Потом хозяин протянул свою рюмку к смотрителю маяка и его жене - то были единственные соседи Сирилунна со стороны моря. Ваше здоровье! Старая дама смутилась и покраснела, хотя ей уже стукнуло пятьдесят лет и у неё были две взрослые замужние дочери и внуки. Смотритель с идиотским видом обратил к Маку увядшее лицо - вот так, мол. Затем он взял свою рюмку и не спеша выпил. Только руки у него как-то странно дрожали. Не потому ли, что Мак счёл его человеком, с которым можно чокнуться? После чего он снова погрузился в привычное слабоумие.
А Мак обратился к своей челяди: он не хочет никого конкретно назвать и никого - забыть, все служат ему верно и преданно, и он благодарен им за это и желает счастливого Рождества.
Каков говорун! Откуда, скажите на милость, брал он такие слова? Гости были заметно растроганы, Брамапутра полезла за носовым платком. Кузнец сколько-то лет назад и не подумал бы выпить с Маком, потому как в нём жила неуёмная вечная ненависть. Старая такая история, в которой был замешан не один человек: и его молодая жена, которой уже нет в живых, и сам Мак, да вдобавок ещё охотник, чужой, со стороны, по имени лейтенант Глан. Всё это было много лет назад, молодая жена без памяти влюбилась в того Глана, но Мак сумел её улестить и призывал к себе во всякое время. Кузнец хорошо помнил свою жену, её звали Ева, она была маленького росточка, а больше он, по правде, мало что помнил, обычная жизнь текла как всегда, дошла до этого дня, и вот теперь он сидит у Мака, пьёт с ним за счастливое Рождество, а вечная ненависть куда-то делась.
- Ну, все довольны? - спросил Мак.
Все встали. Эллен, горничная, тотчас начала перетаскивать белые, вызолоченные стулья обратно в гостиную, туда же проследовал Мак и позвал за собой смотрителя с женой и Бенони. Остальных же гостей попросили остаться в столовой и выпить стаканчик пунша, а то и два. Разговор после стаканчиков пошёл ещё оживлённей.
- Вы не могли бы нам сыграть, госпожа Шёнинг? - спросил Мак, указывая на маленькое фортепьяно.
Нет, нет, она не умеет играть. Тому уже столько лет... Сыграть? Господин Мак, верно, изволит шутить?
- Но ведь вы же играли нам много лет назад? Нет, нет! Когда она играла? Давным-давно. Вот её дочери, те немножко играют, они сами немножко выучились, когда вышли замуж. Они очень музыкальные.
- Но ведь вы из хорошей семьи, вы урождённая Бродкорб, и хотите уверить меня, что вас не учили играть?! Да я и сам слышал.
- Нет, нет, я вовсе не из хорошей семьи. Нет, нет, вы, верно, шутите.
- Вашим родителям принадлежал целый пасторат! Думаете, мне это не известно?
- Моим родителям? Несколько дворов у них, может, и было. И ещё кой-какие участки... Но с пасторатом, господин Мак, это чья-то выдумка. Родители у меня были простые крестьяне, у нас был двор, несколько лошадей, несколько коров, но ничего такого, о чём стоит поминать.
Смотритель Шёнинг между тем ходил с очками на носу и разглядывал картины, развешанные по стенам. Ему было совершенно безразлично, о чём это его жена разговаривает с Маком, уж слишком хорошо он знал её голос, хорошо до отвращения. Они женаты уже тридцать лет, они прожили под одной крышей одиннадцать тысяч дней.
Мак снял с инструмента чехол.
- Нет, нет, - твердила мадам Шёнинг, - я этим не занималась с молодых лет. Ну, пусть будет псалом.
Она садится с пылающими щеками и глупым видом. Мак распахивает двери в столовую и чуть-чуть приподнимает руку. Этого достаточно, чтобы там воцарилась тишина.
При первых же звуках в лице у смотрителя что-то дрогнуло, он, правда, ещё некоторое время с идиотским видом продолжал разглядывать картины - из чистого упрямства, - чтобы не позволить смутить себя, но потом опустился на стул, стараясь, однако, сидеть спиной к жене. А мадам Шёнинг по памяти сыграла псалом.
Когда псалом был завершён, после чего исполнен вторично, мадам Шёнинг сникла и больше ничего играть не стала.
- Большое спасибо! - поблагодарил её Мак и снова затворил дверь в столовую, чтобы люди там могли теперь заняться чем хотят.
На огромном серебряном подносе подали коньяк, воду и сахар, и Мак предложил господам, пожалуйста, угощаться. А сам намешал два бокала, один - для себя, второй - для мадам Шёнинг. Затем он подошёл к смотрителю и немножко поговорил также и с ним.
- Да, да, вот эту картину мой дед привёз из Голландии.
- А вот там - жанровая сценка с Мальты, - и смотритель указал на другую картину.
- Верно, - с готовностью поддержал его Мак. - Вы сами это увидели?
- Да.
- И что же вы увидели?
- Подпись под картиной.
- Вот как, - откликнулся Мак, заметив про себя, что недооценил умственные способности идиота. - Я думал, вы сами бывали на Мальте и теперь узнали.
А тем временем мадам Шёнинг в свою очередь столь же демонстративно пропускала мимо ушей речи своего мужа. Господи, до чего ей знакома его худая спина с торчащими, костлявыми плечами. Она снова начинает тихо наигрывать, лишь бы не слышать его голос.
- Вы ведь раньше водили корабли, - гнул своё Мак, - вот я и подумал, что вы, может быть, побывали и на Мальте.
Слабая улыбка скользнула по лицу смотрителя.
- Вообще-то я бывал на Мальте.
- Вы только подумайте!
- Но когда я вижу хельгеланнский пейзаж, я не могу его узнать только по той причине, что бывал в Норвегии.
- Нет, конечно, да-да, конечно, - отвечал Мак, а про себя подумал, что перед ним стоит идиот, с которым надо держать ухо востро, и не имеет смысла развлекать его светской беседой.
Потом Мак выпил на пару с Бенони и сказал такие слова:
- Видишь ли, дорогой мой Хартвигсен, всё это я получил по наследству, мебель, и вот эту сахарницу, и картины на стенах, и серебро, и всё, что ни есть в доме. Это та доля наследства, которая попала в Сирилунн, а вторая доля отошла моему брату Маку в Розенгоре. После меня всё это, верно, перейдёт к тому, кто даст на торгах самую высокую цену. Смотри тогда, не упусти случая, Хартвигсен.
- Ну, ещё не известно, кто из нас умрёт первым.
На это Мак лишь покачал головой. Затем он подошёл к мадам Шёнинг, он никак не мог допустить, чтобы она сидела вот так одна.
А Бенони стоял и думал: "Мак всё это говорит просто так, для разговора, у него ведь есть родная дочь, ей всё и достанется, чего ж он меня зря распаляет?".
- Видите ли, мадам Шёнинг, с тех пор, как скончалась моя жена, инструмент так и стоит без дела. Играть на нём некому. Но не могу же я его просто выбросить, это дорогой инструмент.
Мадам Шёнинг задала вполне разумный вопрос:
- Но ведь ваша дочь, она, наверно, играла, когда жила дома?
- Нет, она не умела. У баронессы Эдварды нет интереса к музыке. Представьте себе! И это у меня, который готов идти за тридевять земель, лишь бы послушать музыку. Вот Роза Барфуд играет, когда заходит ко мне, она очень музыкальная.
Тут у Бенони возникла любопытная и довольно безумная мысль: а что если потягаться с баронессой и выманить этот рояль у Мака? И водрузить у себя в комнате, потому как ближайшим же летом рояль может ему очень даже пригодиться. А что если и Мак завёл этот разговор не без умысла?
Гости в столовой тем временем расшумелись, они явно затеяли там игру, мужчины и женщины, они громко хохочут, пренебрегая святостью вечера, слышно, как падает на пол рюмка.
- Вы, я вижу, интересуетесь картинами, - возобновляет Мак свой разговор со смотрителем. - А вот здесь, глядите, побережье Шотландии. Такое пустынное и унылое место!
- И очень своеобразное, - говорит смотритель.
- Вы так думаете? Но ведь здесь ничего не растёт, здесь только камни да песок.
- Ну да.
- Так что же?
- Песок очень красиво окрашен. А это базальтовые столбы. Но вообще-то на камне и песке много чего растёт.
- Да, кое-что растёт.
- На горе стоит сосна, с каждым днём она наливается соком от руды и смолы, она не клонится в бурю, а знай себе стоит и звенит под ветром.
- Конечно, с этой точки зрения... - соглашается Мак, дивясь на многословие смотрителя.
- Есть такое растение по имени асфодель, - продолжает смотритель, ещё больше усугубляя своими речами удивление Мака. - Стебель у него высотой с человека, а на стебле сидят редкие фиолетовые цветы. И там, где оно растёт, там не растёт больше ничего, это примета мёртвой земли, песка, пустыни.
- Удивительно, удивительно! И вы своими глазами видели этот цветок?
- Ну да! Я его даже сорвал.
- Где же?
- В Греции.
- Удивительно! - повторил Мак, всё больше досадуя на этого идиота. - Ваше здоровье, мадам Шёнинг, - воскликнул он и тем спасся от продолжения разговора.
И в ту же минуту ожили длинные часы у стены и пробили одиннадцать резких ударов.
- Разрешите подлить вам капельку, мадам Шёнинг, - говорит Мак.
- Нет-нет, спасибо вам большое, но нам пора домой, - отвечает мадам Шёнинг, - за лампой приглядывает один только Эйнар, больше никого.
Ещё несколько слов о маяке, мадам Шёнинг уже встала и готова к прощальному рукопожатию, но поскольку Мак начинает её расспрашивать об их глухонемом сыне Эйнаре, она забывает своё намерение и опять садится.
Вдруг, глянув на часы, смотритель говорит:
- Да, уже одиннадцать, как я вижу. Пора домой, к маяку.