Торжественно выплыла из дома бабушка, сводимая с лестницы двумя девками под локотки. Зрелище, привлекшее внимание всей дворни. Бабушкина колымага была тоже украшена березками. Это проделал Петр с явным умыслом пошутить над бабушкой: колымага напоминала теперь скорее садовую беседку, чем полуоткрытую карету. Принарядившийся Никита с густо намазанной коровьим маслом головой вскарабкался на высокие козлы и тронул лошадей. Вздрогнули колокольчики, посыпались бубенчики, и садовая беседка поплыла к распахнутым воротам, где топталась уже куча деревенских ротозеев и ребятишек…
- Ровно баба-яга в ступе, - шепотком подсмеиваются никудышевские варвары, а шапки на всякий случай с голов сбрасывают:
- С праздничком, ваше сиятельство!
Одно зрелище кончилось, началось новое: пешее шествие господ. Расступились, пожирают насмешливо-любопытными взорами, опять шапки долой и хором: "С праздничком!"
Впереди всех Наташа с Людочкой в белых кисейных платьицах, в веночках из белой сирени, под зонтиками: у Наташи зонтик ярко-пунцовый, у Людочки - синий. Точно два цветка: мак и василек. За ними - Костя Гаврилов и Петр Павлович в пристяжках к соломенной вдове, Зиночке Ананькиной; Костя в вышитой русской рубахе, Петр в чесучовой паре, Зиночка вся в фиолетовых тонах, а зонтик у нее - японский. Затем Сашенька с Марьей Ивановной: первая в малороссийском костюме, вторая в неизменной кофточке с ремешком. Позади всех - Павел Николаевич с гостем, Пенхержевским… Оба - в белых костюмах и соломенных шляпах-панамах.
Есть на что посмотреть! - Все ротозеи глаза разинули, бабы с девками в восхищенном умилении зашептались, делясь между собой впечатлениями от разных поразивших их подробностей в одежде и украшениях.
Не будем строги к этим варварам: если в городах у модных витрин с манекенами по часам трутся культурные и просвещенные зеваки, почему бы жителям Никудышевки не взглянуть на столь редкостную выставку живых манекенов из господ и их гостей?
Бедный лохматый Костя Гаврилов безнадежно влюблен в Наташу. Петр Павлович разводит свой очередной "адюльтер" с Людочкой Тыркиной. Едва вышли за околицу, как эти, по бабушкиному выражению, балбесы начали осаждать спутниц. Наташа молчалива, строга, полна религиозно-праздничным настроением и своей тайной. Она охраняет эту тайну от постороннего взгляда, бережет ее, как драгоценность. Нет в ее душе ни хитрости, ни ревности, ни зависти, ни жажды кокетничать. Любовь ей кажется глубокой и огромной, как море, как небо, манящей и страшной стихией, прекрасной и роковой. Нельзя шутить, нельзя иронизировать над этим таинством души. А Петр с Людочкой "паясничают", изощряясь в остроумии и дешевеньких, вычитанных из плохих французских романов диалогах на любовные темы, а потом еще и другой кавалер одолевает умными разговорами о прибавочной стоимости и производственных отношениях, о мире как нашем представлении, об анархизме, который разделяется на два вида. Увы! Ни Карл Маркс, ни Шопенгауэр, ни Штирнер, даже сам Ницше не помогают в делах нежного чувства! Костя старается поразить девушку своими познаниями, своей начитанностью, глубиной мысли и чувств, но девушка остается молчаливой и невнимательной. Наташа прислушивается к своей душе, и чудится ей там необыкновенная музыка, тихая-тихая и такая нежная, что для нее все эти умные слова - как топор или барабан…
Подтянулась к молодежи Марья Ивановна. Она давно уже видит, что "чепуха" происходит: идейный Костя, которому надлежало бы ответить взаимностью влюбленной в него Ольге Ивановне (оба - марксисты!), ухаживает за чуждым "классовым элементом", за кисейной барышней. И ей и досадно, и обидно за свою сестру Ольгу, которая плачет по ночам от бессильной ревности.
Послушала-послушала она, как Костя старается Наташу идейным разговором очаровать, и не вытерпела. Оттянула его за рукав в сторонку и шепнула:
- Не мечи бисера! Не стоит…
Густо покраснел Костя Гаврилов, сердито отдернулся от акушерки и снова прилип к Наташе… Настойчивый и очень уж надеется на Карла Маркса!
Около церкви не продерешься. Вся ограда запружена народом. В распахнутые двери паперти вырывается хоровое пение, видны бесчисленные огоньки горящих восковых свечей.
- Осади! Осади! - покрикивает урядник, делая под козырек нарядной компании никудышевских господ и раздвигая густую толпу потных парней, мужиков и баб. Народ расступается, насмешливо и враждебно посматривая на сильно запоздавших нарядных богомольцев и богомолок. А потом затаенно ропщет:
- Нас не пропущают, а им - пожалуйте!
- Это для нас нет места в храме Божьем, а для них всегда найдется…
- Милее, видишь ли, они Господу-то. Вишь, как разряжены, словно анделы!
Около церковной ограды - несколько тарантасов, запряженных парами лошадей. Позванивают лениво колокольцы. Это с разных сторон - господа и начальники. Тут же и бабушкина колымага в березках. Около тарантасов - ямщики. Тут же и Никита. Про своих господ сплетничают, душу отводят, рассказывая про их причуды, несправедливости и глупости. Всякого тут наслушаешься, больше, впрочем, дурного и смешного, чем хорошего и дельного. В общем, критика господ - недоброжелательная.
В церкви тесно, душно, жарко и шумно от кашля, детского плача, ссор и шепотов. Господам отдельное место уготовано: решеткой впереди огорожено, чтобы не теснили и белых платьев не испачкали. Точно какие-то Божии избранники! Бабы с мужиками эту загородь в насмешку "раем" прозвали:
- При жизни в рай-то попадают!
И урядник встал около загороди. Мужиков и баб отпихивает, господское спокойствие охраняет.
Этот рай бабушка учредила, и там у нее даже мягкая скамеечка поставлена.
Все в этот рай вошли, кроме акушерки, Сашеньки и ее мужа. Те отказались принципиально. Марья Ивановна очень удивилась и рассердилась на Костю Гаврилова, который примкнул к "привилегированному сословию" и оказался за решеткой. А еще марксист!..
Когда обедня кончилась, батюшка с крестом прежде всего "господ из загороди" обслужил. Сперва бабушка приложилась, а за ней все прочие. Так уж издавна установилась эта очередь. Приложились господа, получили по просвирочке и домой, а тогда уж и к народу крест обратился. Толкотня, давка, визги и ссоры. Поскорее уйти от этого безобразия! Урядник прочистил путь, и господа первыми, под перезвон колокольный из церкви вышли и между собой в ласковое общение вошли: поздравления, поцелуи, восхищение костюмами. Вот и господские лошади тронулись: зазвенели на разные лады колокольчики и бубенчики, все село этими веселыми звонами наполнилось, а мужицкие собаки заголосили от злости… Вот и бабушкина колымага в березках поплыла… Смотрят вдогонку парни, мужики и бабы, не попавшие в церковь за теснотой, и присоединяются к собакам:
- Ровно собачья свадьба!
А колокола церковные гудят. Из церкви яркая толпа мужицкая выливается. Говор, гомон, смех, визги. А вдали уже - гармошка и пьяный голос: