А бабушка своими глазами видела на конверте штемпель "Москва". Некому, кроме этого краснобая, Наташе из Москвы писать. Виду бабушка не подала, а на ус, как говорится, намотала. Наташа к обедне в собор пошла, а бабушка тем временем подобрала ключ и обыск в Наташином столе произвела. Так и есть: двенадцать писем из Москвы от этого господина! Сперва бабушка в ужас пришла, но прочитала письма и успокоилась: вполне приличный человек с серьезными намерениями; хотя из каждой строчки видать, что пишет мужчина влюбленный и страдающий, но все очень прилично и деликатно. Ни ручек, ни ножек, никаких этих романсов! Только в подписи: "Беззаветно преданный". В последнем письме пишет, что ближайшим летом поедет опять по Волге по своим делам и просит разрешения заехать в "незабвенную Никудышевку". Умненько написано: про любовь ни слова, а все ясно - любит.
Все меры бабушка приняла, чтобы скрыть свое преступление: всё уложила в том же порядке, как было, а вот поди же! - заметила противная девчонка. Скандал подняла:
- Кто у меня в столе шевырялся? Ты, бабушка?
- И не думала. А ты запирай, если родных ворами считаешь!
- Да стол заперт был…
- Что же, замок сломали?
- Да не сломали, а я вижу, что шевырялись…
- Что же, секреты, что ли, у тебя от родных завелись? У меня вот душа всегда для вас раскрыта…
- Душа! Сама все столы и шкафы запираешь…
Чуть не плачет. Пунцовая, глазенки горят. Побежала вниз и набросилась на брата. Крик. Прислушалась бабушка: Петр хохочет и говорит:
- Обратись в наше Охранное отделение, к бегемоту!
Это он, негодяй, про бабушку! Не понимает, дурак, что бабушке честь внуков дороже жизни…
Зарок дала бабушка больше в Никудышевку не ездить, а тут сомнение в душу закралось. Больно легкомысленны родители-то, да свободы много девчонке дают. Человек, по письмам, солидный, да ведь слово - одно, а поведение - другое. Девчонка влюблена, людей и жизни еще не знает, не понимает, что среди столичных франтов немало волков в овечьей шкуре. Мало ли всяких случаев в жизни бывает? Видно, надо самой поехать, ничего не поделаешь. Невозможно в таких случаях без призора девочку доверчивую оставить, особенно в этом зверинце, где на глазах родные дядюшки брак отменили…
- Поедем-ка, Наташенька, вместо Никудышевки в Крым!
- Ни за что! Ни на какие Крымы Никудышевку не променяю!
Вот видите! Раньше говорила, что Никудышевка надоела, а теперь, когда туда этот господин собирается приехать, так ни на что Никудышевки не променяет…
- А что ты покраснела-то?
- Ничего не покраснела…
Может быть, бабушка и воздержалась бы от поездки, но однажды услышала через стенку ночью разговор Павла с Леночкой. Всего не разобрала, но поняла, что говорят о Наташе и Пенхержевском, узнала, что Пенхержевский женат, но разводится. Тут уж бабушка на всю ночь сна лишилась. Женатый! Бросит жену да на Наташе поженится! Когда еще развод состоится, а он в женихи полез! Значит, - предложение родителям сделал. Скрывают. Ты сперва разведись, а потом женихайся! Да и как поверить такому на слово? Много есть таких: завертит девке голову, а потом до свидания! К законной супруге. Надо ехать. Нельзя не ехать. Тут нужен глаз да глаз. Поневоле свою гордость в карман спрячешь. Наплевать на всех незаконных баб и на акушерок! Надо Наташеньку поберечь…
Разом и уныние, и все обиды отлетели. Ах, как необходимо человеку чувствовать, что он нужен окружающим! Снова Анна Михайловна свое место в жизни нашла. Приободрилась, не жалуется на ревматизмы, на зубы, отряхнулась от одолевающей дремоты и сонливости, в которые частенько погружалась, приближаясь к нирване. Даже походка изменилась: стала увереннее, тверже. Подтянулась старуха, словно воин перед сражением… А вскорости и боевые действия открыла… Написала своей племяннице в Москву, чтобы немедленно произвела дознание: кто такой Пенхержевский, насколько он порядочен, какое положение занимает в обществе, его средства и связи, семейное положение, пьет или нет, играет ли в карты, как он считается по женской части? Затем сделала наступление на родителей Наташи. Прямо, без всяких предисловий:
- Вот что, голубчики… Вы намечаете Наташу за этого пассажира, Пенхержевского, отдать. Так вот что…
Родители смутились. Начали изображать изумление. Павел Николаевич плечами пожимает, Леночка: "Откуда это вы взяли?"
- Эту комедию вы оставьте! Откуда бы ни взяла, а я Наташе не чужой человек, а бабушка. Не грех бы и со мной посоветоваться… А я вот что скажу…
И начала!
Павел Николаевич по обыкновению за своими "свободами" укрылся: Наташе девятнадцатый год идет, это раньше дочерей замуж выдавали, а теперь они сами выходят, время Домостроя миновало и т. д. А Леночка только поддакивает…
- Это в ваши времена дочерей, как коров, продавали, - говорит.
Взорвало это Анну Михайловну:
- Вот что, голубушка, скажу тебе: чья бы корова мычала, а твоя - молчала. Ты, хотя и Институт благородных девиц окончила, а поступила не лучше Гришиной бабы: из дома родительского, как корова со своего двора, сбежала… Хорошо, что Павел мой честным человеком оказался, ну а если бы на подлеца нарвалась? Так ты хочешь, чтобы Наташа твоему примеру последовала? А вот я этого не хочу и не допущу!
Сразу оба опешили и отступать начали. Успокойтесь, не волнуйтесь, человек известный, пока говорить о замужестве Наташи преждевременно; если об этом говорилось, то предположительно…
- Однако вы его приглашаете гостить в Никудышевку!.. Наташа в него влюблена… Как же понять тех родителей, которые это подстраивают, не имея решения сблизить свою дочь с малоизвестным, да еще женатым человеком!
Это был удар оглушительный! Враги отступили в полном беспорядке… А затем внушительное и властное заявление:
- После Пасхи я еду в Никудышевку и проживу там до осени. Так ты, Павел, напиши своим арендаторам и акушеркам, чтобы они оставили меня в покое и не являлись в мой дом. Ни вашей бабы Ларисы, ни акушерки с приплодом я видеть не хочу. Когда умру, можете со всего света всех уродов собрать в Никудышевку, а пока я жива, - не желаю поганить свой дом и свою родословную… Я лучше все в монастырь отдам… Жива еще я, жива, голубчики…
- Ради Бога, тише! После… потом… Наташа идет!
Павел с Леночкой покинули позиции. Алатырский дом очутился как бы на военном положении.
Только на Страстной, перед исповедью бабушка сняла военную охрану. Во-первых, долг христианки требовал полного примирения со всеми врагами, а во-вторых, Анна Михайловна получила из Москвы успокоительные вести относительно Пенхержевского: во всех отношениях хорош; женат, но с женой не живет; по слухам, она - безнравственная особа и изменяет ему; хотя фамилия польская, но он православный; говорят, что имеет в Западном крае большое имение, но оно записано на имя жены; судится с ней.
Анна Михайловна перед всеми, кто жил в доме, постояла на коленях и попросила:
- Простите меня, окаянную, если обидела словом, делом или помышлением.
На четвертый день Пасхи стала собираться и обрадовала Никиту:
- Завтра в Никудышевку поедем. Приготовь лошадей! Христос Воскресе!
- Воистину, ваше сиятельство, воскресе!
Никита полез христосоваться. Анна Михайловна трижды облобызалась с ним крест-накрест и подарила своему любимцу целковый:
- Только не напейся! Завтра ехать…
- Я? Чтобы напиться?
- От тебя и сейчас водкой припахивает…
- Так ведь праздник-то какой, ваше сиятельство! Сказано: возрадуемся и возвеселимся и простим все Воскресением! Ты не попрекай, а лучше тоже уважь - стаканчик поднеси!
Растрогалась и улыбнулась строгая барыня. Приказала девке поднести Никите стаканчик.
- Только больше не пей, а то с пьяным не поеду.
- А когда ты, ваше сиятельство, меня пьяным видела?
- Случалось…
Барыня напомнила, а Никита руками развел:
- Ну и злопамятна же ты! Больше года прошло, а ты все забыть не можешь!
Напился-таки с радости, что домой в Никудышевку наконец поедет, и надолго.
И вместо "завтра" старая барыня только под Николин день выехала.