла ее, когда он возвращался больной и покалеченный после отсутствия в племени.
– Странное имя – Шатун!
– Так называют медведя-одиночку, который покидает свои владения и, ничего не боясь, шатается где попало. Шатун приютил меня у шехонцев и помог выжить среди чужого народа.
– Боюсь, именно он стал виновником гибели нашего отряда.
– Свенельд, пусть Шатун когда-то заменил мне отца – я выросла и вправе без него принимать свои решения. Лучше скажи – ты когда-нибудь раньше сталкивался с медведем?
– Нет.
– Никогда не показывай, что боишься его, если он почувствует твой страх – ты погиб, несмотря на всю твою доблесть и воинский опыт. Не поворачивайся к медведю спиной – лучше смотри ему прямо в глаза и разговаривай как с равным. Священный медведь стар и не алчен до человеческой крови, но быстро гневается, когда бочонок с медом распечатан не им, не дотрагивайся до меда, питайся ягодами, – Ната кивнула головой на принесенное лукошко – вот такими, их на болоте достаточно.
– Твои советы бесценны для меня, – я осмелился дотронуться до ее пальцев, ласковой теплоты которых мне не хватало все последнее время, – вождь не сказал, кто испытал на себе взгляд священного медведя и остался жив: один, как можно догадаться, – Шатун, а кто второй?
– Я, – ответила она просто, – мне то же очень хотелось стать свободной, как птица.
В эту ночь мы впервые любили друг друга. Все получилось естественно и просто. Даже в любви Ната была свободна и независима. Она умела наслаждаться драгоценным мгновением, но и сама не забывала дарить желанную сладость. Словно большие чайки мы слаженно устремлялись в высоту и блаженно парили под облаками, чтобы потом с яростным криком камнем падать вниз и, чуть не разбившись, усердно работая крыльями, снова набирать невиданную высоту. Ее желание высасывало из меня все соки, а силы не убывали, и мышцы наливались звонкой неукротимой песней молодости и торжеством совершенства. Ночь пролетела как сладостный сон, и я чувствовал себя на гребне большой волны, несущей меня мимо всех проблем и страхов, казавшихся теперь до смешного мизерными и бесплодными.
– Вот и хорошо, – промолвила она, одеваясь, – теперь ты избавился от сомнений и обрел настоящее спокойствие, подготовившись к встрече с медведем.
– Только поэтому ты провела эту ночь со мной?
– Не только, – как всегда просто ответила она и протянула мне небольшой, но крепкий с широким лезвием нож, – возьми его с собой, но помни, лучше не доводить дело до схватки.
– Когда вернусь, – мне обязательно надо будет поговорить с Горысом и Степаном.
– Вернешься – поговоришь!
17.
Болото выглядело бесстрастным и умиротворенным, как священное озеро у словен, и лишь тонкие почерневшие стволы редких деревьев напоминали головешки, торчавшие на голом пепелище. Проще простого – прыгай с кочки на кочку, а бестрясинный зеленый лес – вот он, рядом. Но когда мы подходили ближе к манящему лесу – он оказывался и не лесом вовсе, а островком зелени, за которым открывалось новое пепелище, и невдалеке снова маячил клин леса, зовущий и отрешенный одновременно.
Наконец, мы выбрались на холмистую возвышенность, пересеченную березовыми перелесками, и цепочка моих провожатых, словно гусеница, медленно поползла через болото в обратный путь. Только теперь я почувствовал ноющую усталость в отвыкших от длительных переходов ногах и с наслаждением опустился на сухую землю, прислонившись спиной к белесому стволу и не упуская из виду бочонок с медом, оставленный молчаливыми проводниками на невысоком березовом пне в центре возвышенности.
Ната не ошибалась – я был абсолютно спокоен и просто, без страха и волнений, ждал шехонского медведя, как неизбежно ждут прихода рассвета после ночи или луны после солнца. Я не мог умереть, не увидев зеленоглазого наследника Рюрика, до конца не уяснив цель своего появления на славянской земле и смысл моей встречи с голубоглазой, свободной, как птица, женщиной. И еще я чувствовал, что моя смерть засохшим корневищем спрятана внутри моей же души и, когда ее щупальца начнут оживать, мне захочется одного – лечь на дно ладьи и пуститься в море, упираясь глазами в покачивающийся купол вечного неба. А сейчас мне хотелось многого, и в первую очередь – поскорее пройти обряд очищения.
Но медведь появился в последний третий день отпущенного срока. Легкий ветерок дул от него, и он занялся бочонком, не обратив внимания на меня, сидевшего неподвижно, прислонившись спиной все к той же березе. Я поднялся на ноги, и он, оторвавшись от сладкого лакомства, встал на задние лапы и, пофыркивая, двинулся в мою сторону. Рукоятка спрятанного ножа жгла похолодевшую кожу, но я, скрестив руки на груди, молча ждал приближения матерого зверя. Медведь подходил, тяжело переваливаясь с лапы на лапу, неимоверно увеличиваясь в размерах, и его оскаленная пасть, испачканная медом, пофыркивала все угрожающе. Следуя совету Наты, я не отводил взгляда от выпуклых, подвижных звериных глаз и видел в них почти человеческое любопытство. Медведь подошел ко мне вплотную, его лапа, одним движением которой он легко мог свернуть мой череп, опустилась мне на плечо, но я выдержал ее тяжесть и выразительно утверждающе, все так же глядя прямо в выпуклые глаза, протянул: "Не надо!". Зверь убрал лапу, фыркнул скорее утомленно, чем угрожающе, отступил на шаг, опустился на четвереньки и с достоинством, не оглядываясь, медленно удалился в перелесок, оставив мне и бочонок с медом, и невыветривавшуюся вонь звериного пота. Заныли кровавые борозды на плече, вспаханные когтями медведя, проснулись жажда и голод, не донимавшие меня ранее, и нестерпимо томительно потекли минуты ожидания прихода проводников. Теперь я свободен, теперь в Сожск, в Новгород, в Ладогу – туда, где Рюрик, туда, где я нужнее всего, туда, где я обязан быть благодаря предопределению и тайне рождения.
Но первым, кто неслышно возник передо мной, был Шатун, сжимающий в крепкой руке жаждущий теплой плоти нож. А кто еще мог в одиночку пробраться через болото и незаметно подкрасться ко мне во владениях священного медведя?
– Мне не трудно было бы издалека покончить с тобой, – процедил он, сквозь полные губы, – но здесь священное место, доставай нож, я знаю, она дала его тебе – сразимся в честном поединке.
– Сразимся, – согласился я и ринулся ему навстречу.
Противник был жилист и длиннорук, но хотя его звали Шатун – он не был медведем. Через несколько минут все закончилось – мы оба истекали кровью, однако вместе с кровью жизнь утекала только из его тела.
– Мы умираем, – наполовину слукавил я, – скажи перед смертью, кому ты служишь?
– Олегу, – сознался он и с трудом добавил, – не бойся, ты не умрешь, Ната вылечит тебя.
Его ослабевшая рука рванула спутанную цепочку с потной шеи
– Нате, – последний раз разжались потрескавшиеся от жажды губы, и на ладони тускло блеснула золотая монетка.