А между тем в "акушеркином штате" под радостную суматоху семейного события обделывались свои "конспиративные дела". Там появился свой знаменитый гость, которого зря никому не показывали и о пребывании которого знали только немногие избранные. Подруга жизни Владимира Ильича Ульянова, "товарищ Крупская". Она была командирована "главной швейцарской квартирой" в Россию, привезла транспорт "Искры", успела побывать в главных "штабах" Москвы и Петербурга с конспиративными поручениями "Центра" и, желая повидаться с родными "Ильича", оказалась в Симбирской губернии. На сей случай ей было дано Дмитрием Николаевичем поручение повидаться с Марьей Ивановной и передать ей письмо в Никудышевку. Конечно, неожиданная гостья была принята Марьей Ивановной как родная, тем более что они знали друг друга еще по Сибири, хотя всегда стояли на разных "платформах", соответственно платформам своих мужей. Впрочем, Марья Ивановна, давно уже разлучившаяся с мужем, стала утрачивать программное чутье, и марксисты-победители немало уже засорили ее идеологическую чистоту. Поэтому партийная враждебность сибирской жизни потускнела, тем более что по редким письмам Дмитрия Марья Ивановна начинала понимать, что Дмитрий склоняется на сторону марксистов и дружит с Ильичом. Душевные разговоры с гостьей подтвердили эту догадку Марьи Ивановны, и она совершенно растерялась и сразу утратила всю свою недавнюю прямолинейность в рассуждениях о благе человечества и русского народа.
"Товарищ Крупская" по внешности своей была однотипной с акушеркой Марьей Ивановной без ее, однако, миловидности. Держалась так же, по-мужски, и причесывалась по-мужски, с рядом посередине, и кофточки с ремешком носила. Широколицая, с воловьими глазами, она говорила так, словно всегда сердилась на того, с кем говорила, и фанатическое упрямство сквозило и в ее неподвижном взоре, и в тоне басовитого голоса, и в отрывистом жесте руки, которой она словно подчеркивала свои слова. Мужа своего в разговоре она именовала "Ильичом", которым была пропитана, как губка водой, и, как граммофонная пластинка, одним и тем же тоном и неизменно повторяла, как заводная игрушка, отрывки из напетых на эту пластинку Ильичом мотивов. За три дня тайного пребывания этой гостьи в Никудышевке из "бабушкиного штата" только один Пенхержевский под условием абсолютной тайны удостоился конспиративного свидания и беседы с "товарищем Крупской". Такого доверия он удостоился по той причине, что в прошлом году после впервые отпразднованного харьковскими рабочими Первого мая, осложненного сильным избиением толпы казаками и конной полицией, взял на себя защиту трех изувеченных рабочих и предъявил иск правительству, по вине чинов которого они утратили трудоспособность. Этого было вполне достаточно, чтобы помимо "друга революции" произвести Пенхержевского в звание "друга рабочего класса" и потому единомышленника "марксистской интеллигенции".
Марья Ивановна, поймавшая в парке одиноко блуждавшего Адама Брониславовича, взяв с него клятву молчания, открыла ему секрет и передала желание "товарища Крупской" повидаться и поговорить с ним.
- Приходите, когда все улягутся спать. Из вашей комнаты - дверь в парк, и никто не подумает, что вы у меня. Пусть этого никто не узнает!.. Даже Павел Николаевич! Моя гостья сделает доклад о том, что делается в главном центре, в Швейцарии… Не смущайтесь, что в моем флигеле не будет огня: это вовсе не значит, что мы спим. Мы занавешиваем окна… Мы считаем вас другом и потому…
- Благодарю за доверие… но обижен за своего друга, Павла Николаевича.
- Гусь свинье не товарищ!.. Так ждем… Есть последний номер "Искры"…
Марья Ивановна подозрительно огляделась по сторонам и метнулась с липовой аллеи в кусты, между которыми крутилась малоторная тропинка. Исчезла.
Пенхержевский с мефистофельской улыбочкой проводил взором Марью Ивановну, потом весело засмеялся. Не успел спросить, за кого же эта особа принимает его: за свинью или гуся? Неосторожное обращение с пословицами…
Сперва Пенхержевский решил не идти. Разошлись сегодня раньше обыкновенного, и к полуночи главный дом погрузился в темное молчание. Пенхержевскому не спалось. Он знал, что его ждут, и теперь испытывал такое ощущение, точно кто-то дергал незримые ниточки, протянувшиеся из левого флигеля к его мозгу. Беспокоило это и раздражало. И вдруг осторожный стук в окошко! Точно ошпаренный, вскинулся в постели: а вдруг эта дуреха сама явилась под окошечко? Увидит кто-нибудь из прислуги - черт знает что подумают…
Чтобы поскорее оборвать грозившую опасность, Пенхержевский покашлял и тихо промычал:
- Слышу. Иду.
Нехотя, но проворно оделся и вышел в парк. Оттуда калиткой прошел во двор. Залаяла цепная собака, но поджидавший на дворе Костя Гаврилов поласкал пса и повел Пенхержевского в левый флигель.
- Это вы стучали в мое окно?
- Я.
Старая-старая и такая знакомая картинка! Пенхержевский сразу вспомнил Петербург, Васильевский остров, конспиративное сборище и своего друга Пилсудского, попавшего на каторгу по процессу второго "Первого марта" в 1887 году. Напряженно серьезные лица, облака дыма, поблескивающий на столе самовар и молчание, свидетельствующее о значительности момента. И сразу бросается в глаза, так сказать, гвоздь сборища - "товарищ Крупская". Окна завешены одеялами. Лампа под зеленым абажуром освещает только небольшую окружность на столе, оставляя в полутьме все углы, по которым восседают нахмуренные участники, а "товарищ Крупская" - под лампой, с выражением ответственности на лице, торжественно надутом. К ней, конечно, прежде всего и подошел Пенхержевский.
- Пенхержевский! - мягко и певуче произнес он, протягивая руку.
- Крупская!
Остальным общий кивок головой. Тут супруги Гавриловы, Костя Гаврилов, Ольга Ивановна, Марья Ивановна и Скворешников с длинным, как фабричная труба, чубуком дымящейся трубки в губах. Единственный седой человек и держится независимо и, пожалуй, даже невнимательно к центральной фигуре собрания. Сразу видно, что его, старого воробья, на мякине не проведешь…
Поговорили полушепотом о том о сем, и басовитый голос товарища Крупской спросил:
- Можно начинать?
Молчание. Покашливание. Шелест бумажных листочков. Докладчица обвела сердитым взором все углы с попрятавшимися слушателями и начала:
- Если в восьмидесятых годах еще можно было мечтать о свержении самодержавия и переходе к социализму при помощи одной интеллигенции и ее героев, то теперь всякому умному человеку ясно: такая борьба безнадежна…