- Мы не можем больше ждать, - сказал один из стражников и снова потащил Пауло за собой, а тот, жалобно глядя на Вивальди, не переставал повторять то "Прощайте, дорогой хозяин! Прощайте, мой дражайший господин!", то "Для чего, по-вашему, я вызвался сопровождать своего господина? Для чего, как вы считаете? Неужто не для того, чтобы быть рядом с ним?" - и так, пока Вивальди не оказался вне досягаемости для зрения и слуха.
Вивальди взошел вслед за чиновником по лестнице, миновал галерею и очутился в передней комнате, где их поджидало несколько человек, взявших юношу под стражу, в то время как его проводник исчез за дверью, ведшей во внутренние помещения. Над дверью Винченцио заметил кроваво-красную надпись, сделанную древнееврейскими буквами. Сколь уместны были бы над этим адским порталом слова Данте, ибо все вокруг здесь беззвучно шептало: "Надежда, что является ко всем, не посещает сих пределов!"
Вивальди пришло в голову, что в соседней комнате готовят орудия пытки, с помощью каковых рассчитывают исторгнуть у него признание; он мало был знаком с процедурой, принятой в этом судилище, но всегда полагал, что подозреваемого подвергают пытке до тех пор, пока он не сознается в совершении преступных деяний, в которых его подозревают. В руках инквизиторов невинный страдает долее, нежели виновный, ведь обвинитель принимает его отказ признаться в несовершенном преступлении за злостное запирательство и потому усердствует; тем самым он превращает невиновного в преступника, который лжет, чтобы избавить себя от невыносимых мук. Вивальди неустрашимо взирал в лицо опасности, напрягая все силы души, дабы вытерпеть все и не дрогнуть. Он полагал, что знаком с возводимым на него обвинением, столь же ложным, сколь и тяжким по своим последствиям как для Эл-лены, так и для него самого, если оно будет правдоподобно подтверждено. Все приемы, вплоть до самых изощренных, будут пущены в ход, чтобы заставить его сознаться в похищении монахини. Вивальди было ведомо и то, что человек, обвиняемый, подобно ему, в тяжком преступлении, не получает дозволения не только взглянуть в лицо обвинителю и свидетелям, но даже узнать их имена, и таким образом несчастный лишается едва ли не всякой возможности доказать свою невиновность. Но юноша не колебался ни минуты, принимая решение пожертвовать собой ради Эллены и скорее погибнуть под пыткой, чем ложным свидетельством предать ее в руки палачей.
Наконец появился сопровождавший его чиновник и, сделав Вивальди знак подойти, обнажил его голову и руки, а затем ввел его в соседнюю комнату. После этого он немедля удалился, и дверь, которая разлучала с Надеждой, захлопнулась.
Вивальди очутился в обширном помещении, где, кроме него самого, обнаружились всего лишь два человека, восседавшие за внушительной величины столом в середине комнаты. Оба были облачены в черное; на голову того из них, чей пронзительный взгляд и диковинная физиономия обличали в нем инквизитора, водружено было нечто вроде тюрбана, усиливавшего природную свирепость его облика; у второго голова была не покрыта, а рукава закатаны до самых локтей. Перед ним лежала книга и какие-то странного вида орудия. Вокруг стола стояло несколько пустых стульев, на их спинках различались непонятные знаки в виде рисунков; у одной из стен возвышалось гигантское распятие, почти достигавшее сводчатого потолка, на противоположной стене виднелся черный занавес, свисавший с арки, но скрывалось ли за ним окно либо же иные предметы или лица, необходимые для замыслов инквизиторов, догадаться было трудно. За подобной аркой могли с равным успехом находиться либо оконный проем, либо глубокая ниша.
Инквизитор приказал Вивальди подойти ближе и, когда тот стал у стола, вложил ему в руку священную книгу, велев поклясться в том, что он откроет суду правду, а также сохранит в тайне все, что увидит или услышит в этих стенах.
Вивальди не мог решиться выполнить столь безоговорочное требование. Инквизитор недвусмысленным взглядом напомнил юноше, что власть его здесь ничем не ограничена, но тот по-прежнему колебался. "Не сделаюсь ли я орудием своей собственной погибели? - вопрошал он себя. - Любое, самое невинное обстоятельство эти злобные демоны способны извратить и использовать против меня, а мне придется без утайки рассказать им все, что они пожелают узнать. Да и подобает ли мне участвовать в сокрытии всего, что я увижу в этих стенах, если я знаю, что здесь вершатся истинно дьявольские злодеяния?"
Инквизитор голосом, способным вселить трепет в менее стойкое сердце, вновь приказал Вивальди принести клятву, подав одновременно какой-то знак человеку, сидевшему за противоположным концом стола, - по всей видимости, нижестоящему чиновнику.
Вивальди не прерывал молчания, но начал осознавать, что, поскольку ничего не знает о преступлении, которое ему приписывают, то и не способен возвести на себя напраслину даже под пыткой; а кроме того, чему бы он ни оказался свидетелем, никакое возмездие нельзя будет остановить, ни от какого зла нельзя будет удержать, даже если он не поклянется хранить тайну, - ибо все равно даже самые страшные из его разоблачений бессильны против верховного могущества этого трибунала. Итак, поскольку отказ от клятвы не сулил ему никакого блага в будущем, а беды навлек бы на него немалые - причем незамедлительно, - Вивальди решил не отказываться от присяги. Тем не менее стоило ему поднести к губам Священное Писание и произнести слова страшного обета, как его вновь охватили колебания, а сердце сковал мертвящий холод. Он был так взволнован, что на воображение его воздействовали даже самые ничтожные детали окружавшей обстановки. Невзначай бросив взгляд на занавес, на который дотоле смотрел с полным безразличием, и уловив за ним какое-то движение, Винченцио едва не вздрогнул, представив себе, как оттуда украдкой выбирается еще один инквизитор, не менее жуткий, чем первый, или же злобный обвинитель, подобный отцу Скедони.
Инквизитор выслушал клятву, секретарь сделал соответствующую отметку в своих книгах, и допрос начался. На обычные вопросы касательно своего имени, звания, семейства и места жительства Вивальди дал подробные ответы, а затем инквизитор справился, знаком ли он с обвинениями, послужившими причиной его ареста.
- В приказе о них было упомянуто, - отозвался Вивальди.
- Обдумывай свои слова, - сказал инквизитор, - и не забывай о данной клятве. О чем шла речь в обвинении?
- Насколько я понял, меня обвиняют в похищении монахини из обители.
На лице инквизитора отразилось легкое удивление.
- Стало быть, ты признаешь это обвинение, - проговорил он после короткой паузы и сделал знак секретарю, мгновенно принявшемуся записывать слова Вивальди.
- Напротив, я его торжественно отвергаю как ложное и злонамеренное.
- Помни о своей клятве, - повторил инквизитор, - и знай, что милосердие оказывается лишь сознавшимся; тех же неразумных, кто упорствует в сокрытии истины, ожидает пытка.
- Если вы силой станете добиваться от меня признания, то убедитесь, что я скорее умру под пыткой, чем соглашусь лжесвидетельствовать. Ваша цель не в том, чтобы обнаружить истину и покарать виновного, жертвы вашей бесчеловечности - невинные люди, которым не в чем сознаваться, и вы не оставляете им иного пути спасения, кроме как стать преступниками, возвестив ложь.
- Опомнись, - провозгласил инквизитор сурово, - ты призван сюда не обвинять, а ответствовать на обвинение. Ты не желаешь признать себя преступником и в то же время безошибочно называешь преступление, в коем ты повинен. Что, как не отягощенная совесть, подсказало тебе нужные слова?
- Ваш собственный приказ об аресте, а также чиновники, меня задержавшие.
- Как? - воскликнул инквизитор и, обращаясь к секретарю, добавил: - Отметь: он ссылается на приказ, но мы знаем, что эти приказы никогда не читаются. Он также ссылается на слова наших чиновников, по незнанию упуская из виду, что чиновник, злоупотребивший таким образом доверием вышестоящих, подлежал бы смертной каре.
- Я не читал приказа, это верно, как верно и то, что я ни разу не утверждал, что прочел его самолично. Это сделал брат-бенедикгинец и затем рассказал мне, в чем меня обвиняют, а чиновники подтвердили его слова.
- Довольно рассуждений вокруг да около, отвечай прямо на поставленные вопросы.
- Я не допущу, чтобы мои заявления искажались неверным толкованием и обращались мне во вред. Я поклялся говорить только правду; если вы полагаете, что я нарушаю клятву, а мои прямые и бесхитростные свидетельства подвергаете сомнению, мне остается только умолкнуть.
Инквизитор, заметно побледнев, приподнялся со стула.
- Наглый еретик, так ты оспариваешь, оскорбляешь и нарушаешь распоряжения святейшего суда! Пусть же последствия твоей кощунственной дерзости падут на твою голову… Пытать его!
С бесстрашной улыбкой Вивальди взирал прямо в лицо инквизитору, его поза выражала непреклонность. Храбрость и холодное презрение, отразившееся в его чертах, по-видимому, задели чиновника; он понял, что перед ним натура незаурядная и обычные приемы тут бессильны. Инквизитор предпочел отложить крайние меры и как ни в чем не бывало продолжил допрос:
- Где ты был арестован?
- В часовне Сан-Себастьян на озере Челано.
- Ты на этом настаиваешь? Ты уверен, что это произошло не в деревне Легано, на дороге, ведущей из Челано в Рим?
Вивальди подтвердил свои слова; одновременно он не без удивления вспомнил, что именно в Легано произошла смена охранников, и сообщил об этом обстоятельстве. Инквизитор, однако, не обратил внимания на его слова и невозмутимо продолжал:
- Был кто-нибудь еще арестован вместе с тобой?