- По возвращении к ступеням исповедальни незнакомец, по-видимому, набрался решимости, достаточной для того, чтобы справиться с предписанной самому себе задачей, и дрожавшим голосом поведал мне через решетку то, о чем я намерен сейчас рассказать.
Отец Ансальдо помолчал, явно взволнованный; он, казалось, призывал на помощь все мужество, необходимое для завершения начатого рассказа. В зале воцарилось безмолвное ожидание; члены трибунала попеременно взирали то на Ансальдо, то на Скедони; последний нуждался в сверхчеловеческой твердости, чтобы спокойно выдерживать суровое, пристальное к себе внимание и еще более суровые подозрения, против него направленные. Впрочем, либо неколебимое сознание невинности, либо хладнокровие чудовищного порока пришли на помощь духовнику, но лицо его не выразило волнения. Вивальди, с самого начала допроса не сводивший со Скедони глаз, начал склоняться к мнению о его непричастности к делу. Ансальдо, овладев собой, продолжил:
- "Всю жизнь, - услышал я, - я был рабом своих страстей; нередко они доводили меня до чудовищных крайностей. Некогда у меня был брат!" Тут речь его прервалась; глухие стоны, свидетельствовавшие о душевной муке, вырвались из груди, и он добавил: "У брата была жена! Выслушай меня, святой отец, и скажи, может ли такой грешник, как я, надеяться на отпущение! Она была прекрасна - я любил ее; она была добродетельна - и я пришел в отчаяние. Ты, святой отец, - продолжал он страшным голосом, - никогда не знал ярости, на какую подвигает отчаяние! Оно вытеснило из моей души все прочие страсти, заменив их собою, и я рад был освободиться от этой пытки любой ценой. Мой брат умер!" Кающийся вновь замолчал, - сказал Ансальдо. - Я трепетал, выслушивая его признания, язык мой прилип к гортани. Наконец я умолил его продолжить, и он произнес: "Брат мой умер далеко от дома". Кающийся умолк, и молчание на этот раз продолжалось так долго, что я почел уместным спросить, какая болезнь свела его в могилу. "Светой отец, я - его убийца!" - вскричал кающийся голосом, который мне никогда не забыть: он врезался мне в самое сердце.
Воспоминания, по-видимому, так взволновали Ансальдо, что некоторое время он не мог выговорить ни слова. Вивальди, слушая его, особенно внимательно смотрел на Скедони, пытаясь по воздействию на него рассказа
Ансальдо определить, виновен ли он, однако монах пребывал в прежней позе, устремив взгляд в землю.
- Продолжайте, святой отец! - вмешался инквизитор. - Что же вы ответили на это признание?
- Я безмолвствовал, - проговорил Ансальдо, - но в конце концов побудил кающегося продолжать исповедь. Тот сказал: "Я устроил так, что брат мой скончался вдали от дома; ни одно из обстоятельств не позволяло вдове заподозрить причину его смерти. Только по истечении обычного срока траура я осмелился просить ее руки, однако она не могла забыть покойного брата и ответила мне отказом. Страсть моя меж тем возросла не на шутку. Моими стараниями вдову похитили из собственного дома, и вскоре она выразила готовность обелить свою честь свершением брачного обряда. Я пожертвовал чистотой совести, но счастья не обрел: моя супруга даже не снисходила до того, чтобы скрывать свое презрение ко мне. Уязвленный, раздраженный ее холодностью, я предположил, что за ее неприязнью таится какое-то иное, более сильное чувство; и вот ревность - в довершение всех моих несчастий, - жгучая ревность довела меня до полного умоисступления!"
- Кающийся, - продолжал Ансальдо, - судя по голосу, был близок к невменяемости, и последние слова его заглушили сдавленные рыдания. Возобновив исповедь, он произнес: "Предмет для ревности скоро был мной отыскан. Среди немногих, кто навещал нас в уединении сельского дома, был дворянин, влюбленный, как мне казалось, в мою жену; мне чудилось также, что при его появлении лицо ее вспыхивало особенной радостью. Ей, по-видимому, нравилось с ним беседовать, и она оказывала ему всяческие знаки внимания. Мне представлялось подчас, будто она находила источник тайной гордости в том, что относится к нему с подчеркнутым благоволением - и каждый раз, называя его имя, бросает на меня взгляд, исполненный торжества, смешанного с глубоким пренебрежением. Возможно, я превратно истолковал ее чувства, приняв гнев за любовь; возможно, она желала всего лишь наказать меня, разжигая во мне ревность. Роковая ошибка! Она сама жестоко за нее поплатилась!"
- Постарайтесь быть более кратким, святой отец, - заметил инквизитор.
Отвесив поклон, Ансальдо продолжал:
- "Однажды вечером, - говорил кающийся, - когда я неожиданно вернулся домой, мне сказали, что жена моя принимает посетителя! Едва я приблизился к дверям комнаты, где они находились, до меня донесся голос Сакки - скорбный и умоляющий. Остановившись, я вслушался - и услышанное воспламенило меня яростью. Впрочем, я взял себя в руки и на цыпочках прокрался к решетчатому окну, через которое из коридора можно было заглянуть в комнату. Предатель стоял перед женой на коленях. Вероятно, она заслышала мои шаги или же заметила в окне мое лицо - не исключено также, что ей претило пылкое объяснение, - сказать в точности не решусь, но жена отвернулась и резко поднялась со стула. Я не тратил ни минуты на разбирательство, но, стиснув в руке стилет, ворвался в комнату с намерением вонзить его негодяю в самое сердце. Предполагаемый убийца моей чести ускользнул от меня в сад, и больше я ничего о нем не слышал". - "А ваша жена?" - спросил я. "Кинжал поразил ее грудь!" - ответил кающийся.
Голос Ансальдо дрогнул, и он не находил в себе сил продолжать рассказ. Члены трибунала, заметив его состояние, позволили ему сесть; овладев собой, Ансальдо вымолвил:
- Подумайте только, святые отцы: каковы должны были быть тогда мои чувства! Ведь это я любил ту женщину, которая, по признанию кающегося, была им убита.
- Она была невинна? - прозвучал вдруг чей-то голос, и Вивальди, чье внимание целиком отвлекло повествование Ансальдо, переведя глаза на Скедони, вдруг понял, что произнес эти слова не кто иной, как он. Исповедник мгновенно повернулся к нему. Наступило глубокое молчание, во время которого Ансальдо пожирал взором обвиняемого, потом воскликнул: "Да, она была невинна!" И добавил с жаром: "Она была воплощением добродетели!"
Скедони, замкнувшись в себе, погрузился в молчание. Среди членов трибунала пробежал ропот, потом голоса сделались громче; наконец секретарю велено было записать вопрос Скедони.
- Принадлежит ли только что услышанный вами голос тому самому грешнику, чью исповедь вы принимали? - спросил инквизитор у Ансальдо. - Вы помните свое утверждение, что непременно узнаете его снова?
- По-моему, да, - ответил Ансальдо, - но поклясться в этом я не могу.
- Странная неуверенность! - проговорил тот же самый инквизитор, весьма редко испытывавший скромные сомнения на какой-либо счет. Отцу Ансальдо приказали возобновить рассказ.
- Столкнувшись вплотную с убийцей, - проговорил Ансальдо, - я покинул исповедальню, но лишился чувств, прежде чем успел отдать распоряжения о поимке преступника. Когда я очнулся, было уже поздно - он скрылся! С тех самых пор и до сего дня я никогда его не видел; не рискну также заявить, что стоящий передо мной человек - именно он.
Инквизитор собирался что-то сказать, но главный инквизитор предостерегающе поднял руку, призывая к вниманию, и обратился к Ансальдо:
- Возможно, вы и незнакомы со Скедони, монахом из обители Спирито-Санто, преподобный отец, но не припомнится ли вам некий граф ди Бруно, ваш прежний друг?
Ансальдо вновь устремил на Скедони долгий испытующий взгляд, однако на лице монаха не отразилось ни малейшего чувства.
- Нет, - проговорил в конце концов исповедник, - я не возьму на себя смелость утверждать, будто это и есть граф ди Бруно. Если же это он, годы сильно изменили его внешность. У меня есть доказательства, что исповедь я принимал у графа ди Бруно; он упоминал мое имя в числе своих гостей, касался также обстоятельств, известных только мне и графу; но повторяю: назвать Скедони именно тем самым кающимся я не посмею.
- Зато посмею я! - раздался новый голос.
Вивальди, обернувшись, увидел, как к ним приближается тот самый таинственный незнакомец; капюшон его был откинут, и угрожающая свирепость омрачила его черты. Скедони, едва только заметив незнакомца, пришел в волнение; в лице его впервые произошла какая-то перемена.
Судьи сохраняли полное молчание, однако на их лицах изобразилось удивление, смешанное с беспокойным ожиданием. Вивальди уже готов был воскликнуть: "Вот тот, кто говорил со мной!" - но тут голос незнакомца прервал его.
- Ты узнаешь меня? - сурово обратился он к Скедо-ни и недвижно застыл на месте.
Скедони ничего не ответил.
- Так ты узнаешь меня или нет? - повторил монах еще более строгим размеренным голосом.
- Тебя? - слабо отозвался Скедони.
- А это тебе знакомо? - вскричал монах, вытаскивая из складок одеяния кинжал. - Знакомы тебе эти несмываемые пятна? - Он поднял кинжал и, протянув руку, направил его на Скедони.
Духовник отвернулся; им, казалось, овладела страшная тоска.
- Этим оружием был сражен твой брат! - воскликнул страшный посетитель. - Назвать мне свое имя?
Скедони явно изменило его самообладание: пошатнувшись, он прислонился к колонне.