- Люблю ли я хозяина? - с обидой откликнулся Пау-ло, не дав Вивальди договорить. - Да разве не прошел я ради него сквозь огонь и воду? И разве не по доброй воле предал себя, что то же самое, в руки инквизиции? Только ради него я был готов на все - и вот каково мне теперь услышать вопрос: "Люблю ли я хозяина?" Если вы думаете, синьор, что меня привело в эту мрачную нору простое любопытство, вы ошибаетесь; когда же они со мной разделаются, а иначе и быть не может, еще прежде, чем со мной покончат, вы, наверное, будете обо мне лучшего мнения и не заподозрите, будто я явился сюда ради собственного удовольствия.
- Все это, может быть, и так, Пауло, - холодно произнес Вивальди, с трудом удерживаясь от слез, - но единственно твоя незамедлительная покорность способна убедить меня в искренности твоих излияний. Пауло, я прошу тебя замолчать!
- Просите меня замолчать? - подхватил потрясенный Пауло. - Что я такого сделал, раз дошло до этого? Вы меня просите! - повторил Пауло с рыданиями в голосе.
- Готов ли ты молчанием доказать свою привязанность ко мне?
- Не повторяйте только слова "прошу", хозяин, оно надрывает мне сердце, - всхлипывал Пауло, утирая катившиеся по щекам слезы, - только не повторяйте его, и я сделаю все что угодно.
- Так ты подчинишься моему требованию, Пауло?
- Да, синьор, если… если даже понадобится упасть в ноги вон тому чертову инквизитору.
- Я требую от тебя лишь одного: чтобы ты замолчал, и тогда, может быть, тебе разрешат остаться рядом со мной.
- Хорошо, синьор, хорошо! Я сделаю, как вы велите, только скажу, что…
- Ни слова больше! Придержи язык, Пауло…
- Я только скажу, что…
- Ни слова больше, иначе тебя немедленно уберут.
- Его уберут в любом случае, - нарушил молчание один из служителей. - Он должен уйти, и без всякой задержки.
- Что! После того, как я дал обещание не раскрывать рта? - вскричал Пауло. - Вы что же, собираетесь нарушить наш уговор?
- Никто ничего не собирается, и уговора никакого в помине не было, - резко перебил его служитель. - Повинуйся без проволочек, не то будет хуже.
Служители не скрывали своего раздражения, Пауло же, впав в ярость, расшумелся вовсю; поднявшийся гвалт издалека привлек к себе внимание членов трибунала; последовал строжайший приказ соблюдать тишину - и требование сообщить причину возникшей сумятицы. В итоге разбирательства Пауло велено было покинуть Вивальди - но поскольку Пауло в ту минуту не видел для себя злейшего несчастья, то он и отверг предписание трибунала с той же бесцеремонностью, с какой только что отказывался покориться служителям.
Наконец после немалых усилий Вивальди удалось немного унять разбушевавшегося слугу и уговорить его пойти на компромисс, по которому Пауло позволили оставаться в нескольких шагах от хозяина.
Вскоре началось заседание трибунала. Свидетелями выступали исповедник Ансальдо и отец Никола, а также римский священник, помогший записать признания убийцы на смертном одре. Он еще ранее был допрошен отдельно и дал ясное и недвусмысленное подтверждение достоверности документа, предъявленного отцом Николой. В суд были вызваны еще и другие свидетели, которых Скедони никак не ожидал встретить.
После входа в зал духовник держался уверенно и собранно; когда вызвали вперед римского священника, в лице монаха не дрогнул ни единый мускул, однако при виде другого свидетеля самообладание ему, по-видимому, изменило. Но прежде чем потребовались его показания, были прочитаны вслух свидетельства убийцы. В них излагались предельно сжато все основные факты, каковые далее изложены несколько более пространно.
Выяснилось следующее. Около 1742 года покойный граф ди Бруно отправился в Грецию. Его брат, нынешний духовник, давно ожидал этого путешествия, предполагая использовать его в собственных целях. Хотя мысль о чудовищном злодеянии - убийстве брата - впервые зародилась в темной душе Скедони из-за беззаконной страсти, решению осуществить его на деле способствовали многие другие соображения и обстоятельства. Среди прочих немаловажное место занимало отношение покойного графа к нему самому: это отношение, хотя и вполне оправданное, поскольку противостояло удовлетворению дурных наклонностей Скедони и выражало крайнее порицание их, вызвало у него самую черную и необоримую ненависть. Как младший брат, Скедони носил тогда титул графа ди Маринелла; еще в ранней юности он пустил по ветру свою часть отцовского наследства; лишения отнюдь не научили его благоразумию, но, напротив, подстрекнули к двуличию и возбудили страстную жажду искать преходящее утешение в тех самых привычных излишествах, которые и ввергли его в бедственное состояние. Граф ди Бруно, сам довольно стесненный в средствах, нередко оказывал брату денежную помощь; убедившись в его неисправимости и обнаружив, что деньги, с трудом отрываемые от семьи, графом Маринелла беззастенчиво проматываются (вместо того чтобы экономно тратиться на насущные нужды), он отказал брату в дальнейшей поддержке и ограничился помощью, достаточной лишь для самого необходимого.
Человеку с открытым сердцем трудно поверить, что столь разумное поведение может вызвать у кого-либо ненависть и что власть себялюбия способна так извратить всякое здравомыслие, однако Маринелла (которого впредь мы будем именовать, как и прежде, Скедони) проникся глубоким отвращением к брату, не захотевшему разориться ради кутежей младшего родича.
Скедони, приписывая вынужденную осмотрительность ди Бруно скаредности и холодному безразличию к судьбе ближнего, руководился в своей злобе не только страстью, но и определенными взглядами; взгляды эти сложились вопреки тому, что скупость и равнодушие, которые он находил в характере брата, были свойственны ему самому и проявлялись даже в доводах, какими он пытался подкрепить свои обвинения.
Взлелеянная втайне злоба питалась множеством обстоятельств и распалялась завистью - наиболее низменной и опасной из человеческих страстей; завидуя ди Бруно, обладавшему незаложенным поместьем и красавицей женой, Скедони поддался соблазну совершить злое дело, дабы самому завладеть этими сокровищами. Спалатро, нанятый им в качестве исполнителя, был ему хорошо знаком, и Скедони не опасался привлечь к преступлению сообщника, который должен был приобрести небольшой домик на отдаленном побережье Адриатики и поселиться там, живя на скромную выделенную ему сумму. Выбор пал на полуразвалившееся обиталище, привлекшее Скедони своим уединенным местоположением; именно туда впоследствии была доставлена и Эллена.
Скедони, прекрасно осведомленный обо всех передвижениях графа, время от времени сообщал Спалатро, где именно тот находится, - и после того, как ди Бруно на обратном пути пересек Адриатику от Рагузы до Манфре-донии, а затем углубился в леса Гаргано, Спалатро вместе с подручным устроил ему там засаду. Укрывшись в чаще, негодяи подстерегли графа, который путешествовал в сопровождении слуги и местного проводника, и открыли по ним огонь из пистолетов. Первые выстрелы были не слишком удачными - и граф, оглядевшись в поисках врага, изготовился защищать свою жизнь до последнего, но тут же пал, изрешеченный пулями, радом с убитым наповал слугой. Проводнику удалось бежать.
Злосчастных путешественников убийцы похоронили на месте преступления, однако подозрительность, всегда сопутствующая сознанию вины, побудила Спалатро обезопасить себя на случай возможного предательства со стороны сообщника; впрочем, какими бы мотивами он ни руководствовался, он решил вернуться в лес один; там, под покровом ночи, он перетащил тела в погреб, вырытый им под полом своего дома; таким образом, были уничтожены все улики - на случай, если бы соучастнику убийства вздумалось указать место, где были некогда погребены изувеченные останки графа ди Бруно.
Скедони придумал более или менее правдоподобную историю о кораблекрушении на Адриатике, в котором якобы погибли брат его и вся команда; никто, кроме наемных убийц, не знал об истинной причине гибели графа; ни проводник, который бесследно исчез, ни жители единственного городка, через который граф проезжал, когда высадился на берег, сроду не слыхивали о семействе ди Бруно, - следовательно, опровергнуть лживую весть было некому. Никто - не исключая, по-видимому, и вдовы графа - не усомнился в достоверности рассказа Скедони; поспешное за-юпочение брака могло вызвать некоторые сомнения, но они были слишком неопределенны и остались без последствий.
Во время чтения признаний Спалатро - и в особенности их заключительной части - Скедони испытал такой ужас и такое изумление, что не мог их скрыть; особенно удивлялся он тому, что Спалатро явился в Рим ради такого признания, однако по размышлении вынужден был признать вероятность такого поступка.
Спалатро объяснил свое желание встретиться с духовником следующим образом: прослышав, что Скедони жительствует теперь в Риме, он отправился туда будто бы с намерением облегчить совесть признанием во всех грехах, а также уличить в преступлении Скедони. Это, впрочем, не совсем соответствовало истине. На самом деле Спалатро собирался выманить у Скедони побольше денег; Скедони же полагал, что обезопасил себя от любых происков со стороны сообщника, направив его по ложному следу, - и мог ли он предполагать, что уловка, посредством которой он заставил Спалатро искать его вместо Неаполя в Риме, обернется против него самого и поможет огласке его преступлений.